Скептики это люди которые: Скептицизм и мудрость как лучшие друзья аналитика

Скептицизм и мудрость как лучшие друзья аналитика

(перевод статьи Авинаша Кошика)

Вот кое-что важное, что я постиг за все то время, когда работал с данными и изменял компании своими идеями: Великие Аналитики — всегда скептики. Воистину.

Это всегда было так, конечно. Но за последние годы, когда глубина, широта, объем и любые другие метрики, которые можно применить к объему данных, переживают взрывообразный рост, навыки скептицизма и мудрости стали критичными для успеха работы. Просто слишком много данных. Слишком много таблиц, графиков, «инсайтов» проталкиваются к вам в голову. Кроме того, количество «экспертов» тоже растет взрывообразно.

Если вы не будете скептиком, то вы непременно умрете (с профессиональной точки зрения).

И все же… Скептицизм не должен парализовать решения. В какой-то момент все равно придется принимать решение (и прыгать в неизвестность), или вы будете мертвы (с профессиональной точки зрения).

Давайте разобьем эту статью на две части.

Первая: призыв быть скептиками везде и во всем, проиллюстрированный примером данных одного из самых уважаемых источников. Дальше я приведу рекомендации, как принять решение и не оказаться одним из тех несчастных аналитиков, которых постиг «паралич принятия решений».

Во второй части, раз уж мы говорим о великих аналитиках, хочу поделиться способом понять, являетесь ли вы одним из таких. И если да — то в чем ваша ценность для компании.

Заинтригованы? Конечно!

#1A: Скептицизм — ваш лучший друг, навсегда

Как-то раз я встретил две цифры: 42% онлайн-покупателей просматривают видео до покупки продукта и 64% используют YouTube для поиска информации о продуктах.

Немедленно после того, как я это узнал, я понял, что эти цифры — полная шляпа.

Однако они преподносились как неоспоримые факты, буквально как Моисеевы заповеди.

Возможно, у вас еще недостаточно навыков, чтобы сразу распознавать, можно ли верить конкретной цифре, возможно вы развиваетесь.

Но если вы действительно инвестируете усилия в собственное образование, осознанность, если голодны до всего, что можно раскопать чуть поглубже, то вы сможете распознавать такие «шляпные цифры» очень быстро.

Возможно, вы читали исследование NADA (национальная ассоциация автомобильных дилеров — прим.ред.), в котором сообщается: «85% покупателей принимают решение о покупке автомобиля до того, как выходят из дома, чтобы совершить покупку». Ваш радар скептика должен начать бибикать: биип, Биип, БИип, БИИп, БИИИП, и вам следует остановиться и послушать его. Не имеет значения, насколько большая контора эта NADA, сколько аналитиков там работает — поскольку принятие неточной информации может разрушить вашу карьеру.

Вот прекрасный пример, как быстро научиться «надевать шапочку скептика».

[ОБНОВЛЕНИЕ: Как Мауро Авелло заметил ниже, этот пример мог быть первоапрельской шуткой команды журнала The Economist. Я обратил внимание на дату, когда я писал свой пост, прочел комменты и пост-обсуждение под статьей и не нашел никаких признаков того, что это действительно была шутка.

Поэтому я привожу эту ситуацию в качестве примера ниже. Уроки, которые вы выучили, все равно останутся с вами, но, пожалуйста, примите во внимание, что этот пример все-таки может оказаться шуткой.]

Команда визуализации данных The Economist подготовила вкуснейшую статью: Мороженое и IQ.

Сложно на такое не кликнуть, правда?

Это короткая статья, содержащая небольшой график, на котором отражается объем потребления мороженого по оси Х и уровень чтения по шкале PISA (международная программа по оценке образовательных достижений учащихся — прим.ред.).

Зависимость уровня чтения по шкале PISA от объема потребления мороженого.

Команда (на которую ссылается статья, как на авторов) очень серьезно подошла к визуализации утверждения, что большое потребление мороженого может являться причиной плохой успеваемости студентов. Они аккуратно сравнили австралийцев с финнами, отдали должное канадцам и утопили перуанцев в дерьме.

Итак. Вы же Умный Аналитик.

Ваш первый «флажок скептика» должен быть следующим: так, в заголовке они говорят про IQ. Давайте-ка быстренько загуглим, можно ли по PISA судить об уровне IQ? Ответ — нет!

Красный флаг!

Ваш второй «флажок скептика»: если внимательно посмотреть на набор данных, то он скорее опровергает, чем подтверждает основную гипотезу. Обратите внимание на Гонконг, Сингапур — их соседи имеют низкое потребление мороженого, но очень высокий рейтинг PISA.

Красный флаг!

Ваш третий «флажок скептика» (для Умных Аналитиков этот флажок должен быть первым) — это базовая парадигма: корреляция и причинно-следственная связь — не одно и то же!

Вы читаете статью, чтобы убедиться, что это правило не было нарушено. Есть ли что-то, показывающее наличие причинно-следственной связи? Нет.

Гигантский красный флаг!

В этом месте некоторая часть читателей должна была умереть, так как они очень любили эту команду из журнала The Economist.

Для обычных людей (не аналитиков) эта статья и график выглядят вполне убедительно. В конце концов, это весьма уважаемый источник и крутая команда с отличной репутацией. Да и смотрите-ка, тут есть красная линия, которая похожа на доверительный интервал и R-квадрат! Большинство обычных людей воспримут это как истину (и многие из них начнут комментировать статью и веселиться над «доказанной» связью IQ и мороженого).

Вам не следует это делать.

Единственное, над чем вам следует задуматься — это… причинно-следственная связь. Почему такое могло случиться?

Вот, например, одна гипотеза: люди, которые действительно заботятся об образовании своих детей, происходят из семей, где достаток родителей — чуть больше среднего, они могут позволить себе фокусироваться на детях. Такие семьи часто вознаграждают детей за успехи в учебе. Логично предположить, что мороженое может быть частым вариантом награды!

Помните, это всего лишь гипотеза. Мы можем поискать еще данные. И если вдруг окажется, что это правда… то выяснится, что причиной высоких рейтингов окажется не мороженое, а определенный доход семей. Или то, что такие семьи в целом лучше структурируют свое время, что дает родителям больше времени на контроль или самостоятельное обучение детей.

Помимо этих может быть масса других причин. Погода. Количество женщин в стране. Долгота. Количество работающих детей. Уровень преступности. Честно говоря — что угодно.

Смотрите на причинно-следственные связи. Их отсутствие — преступное использование данных против человечества.

И в качестве вишенки на торте — еще один пример, чуть более забавный.

Есть очень плотная взаимосвязь между бюджетом, который США тратят на науку, и самоубийствами через повешение… R-квадрат=0.097 (высокая связь между показателями — прим.перев.).

Корреляция между бюджетом США на науку и самоубийствами через повешение.

Если вы еще со мной, то тоже уже наверное кричите во весь голос, что между этими двумя факторами нет причинно-следственной связи!

И вы наверняка правы. Большие траты на науку (да, потратьте еще больше!) не приводят к большему числу самоубийств. Эти факторы связаны ничуть не больше, чем пара любых других вещей в природе.

[График выше — от Тайлера Вайгена. Его сайт и книга — «Ложные Корреляции» (Spurious Correlations) просто великолепны. Вы найдете там гораздо больше таких корреляций и будете рыдать и смеяться, потом опять рыдать и опять смеяться. Начните с того, что фильмы с участием Николаса Кейджа заставляют людей топиться!]

Давайте посмотрим еще на один пример, просто потому что он совсем свежий, только из печатного станка.

Все мы путешествуем, и для нас особенный интерес представляет то, какие авиакомпании имеют наивысшие «рейтинги качества», когда дело доходит до их использования.

Рейтинг качества авиакомпаний.

Большинство упоминаний в прессе, которые вы прочтете про эти рейтинги, будут без остановки рассказывать о позициях и о том, как изменилась позиция той или иной авиакомпании в рейтинге. И ни одного упоминания о том, как именно этот рейтинг был рассчитан. Но вы же Умный Аналитик с включенным радаром скептика, и вы будете копать!

Вашей начальной точкой поиска может быть вот этот пресс-релиз из источника.

Там гораздо больше данных, которые можно раскопать.

Потом вы переключитесь на понимание того, как оценивается своевременность вылетов и прилетов — кто задает эти стандарты и формулы, какой контроль используют авиалинии, когда планируют расписание рейсов, кто решает, какие данные использовать для построения рейтинга, кто аудирует их и много еще других деталей до того, как вы согласитесь с выводами.

Когда вы начнете копать, вы обнаружите, что на самом деле нет единого определения «задержки рейса». Авиалинии самостоятельно определяют, случилась у них «задержка рейса» или нет, кроме того, они вольны самостоятельно менять длительность полета. К примеру, мои перелеты в JFK (международный аэропорт имени Джона Кеннеди — прим.ред.) на United регулярно прибывают «вовремя», несмотря на то, что отправляются с задержкой на 20 минут, так как United добавляет полчаса к «запланированному времени полета». Это размывает данные, которые включаются в отчет (в итоге — в отчет попадает ерунда).

Среди авиакомпаний нет стандарта, как должно рассчитываться время в пути между двумя пунктами назначения — так что, строго говоря, приведенный выше рейтинг — это сравнение мартышек, яблок и астероидов. Авиакомпании, такие как Frontier, которые выставляют самые короткие времена перелетов, фактически наказываются низким рейтингом за свою честность.

И это только начало проблемы.

Очень скоро вы осознаете, что рейтинги в общем и данные, на основе которых они построены — в основном бесполезный мусор. И, в конце концов, если цель этих данных — помочь вам принять решение, то эта цель безнадежно провалена по причинам, описанным выше.

Скептицизм. Хорошая черта Аналитиков, т.к. вы знаете, что можно использовать в качестве источника информации для принятия решения, а что — нет.

Большинство данных, которые вы встретите в реальном мире, необязательно будут настолько же кривыми, как и перлы, собранные Bad Fox Graphics. Примеры, которые вы встретите, будут более тонкими и изящными, будут выглядеть так, как будто они действительно имеют смысл.

Они будут поступать из источников, которым вы доверяете, из инструментов, которыми вы пользуетесь, и, мало того, самостоятельно внедрили и т.п. Это тот момент, когда вам особенно нужно проявить бдительность, чтобы оставаться Отличным Аналитиком.

Вот несколько приемов, которыми можно пользоваться:

1. Посмотрите, есть ли связь вывода («инсайта») с теми данными, которые использованы для его подтверждения. Это займет всего несколько минут, честно говоря.
2. И вот важный вопрос: откуда взялись эти данные? Инструменты, страны, люди, устройства и так далее. Известные ограничения по использованию этих данных (это только частично подходит для digital-мира).
3. Еще одно, что вам точно понравится: какие могут быть допущения в данных? Допущения в примере (выборке)? Допущения при отборе выборки? Что может привести к тому, что данные неполноценны?
4. Какие принципы, которым вы обучены, нарушаются приведенным анализом? Причинно-следственная связь, например — мы это разбирали выше.
5. Всегда, всегда, всегда задавайте вопрос: какие предположения сделаны во время этого анализа?
6. Ваш личный опыт. У вас его — море. Просто не дайте ему превратиться в мусор.
7. (добавлено из комментария): Кто выигрывает и кто проигрывает от этого анализа? Подумайте про политику, деньги, власть и вещи, связанные с ними.

Пункты с 8 по 12 подсказаны Айаном Францем:

8. Правда ли, что был подготовлен план сбора данных, и данные собирались в соответствии с планом?
9. Данные изначально готовились для этого исследования, или они побочный продукт какой-то другой деятельности?
10. Учтено ли затухание при сборе данных заданным способом?
11. Были ли установлены статистически разумные границы, когда выбирались произвольные данные?
12. Если вы передадите мне все исходные данные, порядок действий, софт, использованный для расчета, смогу ли я воспроизвести результат?

Пункты с 13 по 16 подсказал Род Джека:

13. Проясните причину исследования.
14. Протестируйте альтернативные объяснения, которые могут быть извлечены из данных или исследования.
15. Попробуйте расковырять цепочку влияний и следствий. Последует ли это, если … произойдет из-за …?
16. Ну и перед всеми вопросами — вопрос, который поставлен перед исследователями 🙂

Пункты с 17 по 24 подсказаны Джоном Брейзером:

17. Если исходные данные представлены в соотношениях, то какие были абсолютные цифры (50% рост количества атак акул может оказаться ростом абсолютного количества атак с 2 до 3).
18. Если данные представлены в исходном, сыром виде, то какие соотношения? (На станции метро, через которую я прохожу каждый день, висит предупреждение, что в год там случается 19 инцидентов, связанных с эскалатором. Поскольку в год на этой станции случается порядка 90 миллионов входов-выходов, число инцидентов ничтожно мало.)
19. Могло быть такое, что выборка исследовалась несколько раз (если вы десять раз прогоните группу из 20 женщин через тест продукта по уходу за волосами, вы наверняка найдете прогон, который покажет достаточно высокую удовлетворенность, чтобы ее рекламировать).
20. Возникают ли проблемы из-за закона больших чисел? (веб-сайт в UK подготовил статистику о времени отклика членов парламента Британии. В среднем, «Зеленая партия» отзывалась быстрее всех, но их результаты были собраны только за год, а по остальным партиям — за 50 лет).
21. Не получается ли, что пропорция данных может показать вас в невыгодном свете? (Ваша невероятно крутая конверсия в 60% на веб-сайте может разрушиться, если сайт попадет в новости, и на него свалится трафик в 100 000 некачественных визитов? Что, кстати, может и неплохо!)
22. Вы делаете правильное сравнение? («Просмотры» на Facebook — это совсем не то же самое, что «просмотры» на YouTube)
23. Что вам могли не договорить? (Если в новости о благотворительном событии не говорится об объеме собранных средств, скорее всего, его стараются спрятать, так как он оказался слишком скромен.)
24. Человек, который обрабатывает статистику, действительно понимает ее? (Статистика из вторых рук часто не содержит критически важных оговорок. )

Я уверен, что еще есть много других техник.

Когда вы видите фрагмент данных из вашей компании или откуда-то снаружи, будьте скептиком. Это хорошая привычка для Аналитика.

#1B: Скептицизм не должен парализовать вас

Вам может показаться, что я сейчас спущу все сказанное выше в унитаз. Попробуйте проследить за моей мыслью, пожалуйста.

Мир несовершенен, и вам платят за то, чтобы ваша компания (коммерческая или некоммерческая) принимала наилучшие, самые умные решения каждый день (ну, я надеюсь). И какой же фактор у нас начинает участвовать в игре? Решение, которое необходимо принять.

Новички-аналитики нередко попадают в ловушку «паралича решений» из-за скептицизма, потому что если ты чуть-чуть заглянешь «под капот» цифровой аналитики, то способ, которым собирались данные, может напугать настолько, что того и гляди душа покинет тело. Оффлайн-аналитика? В миллион раз хуже! И размеры выборок в разы меньше — это как гвоздь в крышку гроба.

Отличные Аналитики особенно хороши в одном из самых критических мест: своевременности. Способности донести инсайт (специфическую рекомендацию) в тот момент, когда она сможет оказать влияние на бизнес.

Ошибка, которая чему-то научила — это гораздо лучше, чем вообще отсутствие каких-либо действий.

Наша работа — быть скептичными, копать и разбираться, подталкивать и направлять, отбрасывая возмутительно неправильное, и разбираться с тем, как собрать из не очень неправильного то, что поможет принять осознанное решение.

Этот пост — родом из 2006 года: Data Quality Sucks, Let’s Just Get Over It, из него вы сможете научиться шести шагам, которые помогут преодолеть вам паралич принятия решений.

Вот простой путь, как все-таки принимать решения, оставаясь скептиком:

• Если вы на 100% уверены в своих данных, то вам немедленно стоит рекомендовать вашей компании начать строительство лунной колонии.
• Если вы на 80% уверены в своих данных, то вам стоит порекомендовать компании изменить стратегию в пользу начала с коротких визитов на Луну с международной космической станции.
• Если вы на 40% уверены в своих данных, вам стоит порекомендовать инвестировать средства в земные предприятия, которые изучают вопросы проживания на Луне.
• Если вы на 20% уверены в своих данных, то вам следует вернуться к своей команде и разобраться с тем, что же нужно сделать, чтобы получить, как минимум, 40% уверенности.

Это ровно то, что я подразумеваю под «быть скептиком» — ваш квест в том, чтобы научиться более точно ощущать, где же лежит определенность. Под тем, чтобы не быть парализованным в поисках совершенства, я понимаю способность давать рекомендации, отражающие степень уверенности в данных, потому что бизнесу нужны решения, привязанные к срокам.

Мы все стремимся стать Отличными Аналитиками. Вот еще один путь к этому, вдобавок чуть расширяющий тему статьи.

#2: Разница между Знанием, Инсайтом и Мудростью

Как некоторые из вас знают, я веду короткую рассылку, которая выходит дважды в неделю: «Пересечение маркетинга и аналитики». Вы можете (должны!) подписаться на нее.

Я часто обнаруживаю, что люди, в должности которых есть слово «аналитик», на деле являются этакими «сборщиками данных» или «трансформаторами данных», вся добавленная ценность от работы которых — это сведение данных в результирующие таблички или графики.

В одной рассылке я поделился восхитительным скетчем, очень точно показывающим разницу между данными, информацией, знаниями, инсайдом и мудростью. Этот скетч, смею сказать, добавил еще один уровень понимания — выделив ценность работы, зарплаты и того, насколько вы незаменимы, как сотрудник.

Вот эта рассылка, я предлагаю посмотреть вам на эту историю теперь с другой стороны.

Почему люди предпочитают руководителей-скептиков — Ведомости

Всем нравятся вдохновляющие, великодушные и оптимистично настроенные руководители. Но в последние 10 лет число начальников, известных злобным, едким и негативным нравом, только растет. Это противоречие заставляет задуматься, как позитивная или негативная риторика влияет на наше восприятие лидера. Проведенные мною исследования показывают: мы только верим, что предпочитаем лидеров, полных энтузиазма, инстинктивно нас тянет именно к скептикам.

Люди создают социальные иерархии, чтобы поддерживать порядок и предсказывать поведение сильных мира сего. В ходе эволюции мы стали особо чувствительны к поведенческим сигналам, которые связаны с властью и влиянием. Я решила изучить, воспринимают ли люди негативные высказывания – отрицание, опровержение или критику (без явно выраженного намерения обидеть собеседника) – как сигналы силы и власти.

Результаты 11 проведенных экспериментов показали, что причинно-следственная связь между негативными высказываниями и восприятием власти действительно существует. В ходе исследования я попросила 518 американцев, имеющих право голоса, прочитать четыре пары заявлений, сделанных кандидатами в президенты США во время теледебатов с 1980 по 2008 г. Участники эксперимента не знали ни имен кандидатов, ни года проведения конкретных дебатов. Каждая пара включала в себя одно позитивное и обнадеживающее заявление касательно будущего Америки (например, в 1988 г. Джордж Буш-старший сказал: «Я прошу вашей поддержки. Работая вместе, мы сможем сделать много прекрасного на благо Соединенных Штатов и всех стран свободного мира») и одно критическое и негативное заявление (например, высказывание Джона Андерсона 1980 г.: «Это было время иллюзий и ложных надежд, и чем дальше, тем опаснее становится наше положение»). По этим цитатам участники должны были оценить, насколько сильным и влиятельным им представляется каждый кандидат, его предполагаемую эффективность на посту президента и сказать, за кого из каждой пары они бы проголосовали.

Участники эксперимента не только сочли негативно настроенных кандидатов более влиятельными, но и предсказали им больший успех на посту президента. Они также были более склонны проголосовать за скептически настроенного кандидата, а не за политика-оптимиста.

Этот эффект распространяется не только на политическую сферу. В последующих исследованиях мы просили участников оценить отзывы на художественные произведения и мнения по социальным вопросам. Всякий раз негативные высказывания ассоциировались с силой и авторитетом. И хотя скептики нравились участникам меньше и они не считали их более компетентными, чем оптимистов или тех, кто высказывался нейтрально, люди все равно предпочитали видеть скептиков в роли лидеров, о каком бы сообществе ни шла речь – от дискуссионной группы в интернете до правительства США. Результат оставался неизменным, даже когда участникам говорили, что им самим придется подчиняться скептикам.

Так почему люди одобряют и поддерживают негативно настроенных лидеров? Причина в человеческой психологии. Когда скептик активно критикует, отрицает или опровергает слова другого человека или организации, нам кажется, что он действует независимо, по своему собственному усмотрению, а это один из ключевых признаков власти и авторитета. Данные, полученные в четырех проведенных нами исследованиях, подтверждают: свобода мысли – один из ключевых факторов, которые лежат в основе этого феномена.

Но помогает ли негативный настрой самим лидерам чувствовать себя более влиятельными? Я провела серию экспериментов, в которых участники играли роли скептиков, оптимистов или нейтрально настроенных людей. Результаты показали, что скептики действительно чувствовали себя сильнее и увереннее, чем участники двух других групп, хотя сам факт негативного высказывания не вызывал у них ощущения компетентности в обсуждаемой области.

Связь власти и негативного поведения особенно актуальна в цифровую эпоху: огромная часть коммуникации происходит удаленно и в текстовом формате, поэтому риторика сильнее, чем когда-либо, влияет на наше восприятие.

Амбициозным руководителям может показаться, что критическая риторика – наиболее эффективный вариант взаимодействия с окружающими. И все же надо быть крайне осторожными. Хотя люди способны изначально принять свободу мысли за силу и могут выбрать скептика на роль лидера вне зависимости от его компетентности, со временем они, возможно, изменят мнение. Также люди вряд ли будут поддерживать критика в долгосрочной перспективе, ведь из-за сплошного негатива окружающие будут воспринимать его как слишком раздражительного и нерассудительного человека.

Об авторе: Эйлин Чоу – доцент кафедры государственной политики в Школе лидерства и государственной политики им. Баттена при Виргинском университете

СКЕПТИК — это… Что такое СКЕПТИК?

Скептик — Скептик: Скептик сторонник скептицизма. Скептик (фильм)  фильм ужасов США 2009 года …   Википедия

скептик — маловер, пессимист, фома неверующий, фома неверный, нигилист Словарь русских синонимов. скептик маловер; Фома неверный (или неверующий) (книжн.) см. также пессимист Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. М.: Русский яз …   Словарь синонимов

скептик — а, м. sceptique, гр. skeptikos. Тот, кто во всем сомневается, ко всему относится недоверчиво. БАС 1. Ежели давать баталию, то должно в Вене доложиться. Экивок, энигма, аллегория, дипломатик, сцептик, скабистин <?>, сии стали покровом… …   Исторический словарь галлицизмов русского языка

СКЕПТИК — СКЕПТИК, скептика, муж. (греч. skeptikos). 1. Сторонник скептицизма, скептического направления в философии. (филос.). Античные скептики. 2. Человек, во всем сомневающийся, ко всему относящийся с недоверием. «Не прочь был повольнодумствовать в… …   Толковый словарь Ушакова

скептик — СКЕПТИК, а, муж. 1. Последователь скептицизма (в 1 знач.). 2. Человек, к рый ко всему относится скептически, недоверчиво. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 …   Толковый словарь Ожегова

скептик — СКЕПТИК1, а, м Человек, критически недоверчиво относящийся к чему л. Хороший писатель одновременно и скептик, и оптимист. СКЕПТИК2, а, м Человек, который во всем сомневается, ко всему относится недоверчиво, скептически. Не верю, не верю, ни во… …   Толковый словарь русских существительных

скептик — • безнадежный скептик …   Словарь русской идиоматики

скептик — ни во что не верующий, во всем сомневающийся Скептицизм. Ср. Скептически относиться к чему не верить, сомневаться. Ср. Иван Андреевич отнесся к нему с большим скептицизмом. Он говорил: обыкновенно такого то принято называть великим… но если… …   Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Скептик — Скептикъ ни во что не вѣрующій, во всемъ сомнѣвающійся. Скептицизмъ. Ср. «Скептически относиться къ чему» не вѣрить, сомнѣваться. Ср. Иванъ Андреевичъ отнесся къ нему съ большимъ скептицизмомъ. Онъ говорилъ: «обыкновенно такого то принято… …   Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

Скептик — I м. 1. Приверженец скептицизма [скептицизм I]. 2. Представитель скептицизма [скептицизм I]. II м. Тот, кто во всем сомневается, ко всему относится скептически, недоверчиво. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 …   Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

Научный скептицизм — это… Что такое Научный скептицизм?

Научный скептицизм (англ. scientific skepticism, rational skepticism, иногда skeptical inquiry) — философская позиция, согласно которой все утверждения, не имеющие эмпирических доказательств, должны быть подвергнуты сомнению, а также стоящее на этой позиции общественное движение, ставящее своей целью критическое изучение пара- и псевдонаучных учений^[1][2].

Научный скептицизм — практика подвергать сомнению достоверность концепций, у которых отсутствуют экспериментальные доказательства и воспроизводимость результатов — является частью методологической научной нормы, призванной обеспечивать прирост проверенного знания. Научные скептики используют критическое мышление и дедуктивную логику для оценки заявлений, у которых отсутствует экспериментальное подтверждение. На практике термин «научный скептицизм» чаще применяется к проверке фактов, явлений и теорий, находящихся вне основных течений науки, чем к изучению общепринятых научных проблем. Чаще всего такой позиции придерживаются учёные в отношении новых псевдонаучных утверждений или теорий.

Научный скептицизм отличается от философского скептицизма — направления в философии, в рамках которого выражается сомнение в возможности достоверного знания, в существовании какого-либо надёжного критерия истины^[3]. Термин «научный скептицизм» впервые был употреблён в работах К. Сагана («Контакт», 1985^[4] и «Миллиарды и миллиарды», 1998^[5]). Пол Куртц в своих трудах использовал аналогичный термин — «Новый скептицизм»^[6].

Научный скептицизм как общественное движение оформился в 1970-х годах в США на волне растущего интереса к паранормальным явлениям, уфологии, астрологии и т. п. проблемам. Научный скептицизм был тесно связан с гуманистическим движением^[1]. В 1980-е годы общества научных скептиков появляются и в других странах^[1][2].

Научные скептики

Как всякий учёный, научный скептик пытается оценить гипотезу, основываясь на проверяемости и фальсифицируемости, а не принимает гипотезу на веру. Научные скептики часто направляют свою критику в адрес сомнительных или явно противоречащих общепринятой науке гипотез, теорий и учений. Популярными объектами критики научных скептиков являются НЛО, астрология, гомеопатия, парапсихология и прочие современные мифы и лженауки.

Многие научные скептики являются атеистами или агностиками, однако некоторые (например, Мартин Гарднер) верят в бога^[1].

Наиболее известны такие научные скептики, как Айзек Азимов, Джеймс Рэнди, Мартин Гарднер.

Средства распространения научного скептицизма

Научными скептиками издаётся ряд книг и журналов^[1]. В их числе:

Телепередача «Разрушители легенд» рассматривается скептиками как «открывшая новый фронт в борьбе за научную грамотность»^[7].

Методы научного скептицизма

• Слепой метод — процедура проведения исследования реакции людей на какое-либо воздействие, заключающаяся в том, что испытуемые не посвящаются в важные детали проводимого исследования. Метод применяется для исключения субъективных факторов, которые могут повлиять на результат эксперимента.
• Критерий Поппера
• Бритва Оккама

Научно-скептические организации

Критика

Нейтральность этого раздела статьи поставлена под сомнение. На странице обсуждения должны быть подробности.

Используемый многочисленными научными организациями, в том числе скептическими^[9], термин «псевдонаука» зачастую характеризуется как носящий уничижительный характер^[10]. Некоторые теоретики и философы науки ставят применимость этого термина под сомнение. Философ науки, критик позитивизма и научной монополии на знание Ларри Лаудан, а также социолог и критик GWUP Эдгар Вундер рассматривают этот термин как «пустой лозунг», носящий спекулятивный и эмоциональный характер без должного аналитического содержания.

Ряд авторов, среди которых и исследователи паранормальных явлений, и те, кого в научных кругах относят к сторонникам псевдонауки, подвергают критике ту часть сообщества скептиков, которая вместо нейтрального придерживается априори негативного отношения к новым вненаучным и неподтверждённым идеям и концепциям. Так, химик Эд Стормс, энтузиаст холодного ядерного синтеза, в ответ на заявления физиков, что эксперименты по холодному синтезу воспроизвести не удаётся, и что деятельность сторонников этой концепции носит описанные Ирвингом Ленгмюром^[11] признаки патологической науки, называл эту критику «патологическим скептицизмом»^[12].

Религиозный деятель Дэвид Лейтер критикует научный скептицизм за приверженность сциентизму и, ссылаясь на Стормса и Труцци, утверждает, что наука является философией неверия, что причиной научного скептицизма является разочарование в религии^[13].

Внутри немецкой скептической организации GWUP в 1999 году произошла дискуссия, закончившаяся уходом одного из её основателей и редактора Эдгара Вундера. После выхода Вундер опубликовал ряд документов с критикой скептицизма, в которых использовал термин «скептический синдром»^[14][15].

Примечания

1. ↑ ^{1 2 3 4 5} Hansen G. P. CSICOP and the Skeptics: An Overview (англ.) / The Journal of theAmerican Society for Psychical Research, Volume 86, No. 1, January 1992, pp. 19—63.
2. ↑ ^{1 2} Grothe D. J. Skepticism 2.0 // Skeptical Inquirer, Volume 33.6, November/December 2009
3. ↑ Скептицизм // БСЭ, 1969—1978.
4. ↑ Саган К. Контакт (англ. Contact). Simon and Schuster, 1985; Переиздано в августе 1997 издательством Doubleday Books, ISBN 1-56865-424-3, 352 стр.
5. ↑ Саган К., Друян Э. Миллиарды и миллиарды: Мысли о жизни и смерти на краю тысячелетия (англ. Billions and Billions : Thoughts on Life and Death at the Brink of the Millennium). Ballantine Books, 1998, ISBN 0-345-37918-7, 320 стр.
6. ↑ Kurtz Paul The New Skepticism: Inquiry and Reliable Knowledge. — Prometheus Books. — P. 371. — ISBN 0879757663
7. ↑ Skeptic Magazine, Volume 12 Number 1
8. ↑ См. Организационная структура Российской Академии Наук, раздел Научно-координационные организации
9. ↑ Например, такими как Committee for Skeptical Inquiry и GWUP
10. ↑ «Science and Pseudoscience» in. Stanford Encyclopedia of Philosophy; Laudan, Larry (1983). «The demise of the demarcation problem», in R.S. Cohan and L. Laudan (eds.), Physics, Philosophy, and Psychoanalysiss: Essays in Honor of Adolf Grünbaum, Boston Studies in the Philosophy of Science , 76, Dordrecht: D. Reidel, pp. 111—127. ISBN 90-277-1533-5
11. ↑ Langmuir I. Pathological science. Physics Today 42 (Oct. 1989): 36-48. / transcribed and ed., Robert N. Hall.
12. ↑ Storms Edmund The science of low energy nuclear reaction: a comprehensive compilation of evidence and explanations about cold fusion. — World Scientific. — P. 49-50. — ISBN 9789812706201
13. ↑ Leiter L. D. The Pathology of Organized Skepticism // Journal of Scientific Exploration, 2002. Vol. 16, No. 1, pp. 125—128.
    «…PhACT members and, I suspect, members of all skeptical organizations, have an obvious and well-known bias toward disbelief. … Each one who has disclosed personal details of their formative years, say up until their early 20’s, has had an unfortunate experience with a faith-based philosophy, most often a conventional major religion. … Thus, they gravitate to what appears to them to be the ultimate non-faith-based philosophy, Science. Unfortunately, while they loudly proclaim their righteousness, based on their professed adherence to „hard science“, they do so with the one thing no true scientist can afford to possess, a closed mind. Instead of becoming scientifically minded, they become adherents of scientism, the belief system in which science and only science has all the answers to everything».
14. ↑ Wunder E. Das Skeptiker-Syndrom
15. ↑ Wunder E. Die «Skeptiker»-Bewegung in der kritischen Diskussion

Ссылки

почему мы не можем во всём сомневаться — Нож

«Я ни в коей мере не вступлю в противоречие с разумом, если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец», — писал в XVIII веке философ Дэвид Юм.

Нет никаких разумных причин выбрать синюю, а не черную ручку, рубашку в клетку, а не в полоску. Разум может бесконечно перебирать аргументы в пользу того или иного решения. Но само решение, как показывает случай Эллиота, он может принять только вместе с телом и эмоциями.

Разум не может устранить всех сомнений — он лишь дает им новую пищу.

Задолго до современной нейробиологии этот факт хорошо поняли античные философы-скептики. Они утверждали, что познавательные способности человека несовершенны и ограниченны. Мы не можем доказать даже того, что мир существует — и уж тем более, что он обладает какими-то определенными характеристиками. Как бы странно это ни звучало, скептики сделали метод радикального сомнения способом достижения счастья. Ради счастья эпикурейцы предлагали уклониться от мира, стоики — войти в согласие с ним. Скептики отвергли и то и другое, сомневаясь во всем.

Скептицизм сделает вас счастливым (или нет)

Основоположник школы скептицизма Пиррон советовал всем, кто стремится к счастью, обратить внимание на три обстоятельства: во-первых, какова природа вещей; во-вторых, как следует к ним относиться; и в-третьих, к чему это должно привести.

Вещи сами по себе, пишет Секст Эмпирик, «безразличны, неопределенны и неподсудны». Мы не знаем, что они собой представляют, потому что видим не вещи, а лишь явления вещей.

Мед кажется сладким, а соль — соленой. Но каковы они сами по себе? Этого мы знать не можем. Следовательно, стоит воздержаться от суждений, следовать за ощущениями и не приписывать вещам дополнительных оценок.

Воздерживаясь от суждений, скептик достигает желанной невозмутимости — а для греков это и есть главное условие счастья.

Греческий культ невозмутимости кажется прямой противоположностью современных представлений о счастье. Но на самом деле скептики пытаются сообщить нам одну важную вещь: жить можно как угодно, но к философии и науке это не имеет никакого отношения.

Античный скептик может жить, как все остальные люди: есть, когда захочется; спать, когда возникнет потребность; надевать клетчатые рубашки, если ему нравится именно этот узор. Ни одно из этих действий невозможно обосновать, основываясь лишь на разуме. Теоретически можно доказать, что движения не существует, как это сделал Зенон в знаменитом парадоксе об Ахиллесе и черепахе. Но люди, пишет Секст Эмпирик, «предпринимают путешествия пешком и морем, строят корабли и дома и рожают детей, не обращая внимания на рассуждения против движения и возникновения».

Теоретически мы можем сомневаться во всем. Но на практике сделать это невозможно.

Антонио Дамасио называет чувства, которые направляют наши мысли и решения в ту или иную сторону, соматическими маркерами. Предвкушение удовольствия от хороших выходных, чувство голода, разочарования, гнева или удовлетворения — всё это выражается в определенных состояниях тела.

Человек следует не за вещами, а за феноменами, отражениями вещей, утверждают скептики. Он руководствуется не знаниями, а соматическими маркерами, мог бы добавить Дамасио.

В своем крайнем виде скептицизм всегда приводит к иррационализму. Если ничего нельзя доказать, то все абсурдно. А если все абсурдно, в реальность можно только верить. Неудивительно, что аргументы скептиков охотно использовали Отцы Церкви в полемике против древней философии и языческих верований.

В XVI веке в Европе впервые опубликовали немногие сохранившиеся сочинения скептиков. С этого началась мода на пирронизм, которая могла приобретать самые разные формы. Автор знаменитых «Опытов» Мишель Монтень, признавая слабость человеческих познаний, вовсе не отвергает веру. Не делает этого и Рене Декарт, который строит основу научной философии, пользуясь методом радикального сомнения.

Декарт говорит: предположим, что мир создан злым демоном, который контролирует все мои впечатления. Если даже у меня нет тела, даже если каждое мое воспоминание и ощущение — ложь и обман, я все-таки не могу усомниться в том, что тот, кто сомневается, действительно существует.

Немногие способны довести свой скептицизм так далеко, как Декарт. Но процедура радикального сомнения встречается даже в примитивных культурах, которым мы обычно отказываем в рациональности.

Индонезийцы с острова Були, которых исследовал антрополог Нильс Бубанд, приписывают все свои тяжелые несчастья ведьмам. Но нельзя сказать, что они верят в существование ведьм — скорее, они постоянно в этом сомневаются. Ведьмы могут принять любую форму и обитают где-то на границах познания, оставаясь неразрешимым противоречием. Никто не знает, верить в них или нет. В начале XX века индонезийцы приняли христианство — с помощью новой религии они надеялись раз и навсегда избавиться от злых духов. Но если тот, кто сомневается в существовании ведьм, может сам оказаться ведьмой, сделать это не так уж просто.

Всё не то, чем кажется

К 1939 году гипотеза о том, что мир действительно существует, всё еще оставалась недоказанной: в конце концов, всегда можно было предположить, что существует только Рене Декарт.

В этом году британский философ Джордж Эдвард Мур представил свою скандальную работу «Доказательство внешнего мира».

Вот одна рука, а вот другая, рассуждает Мур. Я знаю, что мои руки существуют — это эмпирически очевидный факт. А если существуют руки, то существует и вся Вселенная.

Людвига Витгенштейна, как и многих других, это доказательство не убедило. Когда мы говорим «я знаю», это утверждение можно подтвердить или опровергнуть. Но как мы можем подтвердить или опровергнуть существование рук Джорджа Эдварда Мура? Мы можем их потрогать, но это ничего не докажет: может быть, мы просто спим или бредим. В качестве обоснования того, что его руки (а, следовательно, и Вселенная) действительно существуют, Мур предлагает только одну причину — собственную убежденность в том, что его знание достоверно. Но эта убежденность и сама нуждается в обосновании.

На философском уровне радикальный скептицизм был опровергнут только в феноменологии восприятия Мориса Мерло-Понти. Если всё, что мы воспринимаем, — иллюзия, тогда должен быть некий неиллюзорный мир, хотя бы для сравнения. Иллюзия — это лишь эффект восприятия, она не может заменить его целиком. Если я — мозг в банке, на который воздействуют электрохимическими импульсами, то у меня нет возможности поделить восприятия на истинные (электрохимические импульсы) и ложные (весь мир и моя жизнь). Мир — это и есть то, что мы воспринимаем.

Научный скептицизм не претендует на открытие абсолютно достоверного знания. Наука стремится не к истине, а к согласованным, эффективным и функционально простым объяснениям.

Любая теория может оказаться неверной, если ее опровергнет лишь единственное доказательство. Если ученые найдут одного летающего единорога, многие физические и биологические законы придется подвергнуть ревизии. Но пока этого не произошло, разумнее считать существующие теории верными, а существование единорогов — маловероятным.

Как показал историк Стив Шейпин, ценности экспериментальной науки во многом были позаимствованы из джентльменской культуры XVII столетия. Джентльмен в отличие от купца или придворного обладает высоким статусом и материальной независимостью, и потому может себе позволить говорить правду. Пускай некоторые джентльмены и ученые лгут и прелюбодействуют, но честность остается идеалом и для тех, и для других. Поскольку джентльменская честь тесно соприкасалась с научной честностью, обвинения в подтасовке данных в некоторых случаях могли привести к вызову на дуэль.

Современный скептицизм имеет мало общего с античной традицией. Люди, которые сегодня называют себя скептиками, руководствуются познавательными принципами, которые еще не были знакомы древним грекам. Если античный скептик ничего не утверждал, то сегодня скептики постоянно занимаются опровержением популярных заблуждений. Они критикуют веру в телепатию и астрологию, веру в бесов и колдовство, в действенность гомеопатии и альтернативной медицины, новую хронологию и теорию плоской Земли. В то же время, как и в античности, скептики не ограничиваются теорией и порой претендуют на создание определенного образа жизни.

Скептик должен беспристрастно рассматривать доказательства в пользу той или иной теории, избавляться от когнитивных ошибок и руководствоваться в первую очередь фактами.

Принципы современного скептицизма хорошо суммировал Бертран Рассел:

1) если эксперты пришли к согласию, противоположное мнение не может считаться верным;
2) если они не пришли к согласию, не-эксперты не должны считать верным никакое мнение;
3) когда все эксперты решили, что нет достаточных оснований для определенного мнения, обычному человеку лучше всего воздержаться от суждения.

Как ни странно, ближе всего к радикальному скептицизму сегодня находится не наука, а теории заговора. Как пишут исследователи Майк Вуд и Карен Дуглас, все конспирологические теории отталкиваются от предпосылки, что «существует два мира: один настоящий и в основном невидимый, а другой — вредная иллюзия, которая направлена на сокрытие правды». Какова эта правда — до конца остается неясным. Заговоры всегда что-то утаивают, окончательная истина всегда остается нераскрытой. Какие-то крайне могущественные силы управляют этим миром. Они не дадут нам выяснить всю правду.

Официальные объяснения событий и научные аргументы — всего лишь часть этого глобального господства. Поэтому теории заговоров зачастую оказываются сложнее реальности, которую они объясняют.

Психологам хорошо известен феномен избирательного скептицизма: мы чаще применяем критическое мышление к тем утверждениям, которые нам интуитивно не нравятся.

Как показали эксперименты Рольфа Ребера, чем короче и яснее изложена информация, тем чаще ее считают верной. Чем она сложнее и запутаннее, тем больше вызывает недоверия. В одном эксперименте участникам давали прочесть описание конспирологической теории, набранное двумя шрифтами: четким и неразборчивым. Люди, которые читали разборчивый шрифт, склонны были сильнее верить в написанное. Конечно, они при этом не думали: «Хм, это красивый шрифт, наверное, то, что здесь написано, — правда». Даже если само сомнение рационально, его основа находится за пределами сознания.

О чем бы мы ни говорили, у нас всегда останется почва для сомнений. Большинство из нас не сомневается в существовании внешнего мира, но в рамках философского спора это сомнение может оказаться вполне оправданным.

В теории Ахиллес никогда не догонит черепаху, а Джордж Эдвард Мур никогда не докажет существование Вселенной, указывая на свои руки. Но радикальный скептицизм сегодня можно реализовать только в стенах психиатрической клиники или на страницах философских журналов. В обыденной жизни нам остается довольствоваться умеренным сомнением.

В чем бы мы ни сомневались, мы не можем сомневаться во всем — это противоречит нашей врожденной склонности хотеть и верить. Без нее мы не смогли бы даже подняться с кровати. Действительно, есть ли для этого разумные основания?

Происхождение мышления: скептицизм и радикальное сомнение

Владимир Мацкевич. Введение в философию. Цикл лекций

Цикл лекций под общим названием «Введение в философию» был прочитан беларусским философом и методологом Владимиром Мацкевичем в рамках Минского методологического семинара сезона 2008-2009 года.

Лекция 1. Иллюзия знания и право судить об ошибках

ЛЕКЦИЯ 2. Происхождение мышления: скептицизм и радикальное сомнение

18.09.2008

Происхождение мышления: проблемы дискретности и непрерывности

На первой лекции я пытался рассуждать о том, что такое философия и говорил, что философия – это разговор и рассуждение. Причем, акцент делался на процессуальности в разговоре и в рассуждении. И в тени оставался результат или продукт разговора и рассуждения. Я собирался сегодня говорить об этом. И для меня из прошлой лекции важны несколько моментов или аспектов. Во-первых, это странное отношение философии и философствования со знанием. Другим важнейшим моментом является времённость, темпоральность разговора и размышления, потому что третьим важным аспектом будет происхождение того, что было объявлено в прошлый раз содержанием или одной из тем моего философствования – мышления. И сегодня я начинаю разговор о происхождении мышления или об истории мышления.

Когда мы говорим об истории чего-то, то сам исторический заход предполагает, что мы мыслим время, и время имеет определенную структуру, и это не астрономическое время без начала, без конца, а историческое время. Оно обязательно имеет начало, какое-то течение, изменение и, может быть, конец. Про конец я вообще мало знаю, а вот про начало непременно приходится говорить. И одна из главных проблем начала, или обсуждения начала, носит некоторый онтологический оттенок. А что есть то, что начало быть? Что было до того, как это начало быть?

То есть если мы говорим про историю чего-то, имея в виду происхождение и начало, то, мы должны говорить и о том, что было время, когда то, что мы обсуждаем, исторически не существовало. В данном случае: было время, когда мышления не было. Что означает для нас этот тезис? Это означает не просто обсуждение того, а что бывает без мышления. Он означает, что оно (мышление) как-то должно было возникнуть, из чего-то возникнуть, возникнуть само или могло быть создано из чего-то. Но беда по отношению к мышлению в данном случае заключается в том, что все это, включая и само мышление, и то, что было до мышления, мы мыслим, т.е. это все существует в самом мышлении. Это, похоже на то, как маленький ребенок начинает размышлять о том, где он был, когда его не было. И до чего додумывается ребенок, когда он начинает спрашивать у родителей, где он был, когда его не было? Какие ответы он получает? Понятно, что сам разобраться с этим ребенок не успевает. Может, и удалось кому-нибудь до чего-нибудь в этом плане додуматься, но обычно ребенку рассказывают, где он был, до того как его не было. И тем самым ему задают какую-то картину мира, большую, чем он сам, чем его маленькая жизнь. А кто может извне мышления вложить в мышление ответы такого взрослого, которые будут аналогичны ответам ребенку о том, что было, когда его не было?

Размышление о происхождении мышления, об истории мышления – все это осуществляется в самом мышлении и извне в мышление взять знания об этом неоткуда. У мышления нет «взрослого», нет свидетеля, который давал бы ответы, как взрослые рассказывают ребенку о том, что было до него. Мир без мышления помыслить можно, и даже очень просто. Наука мыслит мир именно таким, не потому, что мир таков, а потому, что наука его себе таким постулирует – природа это мир без мышления, и именно природу наука сделала своим объектом познания, одновременно объявив, что природа не зависит от познания. Но ведь независимость природы (законов, по которым она живет, функционирует и эволюционирует) от познания и мышления – это допущение и постулат самого мышления. Причем, странный и весьма искусственный постулат, поскольку наука, и ее порождение – инженерия, претендует не только на познание, но и на преобразование природы. Значит, познание и мышление влияют на природу, значит, природа как-то же зависит от познания и мышления! Мы мыслим мир и природу без мышления инструментально, так нам удобно. Помыслить же природу и мир с мышлением гораздо сложнее. В этом причина проблем и парадоксов наук об обществе, о культуре, о духе, о технике, всех неестественных наук. Приходится мыслить не о чем-то, а что-то, мышлению приходится мыслить самоё себя.

Предыдущие попытки мыслить мышление, его происхождение, его историю в основном сводятся к двум типам. Первый тип – эволюционный, когда говорится, что мышление отличается от не-мышления не качественно, не субстанционально, а количественно. То есть мы мышление можем обнаружить не только у человека, например, но и у животных. У животных просто мало мышления, а у человека много мышления. И деконструируя это до оснований, приходиться говорить, что в этом случае мышление отождествляется с некой способностью индивида. У одних обнаруживаются только зачатки этой способности, а у других мы можем говорить об этом в развитой форме. Например, у обезьян мало мышления (или ума, если его отождествляют с мышлением), а вот у человека его гораздо больше. И весь эволюционный подход базируется на таких полаганиях и ходах: необходимо найти какие-то зачатки, которые обсуждаются как мышление у немыслящей субстанции, затем найти характеристики развития этого, а дальше уже обсуждать все это в развитых формах. При этом предполагается некоторая непрерывность этого самого мышления или ума.

Эта прерывность-непрерывность – одна из проблем эволюции как метода, как взгляда на жизнь в природе, в мире и т.д. Дело в том, что эволюционный взгляд на мир предполагает сохранение всех естественнонаучных постулатов, которые касаются природы. Ну, в частности, постулата о том, что ничего из ничего не возникает. Все, что существует, имеет в прошлом определенную причину и определенный материал, из которого возникают новые вещи. Это представление о непрерывности эволюционного процесса упирается в очевидное несоответствие. Мы имеем дело всякий раз с какими-то новыми сущностями, которых раньше не было даже в зачаточном виде. Все попытки в рамках такого эволюционного подхода  найти промежуточные звенья, переходные этапы между обезьяной и человеком,  или между неорганической материей и жизнью  упираются в проблемы. Либо в этих местах существуют разрывы непрерывности и поэтому необходимо какое-то внешнее вмешательство. Либо мы должны простроить модель, проследить непрерывный процесс, при котором неорганическая материя, неорганическое вещество становится вдруг органическим, или неживое уже живет. Как определить момент, когда обезьяна, наконец, выбросила палку, а вместо палки взяла орудие – палку-копалку. Перестала относиться к чему-то как к просто подручному материалу, взятому из природы, а создала собственное орудие, технику. Противники эволюционного подхода, с той или иной степенью рефлексивности, апеллируют к каким-то внешним толчкам, говоря о том, например, что  жизнь была занесена на Землю из космоса или, что она была сотворена. В любом случае, такие подходы требуют рассматривать разрывы в том, что эволюционистский подход рассматривает как непрерывное, обосновывают дискретность процессов против их континуальности.

По отношению к мышлению тоже самое: мы можем пытаться рассматривать происхождение мышления в континуальном подходе, т.е. вычленять, конструировать, придумывать какой-то непрерывный процесс, когда из несовершенного развивается совершенное; из недомышления – мышление. Или мы должны допустить дискретность, что нечто возникает заново, а не из чего-то уже существующего. И это второй тип мышления о мышлении или второй подход – дискретный или прерывный. В рамках такого взгляда необходимо говорить о каком-то периоде, когда мышления не было как такового и о том, когда мышление возникло, а затем дальше развивалось, совершенствовалось, эволюционировало или что-то еще. Всякое полагание дискретности этого процесса приводит к полному разрыву или дуализму природ, т.е. есть природа немышления, или без мышления, и есть природа с мышлением. Ну, в частности, такой дуализм приписывают в истории философии Декарту, говоря, что Декарт полагал мышление совершенно иной субстанцией, нежели материю (природную субстанцию). Он полагал, что они сосуществуют, не вытекая друг из друга. Материализм, которому учили в советской школе, в советской философии – он учит иначе. Существует только материя, а вот сознание, мышление – это есть только особая форма организации этой самой материи или форма ее существования. Примерно такой же позиции придерживался современник Декарта Спиноза, который полагал субстанцию единой, а материю (природу) и мышление он полагал разными модусами этой единой субстанции.

И раз уж я взялся излагать тут свою философию, я декларирую, что моя позиция в этом вопросе лежит во втором подходе или типе мышления – в признании дискретности или прерывности происхождения мышления. Поэтому рассуждая об этом, мне не нужно апеллировать к зачаточным, несовершенным, предшествующим формам, мне приходиться говорить о мышлении, как о том, что уже есть как таковое. Следовательно, можно и необходимо говорить о каком-то моменте, когда мышление стало, когда мышление появилось. Не развилось из предшествующих форм, но появилось. Эта установка, эта декларация – может быть охарактеризована как метафизическая декларация. Метафизическая, догматическая, т.е. не основанная на логических выводах, или эмпирических обоснованиях. Но в данном случае дело не в догматизме как таковом, а в том, что после такой декларации  возникают специфические вопросы, уже не метафизического порядка, а предметно-методического или методологического. Например, как найти, как обнаружить в истории (большей, чем история мышления), то место, ту историческую эпоху, когда мы собственно можем говорить о том, что мышление уже возникло? И это вопрос не метафизики, это вопрос исторического метода.

Исторический метод

По отношению к историческому методу я также обозначу два подхода или два пути. Первый путь – это метод псевдогенетической реконструкции, когда мы с помощью логики, с помощью каких-то идеальных построений пытаемся создать модель интересующего нас явления или процесса, и, исследуя эту модель установить, обнаружить то, что нас интересует. Другой путь – путь эмпирической истории, когда мы пытаемся исследовать исторический процесс как бы непосредственно, то есть таким, какой он был на самом деле. И тогда нам нужно уже не модельные конструкции и схемы, нам нужны факты. История требует фактического материала для своего наполнения. Другое дело, что там уже возникают свои, другие вопросы. А что считать фактом? И тогда требуется обращение к другим методам, в том числе, к логическим и философским методам, феноменологической редукции и т.д. Псевдогенетическая реконструкция не требует исходных фактов, она требует проверки и фальсификации модели, которая построена.

Приближаясь к теме сегодняшней лекции – «происхождение мышления», которое я связываю и с происхождением философии и философствования как такового – приходится говорить и о разного рода псевдогенетических реконструкциях мышления, и об истории философии, которая опирается на фактологию. Комплексирование этих двух подходов, или этих двух отношений и задает собственно коллизию темы происхождения мышления. Можем ли мы представить себе (как схему или модель) этот разрыв или это место и время, такой хронотоп, когда еще вчера мышления не было, а сегодня оно возникает? Или мы должны непременно указать на факт происхождения, появления этого? Вот смотрите, мышления не было, а сейчас это возникает. Псевдогенетическая реконструкция апеллирует к некоторой идеальной модели объекта (мышления), тогда как история философии, альтернативная этому подходу псевдогенетической реконструкции, оперирует фактами, или апеллирует к фактам. Проблема комплексирования состоит в том, чтобы найти меру между историей философии, с одной стороны, и методом псевдогенетической реконструкции, с другой. И тот и другой методы являются чисто философскими, а не научными. И не следует принимать историю философии за науку, в том же смысле, в котором является наукой сама история как таковая, и история физики, например, или математики. История философии и философия истории не могут быть различены так же, как история математики и философия математики. История философии и философия истории, может быть, и не одно и тоже, но не существуют по отдельности, они вложены друг в друга, как стороны ленты Мёбиуса.

Представление или модель, которая лежит в основании моего рассуждения о происхождении мышления исходит из того, что мышление возникает и существует только в определенной сфере – в сфере идей. Сама сфера существования идей и является основанием зарождения и развития мышления. Там, где идей нет или нет сферы идеального, там ни о каком мышлении говорить не приходится. Чтобы такое заявление не носило метафизического характера, мы должны разобрать некоторые следствия, которые из этой модели проистекают. И главным следствием является то, что  любое оперирование знаками или образами к мышлению отнесено быть не может.

В традиционной психологии мышление всякий раз рассматривается как некая надстройка или высшая форма психических процессов. Базовым психическим процессом является сенсорика, получение ощущений, над ним надстраивается перцепция, построение из ощущений образов. Дальше идет разветвление, в одном случае мы имеем непосредственное оперирование с образами – перцепция или восприятие,  а в другом с оперированием знаками этих образов, остающимися в памяти или воображении. И только уже на памяти и воображении строится более высокий процесс – мышление. Этот процесс не исключает и непосредственное восприятие, но, все равно, над ним. Но не вся психология представляет дело именно таким образом. В свое время Вюрцбуржская школа постулировала своеобразный дуализм в психологии, утверждая, что мышление точно так же первично, как и ощущение. Но когда я говорю, что мышление строится на сфере идеального, то это означает, что мы оставляем ощущения за пределами мышления. Мы не распространяем категорию мышления на оперирование всем, чем угодно, за исключением идей. И это очень принципиальное отношение к мышлению. Оно означает, что исследование мышление возможно только за пределами психологии, вне ее компетенции. В этом отношении важна критика концепции психических процессов Льва Веккера. Веккер дальше всех, видимо, продвинулся в теории психических процессов, но с м мышлением у него возникли непреодолимые трудности. С одной стороны, в его теории с большой натяжкой возможно отделить процессы мышления от культурно детерминированных форм перцептивных процессов, от восприятия. С другой стороны он вынужден определять мышление как перевод с языка на язык, с языка образов язык семантики, и в семантике привлекать различные языки. Непризнание мышления внепсихической реальностью у Веккера можно объяснить только дисциплинарным «патриотизмом», или психологическим холизмом.  

Радикальность такого представления о мышлении базируется на разотождествлении ума и мышления. Даже в лингвистике различают речь и язык, а вместе они составляют рече-языковую действительность. Если уж рассуждать по аналогии, то следовало бы изобрести некий термин, например умо-мышление. Но отношение между мышлением и умом значительно сложнее, чем отношение между языком и речью. Хотя и есть нечто общее в этих отношениях. Ум и речь в большей степени принадлежат индивиду, чем мышление и язык. Индивид может в какой-то степени владеть своей речью, управляться своим умом, но не языком, и не мышлением. Об этом Георгий Петрович достаточно часто говорил, перефразируя Гумбольдта: «Не человек овладевает мышлением, а мышление человеком». Он говорил даже резче: «Мыслит мышление посредством человека, а не сам человек». Поэтому, задумавшись о происхождении мышления, мы не станем выяснять, кто из людей и когда впервые помыслил. Нас будет интересовать, как и когда возникает «идеальный план» – пространство, где живут идеи, возникает сопричастность человека идеям, умение оперировать не образами или знаками, а идеями.

Соответственно, исследуя или задаваясь вопросом о происхождении мышления, мы должны найти в истории время, когда не существовало идей или не существовало идейного пространства, идеального плана.

И здесь мне придется вспомнить одну идею, которую, по-своему интерпретируя, я заимствую у Ясперса — категорию «осевого времени». В данном случае для меня важна, в первую очередь, метафорика, которая стоит за этой категорией. Осевое – имеется в виду время, поворачивающееся вокруг некой оси. Поворот – это мягкая форма задания прерывности или дискретности, это когда возникает этот самый разрыв. Разрыв, при котором мы можем говорить, что до этого осевого времени чего-то не было, затем произошел поворот и там все изменилось. Может быть, изменилось не совсем все, в смысле логической категории, много чего осталось, но все, что осталось, в связи с этим приобрело другой статус, другой вид, другой смысл. И вот эти вот поворотные моменты истории нам предстоит обнаружить, предстоит схватить.

В псевдоисторической реконструкции эти поворотные моменты схватываются за счет введения некоего фактора или, сначала конструирования этого фактора, а потом попытки найти какие-то исторические, фактические, эмпирические корреляции этого фактора в истории. Или мы можем поступать другим способом – исследовать историю, интерпретировать некоторые, найденные нами факты как таковые. Историку философии тоже иногда нужны модели, но для чего? Для того чтобы разобраться: найденное что-то является фактом или не является?

Например, мы сейчас знаем, что колесо в природе не существует. Это типичный артефакт, его нельзя заимствовать в непосредственно готовом виде ни из какого природного прототипа, его можно только сделать. Дальше мы говорим: «Раз его можно только сделать, то кто-то должен быть автором этого колеса». Но при этом мы точно знаем, что никогда не узнаем, кто был первым изобретателем колеса. И мы тогда строим модель – модель логическую, объясняющую, из чего могло появиться колесо. Иногда такого рода модели – как происходили первые открытия человечества – показывают в мультиках. Но там точно понятно, что никаких фактов за этим мы восстановить не можем и не нужны нам факты. Как они не нужны были Туру Хейердалу в его путешествии на «Ра». Он смог переплыть Атлантику на модели египетской лодки, проверил возможности своей модели. Но это никак не доказывает, что египтяне бывали в Америке, как, впрочем, и не опровергает этого. И другое дело, когда мы находим, например, Стоунхендж, или пирамиды и т.д. Мы говорим: «Вот есть такая штука. А как можно было взгромоздить такой тяжести камень и поставить его на два других вертикальных камня?» И мы ищем фрагменты обработки этого камня, археологические остатки орудий, с помощь которых это делалось, либо мы берем и пытаемся смоделировать и объяснить технологический процесс, с помощью которого эти вещи строились. Но первичны здесь факты, которые затем требуют объяснений.

Эти два разных подхода по отношению к истории постоянно употребляются. Надо иметь определенные модели, схемы или представления и там, и там, потому что ни один факт не может быть проинтерпретирован без соответствующих моделей. Но историко-философская установка и установка на псевдогенетическую реконструкцию – они очевидно различаются. В одной обнаруживаются  факты, а потом их интерпретируют и объясняют, а в другой сначала строится абстрактная модель, а потом под это дело может искать какие-то подтверждения. Но эти подтверждения не фактические, а логические.

Вот Михаил Петров[1] в своей статье о «школе европейской мысли» размышляет, у кого первого появился идеальный план: у пиратов, которые бросались на разграбление городов, или, наоборот, у тех, которые никуда не бросались, а устраивали заговор против капитана. Я говорю: «И то и другое – домыслы». Любая псевдогенетическая реконструкция – это домыслы и ничего другого. Но и почтенная наука, основанная на археологических данных, текстах и т.д.  – тоже домыслы. Они одного поля ягоды. И я, рассуждая о происхождении мышления, буду заниматься и тем, и другим. В точности как философ, который работает там, где нет знания. Я в своем поиске «начала мышления» принимаю сначала историко-философский заход и буду иметь дело с фактами. Но, будучи философом, я философствую в том самом ключе, который я изложил в первой лекции – я  буду обходится с фактами легко. Они мне нужны только для того, чтобы начать размышление.

Итак, возвращаемся к «осевому времени». Как только мы начинаем обсуждать, когда что-то возникло в истории, мы всякий раз попадаем в ситуацию, уязвимую для критики: почему мы решили, что в это время что-то возникло. И вот здесь в помощь привлекаются эти самые два метода: исторический метод, или предметная история, и псевдогенетическая реконструкция. Мы должны совместить их каким-то образом, для того чтобы из всего непрерывного исторического потока, исторического времени выделить определенные времена, с которыми надо разбираться.

Недавно я читал продолжение «Основания» Айзека Азимова, где он пытается описать, как Гарри Селдон дошел до своей психоистории. Когда он начал как математик лезть в историю, он обнаружил очень интересную вещь, для себя, по крайней мере. Оказывается, из огромного числа объектов в историю попадают от силы несколько десятков. Остальные вроде бы и существуют, но в истории их как бы нет. Историки пишут множество книг про какие-то периоды, а все остальное время как бы и отсутствует. Гарри Селдон говорит историкам: «Что это вы делаете такое? Одним все увлекаются, а про остальное забывают? Надо заняться этим». А ему популярно объясняют, что этим невозможно заняться, так как материалов про другие времена просто нет, они стерты за ненадобностью. Есть какие-то вещи, которые не представляют какого-то интереса, а другие почему-то представляют интерес.

И, действительно, скажем, конец 18-го века. Во всех странах что-то происходит, большой культурный подъем. Но как только начинают заниматься 18-м веком, все обязательно упираются в огромный массив информации про Французскую буржуазную революцию, ну и немножко про что-нибудь другое. Если вы пойдите в исторические музеи и библиотеки Беларуси, то вы обнаружите, что 85% всей этой литературы и исторических материалов приходится на период Второй мировой войны или Великой Отечественной войны.

«Осевое время» и зарождение мышления

Когда мы сталкиваемся с этими временами прерывности, ищем точку происхождения, мы должны хоть как-то для себя обосновать, почему мы сосредотачиваем свое внимание на определенном времени и почти игнорируем другое время. Тот же Ясперс, выделяя или называя некоторое время осевым, когда вообще история повернулась, дает очень большой диапазон от 8-го до 2-го века до нашей эры. То есть на это самое осевое время длится 600-700 лет. Представляете, с какими скрипом и с какой скоростью вертится история, если исторический поворот занял столько времени. Например, Джон Рид пишет книжку «10 дней, которые потрясли мир». Там 10 дней, а тут 6 веков. И что же произошло в эти 6 веков?

Упомянутый мной Петров, в своих псевдогенетических реконструкциях о происхождении мышления говорит именно об этом времени. Жители острова Крит сажали своих молодых людей на пентакантеры, как раз в этот самый промежуток времени, в осевое время.

С другой стороны, существует некоторая письменная история, зафиксированные факты, которые говорят, что первые люди, имеющие собственные имена, то есть исторические персонажи, по крайней мере, в тех культурах и цивилизациях, которые нам известны до сегодняшнего дня, появляются в те же времена (с точностью до шестисот лет). И главными именами в это время являются люди, создавшие философию, или хотя бы имеющие какое-то отношение к философии. В частности, Конфуций в Китае, Будда в Индии, пророки израильские, досократики или мудрецы Древней Греции. Да и сами философы древней Греции попадают в этот же промежуток времени. К этому же времени относятся первые тексты, имеющие философское значение до сих пор. В это время записаны Гомеровские и Гесиодовские поэмы, которые доходят до нас, в это время записаны изречения Конфуция, в это время сочинены истории про Будду, Заратустру и т.д.

То есть, ориентируясь на реконструированное в псевдогенетическом подходе время, когда что-то повернулось, мы попадаем в ситуацию, когда про это же время у нас есть определенный набор фактов. Причем, надо заметить, что  псевдогенетическое моделирование в свете фактов выглядит, мягко говоря, сомнительно. Ну, например, Петров говорит, что идеальный план возник тогда, когда пираты вылезали из своих кораблей и шли на разграбление города, реализуя план, который им вложил в голову командир. Все это происходит в тот момент, когда стоят пирамиды, когда Вавилонская башня уже разрушена, когда Минойский лабиринт на Крите, дворец Минотавра, не только построен, но уже пережил свои лучшие времена и начал разрушаться и т.д. А что, для построения пирамид не нужны были идеальные планы? Но с другой стороны, уязвима и фактология. Кто читал Гомера в оригинале? Считается что первые оригинальные тексты Библии, которые можно зафиксировать как артефакты, отстают от времени, которое приписывается их появлению, на несколько столетий, если не больше. Книги того же Гомера (в материальном воплощении), относится уже к нашей эре. До этого они существуют либо в цитатах, либо как переписаные с каких-то других.

Очень мало достоверных источников, по которым мы может утверждать, что что-то существовало. Тот же самый Конфуций, который жил в 6-5 веке до нашей эры, только после падения империи Цин, уже при следующей династии императоров Хань, становится главным и доминирующим философом древнего Китая. Спрашивается, а с чего мы взяли, что ханьцы не придумали некий персонаж в древности, которого там не существовало? Мы считаем существование Конфуция фактом, при том, что он, точно также как и Сократ не написал ни одной книжки, и точно также не был популярен в то время, когда жил, а стал популярным в гораздо более позднее время. Почему мы считаем его непременно историческим, а не мифическим персонажем? И то же самое, такие же сомнения могут быть по отношению к любому персонажу осевого времени.

Мне этот ход с осевым временем, и с проблемами псевдогенетической реконструкции и истории философии нужен, чтобы найти время, с которого мы можем начать отсчет для появления мышления. Но мышление я связываю с определенного типа философствованием,  и пик этого философствования непременно должен быть развернут и представлен в истории философии. Все, что не может быть представлено в истории философии, может быть развернуто в псевдогенетической реконструкции, но не становится предметом истории философии.

Что может попасть в историю философии? Следы или результаты философствования. И эта точка «осевого времени» мне нужна для того, чтобы зафиксировать результаты философствования, при этом дать им определенную оценку. Все, что я буду дальше говорить о зарождении скептицизма, оно же в данном случае зарождение философии, и оно же – первые следы существующего мышления, все это связано с важным состоянием или характеристикой этой эпохи. В какой-то момент времени в разных местах мира люди переживают состояние катастрофичности происходящего.

Молодой Конфуций, человек аристократического происхождения, который в новых условиях утрачивает привычные формы жизни и  в 19 лет должен устроиться кладовщиком, чиновником, при этом даже не в столице, а в каком-то провинциальном поселении. И что же обнаруживает этот чиновник, работая на каком-то незначительном складе? Он обнаруживает, что, взвешивая зерно, разные люди кладут на одну и ту же меру разное количество этого зерна. Он обнаруживает, что разные меры не совпадают друг с другом. Он обнаруживает, что разные люди не просто ошибаются в измерениях, но еще и врут, преследуя свои корыстные интересы. Кроме того, их невозможно разоблачить. И он начинает сомневаться во всем том, что до этого момента считал нормальным знанием. Он был, видимо, человеком довольно аутичным и доверчивым, его интересовали ритуалы и всякие  древние традиции. И занимаясь всем этим, он обнаруживает, что верить ничему нельзя.

Коллизия осевого времени состоит в том, что люди столкнулись с тем, что все источники знания не несут истинного знания. Чувства лгут, вместо божественного откровения бывают дьявольские наваждения, вместо продвижения в разуме к правильным выводам, мы приходим к ошибкам сплошь и рядом, или к таким вещам, как апории. И не имея развитой эпистемологии, гносеологии, логики и т.д., люди этого времени, которые оказались на границе незнания, вынуждены были решать вопрос о вере и доверии. А чему можно доверять в этой ситуации и есть ли вообще что-либо, чему можно доверять? Это основной вопрос философии эпохи возникновения скептицизма, то есть даже не эпохи скептицизма и сомнения, а эпохи разочарования во всем том, что люди знали до этого. Фактически осевое время приходится в каждой цивилизации на какое-то одно поколение людей. И когда мы посмотрим в истории философии на знакомые нам имена, персоналии – это, фактически,  современники. Например, Лао-Цзы – старший современник Конфуция. Одновременно с Фалесом существуют «семь» мудрецов. Сократ, который выступает полумифическим персонажем для целого ряда греческих авторов, оставляет после себя 10 или 12 сократических школ. Осевое время – это  время поворота от того, что казалось незыблемым, понятным, истинным к тому, что ничто не истинно, ничто не достоверно. И это время занимает от одного до трех поколений людей.

У этого радикального сомнения мы замечаем нестираемые следы до сегодняшнего дня. Среди тех персонажей, которых я называл (Конфуций и Лао-Цзы в Китае, Шакья-Муни или Сиддхартха Гаутама в Индии, Заратустра, древнееврейские пророки и греческие мудрецы), за исключением греческих мудрецов и философов, все остальные являются не просто персонажами из истории философии, а создателями крупных религиозных систем. И при поиске ответа на основной вопрос тогдашней философии — а чему же можно доверять? – философы или вот эти скептики того времени, в основном давали догматический ответ: доверять можно  тому-то и тому-то. Конфуций дал один вариант ответа, Лао-Цзы – другой, Будда – третий, Заратустра – четвертый, еврейские пророки – пятый. И в Греции в это же время зарождается своя религия. Не та, которую придумали Гесиод с Гомером (скептик Ксенофан говорил, что всех богов придумали эти два автора), а реальная религия древних греков. Там были соответствующие мистерии, посвященные Деметре, Дионису, орфические мистерии и т.д..

Фактически эти персонажи осевого времени или родоначальники скептицизма заложили последующие цивилизации. Почему мне это важно? Потому что ответы на вопросы о том, чему можно доверять, сформировали способы мышления и отношения к миру, которые потом породили не сходящиеся, а существующие автономно цивилизации.

Но для того, чтобы это действительно произошло, кроме самих сомнений, нужна была какая-то другая форма общественной, мыслительной, интеллектуальной, ментальной деятельности – а именно, практическая деятельность. Чем занимались все эти первые философы? И Будда, и Конфуций, и Сократ – почти никто из них не писал своих книжек. Они разговаривали. Разговаривали на те темы, которые наверняка, тогда волновали многих людей. Ничему нельзя верить. И как с этим быть? Ничего из того, что мы знаем, не является достоверным. И они предлагали – кто-то знание, а кто-то способы мышления, кто-то особое отношение к таким вопросам. И только потом это было записано и стало основой тех традиций, которые дальше уже не прерывались. А потом люди стали конфуцианцами, буддистами, зороастрийцами и т.д. Но для того, чтобы они ими стали, нужно было, чтобы действовала еще вторая интенция – воплощение этого всего в практике, приведение хаотического мира в соответствие с тем, что диктует предлагаемый способ отношения к миру. Фактически эти философии формировали общественно-политическую практику.

Здесь, наверное,  нужно упомянуть две такие попытки. Первую попытку предпринял «правнучатый ученик» Сократа  – Александр Македонский, которого учил Аристотель, учителем которого был Платон, учителем которого был Сократ. Александр Македонский попытался реализовать видение мира в практическом плане.  После того, как возникло сомнение и скепсис, любое утверждение о том, чему можно верить, требовало проверки. А проверка возможна только в одном случае: если привести мир в соответствие с предлагаемым знанием об этом мире или об истиной сути вещей. И первые попытки установления больших империй были направлены на упорядочивание мира. Александр Македонский начинает упорядочивать свой мир, начиная с Греции в четвертом веке до нашей эры. А затем империя Александра Македонского распространяется на Малую Азию, Египет, Месопотамию с Палестиной, Персию и Индию. Это огромная ойкумена с попыткой установления единой империи. Во всем этом мире начинается процесс эллинизации. Причем в этом процессе сохраняются остатки исконных культур, в зависимости от того, насколько они (культуры и народы) прошли через сомнение и формирование ответов на главные скептические вопросы вот в это самое осевое время. В этом смысле цивилизации древнего Египта и Месопотамии не выжили под напором эллинизма. Потому что эллинизм пришел с ответами, а эти цивилизации даже этих вопросов не поставили.

И только Китай не оказался в сфере этой экспансии Александра Македонского. Но зато в третьем веке, более чем через сто лет после Александра Македонского, эпоха воюющих царств в Китае была прекращена экспансией одного из этих царств, последний представитель которого – Шихуанди – смог объединить силой и хитростью весь Китай и утвердить там какое-то единое пространство. При этом были уничтожены около пяти сотен конфуцианцев, или последователей Конфуция. Кого утопили, кого отправили строить великую китайскую стену, кого – гробницу этого самого Шихуанди. Это вообще очень интересный персонаж китайской истории, не только китайской, но и мировой истории, много с ним всего связано, но по крайней мере, что делает Александр Македонский чуть раньше, а потом Шихуанди в Китае чуть позже? Они начинают рационализировать мир. Помните, я говорил про Конфуция, который, работая на складе, столкнулся с тем, что каждый меряет меру чего-то полезного – зерна там, или чего-нибудь еще – по-своему? Шихуанди стандартизовал меры в Китае.  То, что в Европе было сделано только после французской буржуазной революции, в Китае стандартизация началась при Шихуанди. Стандартизовалась каллиграфия, то есть написание иероглифов, стандартизировались меры и т.д., много всего другого. Он рационализировал Китай. Делалось это жестоко, но тем не менее как-то это делалось. Что делал Александр Македонский? Александр Македонский делал то же самое. Он приходил в каждую новую область, или на новую территорию с зачатками какой-то цивилизации, и там строил новую столицу, по эллинистическому образцу, с эллинской архитектурой, эллинскими институтами и т.д. поэтому на всем протяжении «анабасиса», или вот этого вот хождения Александра до Индии, строились города Александрии. Иногда они могли называться как-нибудь по-другому, но, тем не менее, там, где они строились, там возникали очаги эллинизации, проникновение греческой цивилизации в эти страны, и фактически вплоть до Средней Азии и Северной Индии установилось это обэллинистичивание цивилизаций. Но в отличие от жесткой рационализации, которую делал Шихуанди, Александр Македонский пытался не просто установить там греческие порядки, но еще и что-то заимствовать, обогащать греческую цивилизацию заимствованиями из других культур.

Поэтому судьба этих двух империй принципиально различна. Империя Шихуанди, не смотря на конец и пресечение его династии, затем продолжилась, и Китай уже больше никогда не распадался. Фактически вся та ойкумена (китайцы говорят Поднебесная), которую объединил Шихуанди, осталась, после чего конфуцианские ответы на все важные вопросы стали определяющими для этой цивилизации. Как известно, Александр Македонский не сумел установить единую империю, потом это делали, уже гораздо позже, римские диктаторы, римские цезари, тоже не совсем так, как это было в китайской ойкумене, но, тем не менее, эти попытки, похожие по замыслу, по происхождению своему, имели очень разную судьбу. И разная судьба во многом связана с целым рядом политических событий, но сейчас я не буду анализировать историю войн и т.д., я сейчас просто говорю про первую установку на рационализацию в философии. Дело в том, что на западе, то есть в Греции, скептицизм имел продолжение, а ответы, данные Конфуцием, Лао-Цзы в Китае, продолжения не имели. Поэтому дальнейшее развитие, изменение, совершенствование, а также деградация мира связаны с взаимодействием этих двух вещей: 1) технического отношения или рационализации беспорядочного мира, приведения его к рациональному виду, или рационализация в смысле поиска ответов, суждения; и 2) разговор о каких-то сложных вещах в виде философии. И если этот самый скептицизм продолжается, если наступает время от времени новое поворотное время (осевое), когда все старые ответы обнуляются и начинается поиск новых ответов – там одна ситуация складывается. А если этого не происходит, там складывается другая ситуация.

Этапы развития скептицизма

Я сейчас цивилизационный подход развивать не стану (оставим это Тойнби и Гегелю), но обозначу в общем виде несколько этапов развития этого самого скептицизма. Итак, после распада империи Александра Македонского скептицизм стал основной формой философского рассуждения в древней Греции, пока не был остановлен новым догматизмом. Новый догматизм был привнесен христианством с Ближнего Востока, распространился, и фактически наступила религиозная эпоха, в которой базовые и главные ответы на сложные вопросы были даны. Поэтому люди могли долгое время пребывать в рамках незыблемого знания, фундаментального знания, фактически вплоть до Нового времени. В Новое время, примерно также, как в то осевое время, которое я описывал, люди вдруг усомнились во всем, что имеет место в их жизни и деятельности. И началась так называемая в Европе эпоха Реформации, с одной стороны, и Возрождения с другой стороны. По-своему в эту эпоху в Европе повторялось почти конфуцианское отношение. Сам Конфуций, в одном лице собирая в себе размышление, рассуждение и говорение осевого времени, с одной стороны, сомневался во всем, а с другой стороны, выставлял в качестве ответа на все вопросы старину, которой нет. Поэтому конфуцианская апелляция к старине, производству ритуала и т.д. фактически была воспроизведена в Новое время в Европе, когда возрожденцы, ну или гуманисты Возрождения, в ответ на полное разоформление существующего порядка и сомнение в том, что их окружает, предлагали в качестве ориентира и образца классическую Грецию и Рим. То же самое христианские реформаты – в ответ на все, что их окружало: деградацию католической церкви, церковных институтов, деградацию монастырей и т.д., предлагали возвращение к апостольскому христианству – они знали ответы, находили их в древности. Сомнения у них были, но они ответы предлагали.

И к этому же времени примерно относится этапный человек или этапный знак скептицизма, радикального сомнения Нового времени – это Рене Декарт, который, будучи человеком, воспитанным в иезуитском коллегиуме, то есть плоть от плоти христианства, в тоже время, будучи достаточно подготовленным и образованным в светском плане, усвоив гуманистическую культуру, не мог принимать на веру ни того, что делают одни, ни того, что делают другие, и тем более, басен про какую-то там старину. Поэтому Декарт доходил (опять же, не анализируя сейчас его философию) доходил в своем рассуждении до этого радикального сомнения. Сомнению подлежит все, кроме одного – как он останавливал свое радикальное сомнение – «cogito ergo sum», «мыслю, следовательно существую». Сомнению подлежит все, кроме того, что сомнению подлежит все. Сомнению подлежит все, кроме самого факта сомнения.

И вот смотрите, какая штука происходит. Датировать появление мышления и/или сомнения можно в первую осевую эпоху (когда усомневается знание как таковое, и ищется ответ на вопрос, а во что можно верить), а замыкает  собой этот период существования скептицизма Декарт. Но сам период очень богат всевозможными сомнениями. Если заниматься историей философии, поднимать Секста Эмпирика, Зенона Китийского, который был главой скептической школы, скептиков внутри христианства, и внутри схоластической философии – там масса всего интересного. Фактически,  мышление возникает в осевое время через сомнение, но осознает себя только в сомнении Декарта. Отсюда, Декарт принимает несомненным только существование самого сомнения, и фактически его же объявляет мышлением. И поэтому, заимствуя уже у Мамардашвили декартовский вопрос, если я приписываю осевому времени – началу – вопрос «чему можно верить, чему можно доверять?», то у Декарта это звучит иначе: «Что я могу знать?». Собственно, все знание недостоверно, достоверно только то, что я могу в этом всем сомневаться, вот это сомнение конституирует некоторую новую реальность, которая есть мышление, и, собственно, теперь надо куда-то это мышление пристроить, дать ему какое-то применение. Декарт сам на этот вопрос ответа дать не мог. Он занимался помимо собственно рассуждения и разговора еще много чем, математикой, немножко физикой и т.д., но в самой философии он такого ответа не дает.

И проходит еще достаточно большое время – но уже не такое большое, как два тысячелетия до Декарта – проходят десятки лет, пока Кант не оформляет, или не обозначает собой следующую стадию радикального скептицизма. Кант начинает усомневать сами по себе способы отношения к познанию. Он по очереди  усомневает чувственный опыт, разум, мышление, откровение тем более, и прочие вещи, и понимает, что, например, невозможно построить синтетического суждения. То есть невозможно, ни опираясь на разум, ни опираясь на опыт, ни опираясь на какие-то факты откровения, совместить разные факты разума, опыта и откровения между собой и вывести что-то новое. И поэтому у него возникает та самая критическая стадия, когда Декарт постулирует само сомнение как существующее,  и на этом базирует появление новой реальности и мышления, а Кант начинает критиковать само мышление, поэтому и критика чистого разума, и критика практического разума замыкают собой эту историю.

Ну и, последним элементом этого всего, в рассмотрении радикального сомнения, необходимо достаточно быстро поставить следующего за Кантом Гегеля, который возводит невозможность построения какого-либо достоверного знания, достоверного подхода в мышлении в принцип. Этот принцип он называет диалектикой, и в этом смысле совсем процессуализирует само мышление и саму философию. Процессуализирует в том смысле, что если раньше люди философствовали в поиске хоть какого-то ответа, хоть какого-то результата – древние философы осевого времени в поиске того, во что верить, Декарт и современники Декарта – в поиске того, что можно знать, Кант – в поиске того, что можно делать – Гегель со своей диалектикой, будучи таким немецким долдоном, фактически отвечает: а ничего. Надо просто все это обмусоливать, рассуждать и т.д. Не зря Гегеля считают этаким «закрывателем» философии, в плане этой самой радикальности.

Теперь, после философов Нового осевого времени, Декарта, Канта и Гегеля вся философия существует исключительно локально. Больше никого не интересуют вот эти все радикальные вопросы: во что верить, что знать, что делать. Сама по себе постановка таких вопросов утрачивает смысл. После Гегеля начинается философствование в локальных ситуациях.

И так начинается методология. Собственно, Декарт в своем рассуждении о методе это и начал делать: «что я могу знать? И как познавать?» И к концу 18 века начинается слияние знания и техники. И возникает собственно практика, общественно-историческая практика, о которой Маркс и марксисты потом начали кричать на всех углах. Именно в это время, конец 18-го века, в период французской революции абстрактное рассуждение и философский разговор, порождающий целый ряд разворотов и иллюзий, сошлись с практической деятельностью. Попытки такого рода предпринимались и раньше, но они никогда не приводили к такому сочленению, к этому прегнантному комплексу. Ну, например, все, кто размышляет на эту тему, любят ссылаться на примеры греческих инженеров, того же Герона, Архимеда, ну а совсем уже любимым персонажем в этом смысле является Леонардо да Винчи, который, отрываясь от написания Джоконды, изобретал всякие летательные аппараты и прочие штуки. Но до школы, которую создал Гаспар Монж в революционном Париже было еще очень далеко.  Там в Политехнической школе и в Эколь Нормаль инженеров, которые должны были строить паровые машины, фортификационные сооружения и корабли, начали учить философии и теории. Это происходит тоже примерно в одно время, при жизни одного поколения – Кант еще жив, Гегель еще молод, Гаспар Монж в расцвете сил, Маркс еще не родился, и все это оформляется в начале 19 века. После чего радикальный скептицизм превращается в локальный скептицизм, более того, он превращается из экзистенциального отношения к жизни в метод. И этот метод с одной стороны, направлен на практику, а с другой стороны, фундирован философским способом отношения к миру.

Без философии в этом смысле практика невозможна. Ну а одна из таких наиболее ярких практик, в которой философия выступает главным элементом – это практика образования, или практика формирования индивидуального человека. Если наука, возникшая после Декарта, оккупировала очень многие локальные ситуации со знанием, накопила массу знаний про всякие общие вещи, про то, о чем раньше философы только рассуждали, наука прекратила эти рассуждения и заполнила это знанием. То единственное место, где философское рассуждение, сомнение и разговор остаются в абсолютно чистом, неприкосновенном виде, и никаким знанием заполнены быть не могут – это воспитание индивидуальности. Поэтому педагогика есть практическая философия в одном смысле, и второе место, где в этом смысле философия находит себе место – это политика и управление. В большом смысле управление. Не управление ларьком, продающим фрукты, а управление общественными процессами. То есть там, где управление напрямую связано с политикой. И то и другое отличаются от всего остального мира только одним: вот этой самой индивидуальностью, которая не подлежит идеализации.

И вот, заканчивая сегодняшнюю лекцию, я бы хотел обратить внимание на следующее. Мышление базируется на идеальном, то есть на том, что оторвано от всяких частных, случайных вещей, где факты, случайности не имеют никакого значения, но применима философия  со своей фундированностью мышлением, построенном на идеальном плане, только к экезмлификатам, которые не поддаются идеализации. А это либо какие-то общественные явления, которые сугубо ситуативны («здесь и сейчас»), либо к индивидуальности человеческой, то есть воспитанию и формированию человеческой индивидуальности.

После Гегеля особой необходимости в радикальном сомнении нет. Сомнение перемещается в локальные вещи и ситуации, в экземплификаты. Нет необходимости сомневаться в глобальных каких-то вещах. За нас отсомневался Конфуций, Декарт, Кант и Гегель. Но сомневаться в каждом фрагменте знания, особенно когда это касается некоторых вещей, которыми ты занимаешься. Поэтому я сегодня обозначил два приложения философии: это воспитание и образование индивидуального человека и это общественно-политическая и управленческая деятельность, которая тоже имеет дело с экземплификатами идей, с индивидуальностями. Проблематизация Беларуси и практическая философия в воспитании и образовании – вот здесь сегодня живет философия.

__________________________________________________________

[1] Петров М.К. ПЕНТЕКОНТЕРА. В ПЕРВОМ КЛАССЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ШКОЛЫ МЫСЛИ // Альманах «Восток», Выпуск: N 1\2 (25\26), январь-февраль, 2005. http://www.situation.ru/app/j_art_739.htm

__________________________________________________________

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ:

Лекция 3. Идеальный план и основа европейского мышления

Рабочие материалы всего цикла лекций

 

Майкл Шелленбергер: 15 аргументов эко-скептика

Известный американский эколог рассказал, чем опасна Грета Тунберг, объяснил, почему потерял веру в альтернативные источники энергии, и призвал человечество не отказываться от привычки к потреблению

Майкл Шелленбергер — американский эколог, основатель некоммерческих организаций Breakthrough Institute и Environmental Progress, автор бестселлеров «Смерть экоактивизма» и «Полюби своих монстров». В начале президентского правления Барака Обамы был в числе экологов, формировавших политику США в области возобновляемых источников энергии. Впоследствии критически оценил инициативы, сторонником которых являлся, и радикально пересмотрел свои взгляды. В настоящее время Шелленбергер является сторонником атомной энергетики и регулярно выступает в крупнейших американских СМИ с критикой экологической повестки, которую проводят политики и корпорации.

---

Полная аудиоверсия интервью:

---

Взгляды «зеленых» сильно устарели

Грета Тунберг в основном повторяет то, что «зеленые» партии говорят людям 50 лет. Они считают, что человек — просто вид животных, и его права ничем не приоритетнее. Но есть другое направление — экогуманизм. Оно исходит из того, что у человека есть разум, мы осознаем причины и следствия наших поступков. Поэтому на нас лежит особая ответственность. Человек — центр вселенной, и экологам пора наконец вернуться к этой мысли.

Никто не говорит, что мы должны быть жестокими к животным или разрушать природную среду. Но, защищая природу, мы должны стремиться соблюдать и наши собственные интересы. Мы — альтернативная сила самой природе.

Например, когда-то люди истребляли китов, потому что их жир служил для освещения домов. Потом мы освоили переработку нефти, и необходимость в убийстве китов отпала. Нам нужно как можно больше таких альтернативных способов получения энергии — именно они, а не простое ограничение доступа к энергии, помогут сохранить природу.

Люди, которые обещают миру экологический апокалипсис, — своего рода религиозные фанатики

Алармистские высказывания распространяют веру в то, что из-за климатических изменений и загрязнения окружающей среды нас всех скоро ждет конец света. Но это не так.

Многие религии построены вокруг мифа об апокалипсисе. Когда религия сошла со сцены, ее место заняли социально-политические учения. Экоактивизм — самая важная религия постхристианской эры. Он тоже строится вокруг идеи грехопадения: природа подарила нам цветущую планету, а люди своими бездумными действиями разрушили этот рай, и теперь нас ждет воздаяние за грехи — глобальное потепление и гибель всего живого. Но мы можем спасти себя с помощью «ангелов» — их роль в сознании экоактивистов заняли возобновляемые источники энергии. Это простая и привлекательная история.

Экоактивизм — это религия богатых людей

У бедных другие заботы. Они хотят выжить, а энергосистемы их стран не дают им достаточно электричества. Когда Грета Тунберг провозглашает: «Мы не можем тратить столько энергии!», для них это пустой звук. Ей легко говорить — Швеция уже достигла приличного уровня благосостояния.

А еще обеспеченные люди, как правило, более образованы. Вместо Бога у них — наука. Они поклоняются природе, видя в ней единственно возможную гармонию.

«Гринпис» и другие «зеленые» организации проводят колониальную повестку

Она хуже колониализма XIX века: когда европейцы захватывали другие страны, они строили дороги, развивали инфраструктуру. ЕС и США не дают странам третьего мира развиваться, говоря их правительствам: вам не нужны заводы, стройте фермы для выращивания органической еды, и боже вас упаси трогать дождевые леса. В результате страны теряют шанс выбраться из ловушки бедности. Это самый негуманный подход в истории.

Паника вокруг климатических изменений напоминает ту, которая была связана со страхом атомной войны 40-50 лет назад. Основные идеи подозрительно схожи: мир погибнет из-за дурных деяний людей. Атомная война, конечно, была намного более серьезной угрозой. Она отступила, но оставила после себя «эхо», которое прежнее поколение передает молодым. А молодежь заражается этим страхом, поскольку более активно, чем возрастная публика, ищет смысл жизни. Большинство образованных людей сейчас неверующие — они понимают, что в конце жизни просто умрут, и все, конец. Это порождает беспокойство и заставляет искать смысл своего существования — например, в борьбе за сохранение природы.

Многие компании, которые заявляют, что выступают за устойчивое развитие, занимаются «гринвошингом» — экоповестка нужна им, чтобы улучшить свой имидж

За переход к возобновляемой энергии сильнее всего выступают крупнейшие нефтегазовые компании — в сумме такие гиганты, как ExxonMobil, Total, Royal Dutch Shell, BP и Chevron потратили на рекламу этой повестки около $1 млрд. Хотя именно этим компаниям альтернативная энергетика невыгоднее всего.

За «зеленой» политической повесткой тоже скрывается много противоречий

В программе кандидата на кресло президента США Берни Сандерса есть требование закрыть все АЭС, но тем самым он фактически увеличит выбросы углекислого газа в атмосферу (за счет работы тепловых электростанций. — РБК). Те же популистские идеи проводят и многие политические противники Сандерса — например, социалистка и член Палаты представителей США Александрия Окасио-Кортес. За всем этим скрывается немало фактов коррупции и лоббирования интересов крупных компаний.

Солнечную и ветровую энергию нельзя отнести к чистым источникам: ради них приходится опустошать, а потом загрязнять отходами обширные территории

С протестами выступают жители тех мест, где компании ставили солнечные фермы и ветрогенераторы, и биологи, которые занимаются сохранением редких видов — например, лысых орлов и американских журавлей, чью естественную среду обитания разрушали ветровые турбины. Самый чистый источник — это пока природный газ. Тем странам, у которых он есть, очень повезло.

Если его мало, тогда нужны АЭС. Если есть атомная энергия, солнце и ветер не нужны: они будут лишь паразитировать на основных энергосетях.

В странах, где сделали ставку на эти возобновляемые источники, электричество стремительно дорожает

В Калифорнии и Германии — там, где власти взяли курс на солнечную и ветровую энергию, — цены на электричество растут. Во-первых, нужен стопроцентный бэкап — традиционная электростанция, которая обеспечит людей энергией на тот случай, если с солнцем и ветром не заладится из-за погодных условий. Во-вторых, нужны дополнительные линии электропередачи.

В итоге в Германии электричество примерно в два раза дороже, чем во Франции, при этом энергии из чистых источников там получают в два раза меньше. Почему? Потому что во Франции значительную часть энергии дают АЭС.

В мире растет оппозиция проектам, связанным с возобновляемыми источниками энергии. Инвестиции в них падают

Люди стараются спасти природу от бездумных распиаренных проектов. Когда несколько лет назад в Африке начали массово возводить солнечные фермы, СМИ пели дифирамбы: из бедности и плохого энергоснабжения континент прыгнул сразу в будущее! Теперь неподалеку от солнечных ферм вырастают громадные свалки, куда выбрасывают токсичные аккумуляторы.

При этом традиционные «зеленые» крутят пальцами у виска, когда кто-то говорит им про АЭС. Но, чтобы получить тот же объем солнечной энергии, который дает атомная станция, нужно покрыть солнечными панелями в 100 раз большую территорию — и произвести намного больше отходов, которые отравят почву.

Атомная энергия дешевая, она может дать тепло и еду всем на планете. И это меняет привычную парадигму

Мы стали людьми благодаря тому, что научились использовать огонь — но прошли сотни тысяч лет, пока мы научились его не бояться. Атомная энергия — это такая же революционная технология, как и огонь, она ломает наши привычные представления о реальности. Мир вырос на мальтузианских идеях о бережливом использовании ресурсов: мы готовы насильственно ограничить рождаемость на планете, потому что боимся, что на всех не хватит энергии, еды, денег. Экоактивисты порой и вовсе хотят повернуть историю вспять, требуя, чтобы люди вернулись к мелкому фермерству, потому что оно требует мало ресурсов.

Экономическая оппозиция атому исходит от нефтегазовых корпораций, семей крупных предпринимателей, политиков, правительств. Они рекламируют солнечную и ветровую энергию, сознавая, что они никогда не станут конкурентами традиционному природному топливу. Большинство «зеленых» фактически выступает на их стороне, призывая человечество ограничить себя, стать скромнее. И лишь сторонники атомной энергетики считают, что человечество вполне состоятельно. Атомная энергия — это новый Прометей.

Многие охвачены антиядерной паникой. Это чистая психология, проявление коллективного бессознательного

Япония, закрывая свои АЭС (которые дают ей 40% электричества), собирается построить более 20 угольных электростанций. Это связано с ее культурой и историей. Да, эта страна стала жертвой единственной в истории ядерной бомбардировки, но все гораздо глубже: по итогам Второй мировой Японии запретили иметь свое собственное ядерное оружие, и люди подсознательно чувствуют свою уязвимость. Особенно когда вспоминают, что у ближайшего соседа — Китая, с которым их связывает история непростых взаимоотношений, это оружие есть.

Это вызывает бессознательную, иррациональную панику, которая вспыхивает, когда возникает такой раздражитель, как Фукусима. Но Фукусима никого не убила в буквальном смысле. Миллионы людей гибнут по всему миру в ДТП. За последние несколько лет 4 млн жителей планеты погибли от использования природного топлива — в результате связанных с этим пожаров и загрязнения окружающей среды. Но ведь никто не требует запретить автомобили или ТЭЦ.

Когда люди живут в постоянном страхе перед завтрашним днем, их легко убедить в том, что их ждет апокалипсис

Это во многом связано с политическими причинами. Демократы в США педалируют идею о том, что Трамп связан с Россией, и сериал HBO «Чернобыль» стал лишним поводом напомнить миру о том, как ваша страна якобы опасна.

Но еще такие сериалы отражают недоверие людей ко всему, что их окружает — недоверие политикам, сомнения в правильности экономического курса, которым идут развитые страны, опасения насчет новых технологий.

Осознанное потребление не спасет нас от консьюмеризма. Мы потребители по своей природе

Растет продолжительность жизни, значит, каждый из нас будет и потреблять больше. Пугать должен не консьюмеризм, а то, что у нас нет хорошей системы сбора и переработки мусора. Его надо убрать из океанов — он вызывает массовую гибель морских животных. Надо что-то делать со свалками — даже в Европе они то и дело горят, а это дополнительно загрязняет атмосферу.

Экологические проблемы можно решить, не решая социальные. До определенной степени

Традиционно считалось, что экономическое процветание и защита природы должны идти руку об руку — например, бедность можно победить повышением продуктивности труда. Мы производим больше, тратя меньше сил и ресурсов, значит, параллельно помогаем сохранять природу. Но затем выяснилось, что повышение эффективности производства никак не решает другие проблемы: наркомания, издевательства над детьми, отсутствие жилья, плохое образования в школах — это проблемы, которые характерны даже для самых богатых стран. Они не решаются из-за идеологических затруднений.

---

Полная версия интервью с Майклом Шелленбергером доступна на «РБК Pro» по ссылке ниже.

---

Подписывайтесь и читайте нас в Яндекс.Дзене — технологии, инновации, эко-номика, образование и шеринг в одном канале.

скептицизм | Определение, философия, примеры, история и критика

Скептицизм , также пишется скептицизм , в западной философии, отношение сомневающихся требований знания, изложенных в различных областях. Скептики ставят под сомнение адекватность или надежность этих утверждений, спрашивая, на каких принципах они основаны или что они фактически устанавливают. Они поставили под сомнение, являются ли некоторые из таких утверждений действительно, как предполагаемые, несомненными или обязательно истинными, и оспорили предполагаемые рациональные основания принятых предположений.В повседневной жизни практически все скептически относятся к некоторым заявлениям о знаниях; но философские скептики сомневались в возможности какого-либо знания, выходящего за рамки непосредственно ощущаемого опыта. Первоначальное греческое значение skeptikos было «вопрошающий», человек, который был неудовлетворен и все еще искал истину.

С древних времен скептики разрабатывали аргументы, опровергающие утверждения философов-догматиков, ученых и богословов. Скептические аргументы и их использование против различных форм догматизма сыграли важную роль в формировании как проблем, так и решений, предлагаемых в ходе западной философии.По мере развития древней философии и науки возникали сомнения по поводу различных основных, широко распространенных представлений о мире. В древние времена скептики оспаривали утверждения Платона и Аристотеля и их последователей, а также утверждения стоиков; и в эпоху Возрождения подобные вызовы выдвигались против претензий схоластики и кальвинизма. В 17 веке скептики атаковали картезианство (систему, установленную французским философом и математиком Рене Декартом) вместе с другими теориями, которые пытались оправдать научную революцию, инициированную Коперником, Кеплером и Галилеем.Позднее скептическое наступление было направлено против философа Просвещения Иммануила Канта, а затем против философского идеалиста Георга Вильгельма Фридриха Гегеля и его последователей. Каждый вызов приводил к новым попыткам разрешить скептические трудности. Скептицизм, особенно после эпохи Просвещения, стал означать неверие — в первую очередь религиозное неверие — и скептика часто сравнивают с деревенским атеистом.

Чувства и приложения

Скептицизм развился в отношении различных дисциплин, в которых люди утверждали, что обладают знаниями.Например, задавался вопрос, можно ли получить какие-либо определенные знания в метафизике (философское изучение основной природы, структуры или элементов реальности) или в науках. В древние времена главной формой скептицизма был медицинский скептицизм, который ставил под сомнение, можно ли с уверенностью знать причины болезней или способы их лечения. В области этики были высказаны сомнения в отношении принятия различных нравов и обычаев и в отношении каких-либо объективных оснований для вынесения оценочных суждений.Скептики религии подвергли сомнению доктрины различных традиций. Некоторые философии, такие как философия Канта и его шотландского современника Дэвида Юма, казалось, показали, что невозможно получить никакое знание за пределами мира опыта и что невозможно обнаружить истинные причины переживаемых явлений. Любая попытка сделать это, как утверждал Кант, ведет к «антиномиям» или противоречивым заявлениям о знании. Доминирующая форма скептицизма (предмет данной статьи) касается знания в целом, когда ставится под сомнение, можно ли что-либо узнать с полной или достаточной уверенностью.Этот тип называется гносеологическим скептицизмом.

Различные виды эпистемологического скептицизма можно дифференцировать с точки зрения областей, в которых возникают сомнения, то есть направляются ли сомнения на разум, на чувства или на познание «вещей в себе» (вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими они кажутся наблюдателям). Формы скептицизма можно также различать с точки зрения мотивации скептика — оспаривает ли он взгляды по идеологическим причинам, прагматическим или практическим соображениям для достижения определенных психологических целей.Среди основных идеологических мотивов были религиозные или антирелигиозные соображения. Некоторые скептики оспаривают утверждения о знаниях, чтобы их можно было заменить религиозными утверждениями, которые должны были быть приняты на основе веры. Другие бросили вызов заявлениям о религиозных знаниях, чтобы опровергнуть некоторые ортодоксальные взгляды. Виды скептицизма также можно различать с точки зрения того, насколько они ограничены или основательны — применимы ли они только к определенным областям и к определенным видам заявлений о знании или являются более общими и универсальными.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Древний скептицизм

На Западе скептические философские взгляды начали проявляться в Древней Греции примерно в V веке до нашей эры. Философы-элеаты (те, кто связан с греческим городом Элея в Италии) отвергали существование множественности и изменений, считая реальность статичной, и отрицали, что реальность может быть описана в терминах категорий обычного опыта.С другой стороны, Гераклит и его ученик Кратил думали, что мир находится в таком состоянии изменения, что невозможно найти постоянную, неизменную правду о нем; Ксенофан, странствующий поэт и философ, сомневался, могут ли люди отличить истинное знание от ложного.

Более развитая форма скептицизма проявилась в некоторых взглядах, приписываемых Сократу, и во взглядах некоторых софистов (странствующих и, как правило, корыстных учителей философии, риторики и других предметов).Сократ, как это изображалось в ранних диалогах своего ученика Платона, всегда подвергал сомнению притязания на знание других; в Apology он, как известно, признает, что все, что он действительно знает, — это то, что он ничего не знает. Враг Сократа, софист Протагор, утверждал, что «человек есть мера всех вещей», — тезис, который был воспринят как подразумевающий своего рода скептический релятивизм: никакие взгляды не являются окончательно или объективно истинными, но каждое из них является лишь мнением одного человека. Другой софист, Горгиас, выдвинул скептически-нигилистический тезис о том, что ничего не существует; а если что-то и существовало, об этом нельзя было узнать; и, если бы это было известно, об этом нельзя было бы сообщить.

Сократ

Сократ, римская фреска, I век до н. Э .; в музее Эфеса, Сельчук, Турция.

ДеАгостини / SuperStock

Предполагаемым отцом греческого скептицизма, однако, был Пиррон из Элиды (ок. 360 – ок. 272 ​​г. до н. Э.), Который предпринял редкие усилия, пытаясь жить своим скептицизмом. Он избегал придерживаться каких-либо взглядов на то, каков мир на самом деле, и действовал только по внешнему виду. Таким образом он искал счастья или, по крайней мере, душевного покоя.

Первая школа скептической философии, разработанная в Академии, школа, основанная Платоном в III веке до н.э., получила название «академического» скептицизма.Исходя из скептических доктрин Сократа, его лидеры, Аркесилай и Карнеад, выдвинули ряд эпистемологических аргументов, чтобы показать, что ничего нельзя знать, бросая вызов, прежде всего, двум передовым школам — стоицизму и эпикуреанству. Они отрицали, что можно найти какие-либо критерии, позволяющие отличить истинное от ложного; вместо этого можно было установить только разумные или вероятные стандарты. Этот ограниченный или вероятностный скептицизм придерживался Академии до I века до н. Э., Когда там учился римский философ и оратор Цицерон.Его Academica и De natura deorum являются основными источниками современных знаний об этом движении. (Св. Августин Contra Acadeos , составленный пять веков спустя, был задуман как ответ на взгляды Цицерона.)

Цицерон

Марк Туллий Цицерон, деталь мраморного бюста; в Капитолийских музеях в Риме.

© AISA — Everett / Shutterstock.com

Другой важной формой древнего скептицизма был пирронизм, очевидно, разработанный медицинскими скептиками в Александрии.Начиная с Эенезидема (I век до н. Э.), Это движение, названное в честь Пиррона, критиковало академических скептиков за то, что они утверждали, что знают слишком много, а именно, что ничего нельзя знать и что некоторые вещи более вероятны, чем другие. Пирронианцы выдвинули ряд тропов или способов противостояния разного рода претензиям на знание, чтобы привести к эпохе (приостановление суждений). Пирронианская установка сохранилась в трудах одного из ее последних лидеров, Секста Эмпирика (II или III век н. Э.).В своих Очерках пирронизма и Adversus mathematicos, Секст представил тропы, разработанные предыдущими пирронистами. 10 тропов, приписываемых Aenesidemus, показали трудности, с которыми сталкиваются попытки установить истинность или надежность суждений, основанных на чувственной информации, из-за изменчивости и различий в восприятии людей и животных. Другие аргументы вызвали трудности в определении того, существуют ли какие-либо надежные критерии или стандарты — логические, рациональные или иные — для суждения о том, является ли что-либо истинным или ложным.Кажется, что для разрешения любых разногласий необходим критерий. Однако любой предполагаемый критерий должен был бы основываться либо на другом критерии — таким образом, приводя к бесконечному регрессу критериев — либо на самом себе, что было бы циклическим. Секст предлагал аргументы, чтобы оспорить любые утверждения догматических философов о знании большего, чем то, что очевидно, и при этом он представил в той или иной форме практически все скептические аргументы, которые когда-либо появлялись в последующей философии.

Секст сказал, что его аргументы были направлены на то, чтобы привести людей к состоянию атараксии (невозмутимости).Людей, которые думали, что они могут познать реальность, постоянно беспокоили и расстраивали. Однако, если бы их можно было заставить отложить приговор, они бы обрели душевный покой. В этом состоянии приостановки они не будут ни подтверждать, ни отрицать возможность знания, но будут оставаться мирными, все еще ожидая увидеть, что может развиться. Пирронист не стал бездействовать в этом состоянии ожидания, но жил недогматически в соответствии с внешностью, обычаями и природными склонностями.

Психологи спрашивают: что заставляет некоторых умных людей так скептически относиться к науке?

В Вашингтоне, Д.К., гуляки и протестующие отмечают приход к власти нового президента и популистское движение, которое, по его словам, он мобилизовал.

Примерно в 1600 милях от Сан-Антонио тысячи психологов со всего мира также отмечают начало эры Трампа, сосредотачивая свое внимание на мыслительных процессах, которые побуждают некоторых людей сопротивляться и отвергать науку. Вопросы, по которым существует широкий научный консенсус, включая антропогенное изменение климата, безопасность детских вакцин и теорию эволюции Дарвина, подвергались критике со стороны высокопоставленных членов новой администрации как мистификации и лжи.

Психологи придумали название для этого направления: «движение против просвещения».

Чтобы лучше понять это, эти профессиональные наблюдатели за человеческим поведением будут использовать данные недавней избирательной кампании, в ходе которой вспыхнули фальшивые новости, процветали теории заговора и высмеивались всевозможные элиты.

«Нас двигала тревога», — сказал социальный психолог Мэтью Хорнси, который организовал симпозиум по этому вопросу для ежегодного собрания Общества личности и социальной психологии в эти выходные.

Популярное неприятие научного мышления — а иногда и очевидных фактов — началось не с кампании, которая привела к президентству Дональда Трампа, говорят Хорнси и другие. Но если кто-то сомневался в его существовании раньше, то больше не мог.

». Мы спрашиваем:« Что это за предубеждения, заставляющие людей сопротивляться науке? Откуда они? Как они действуют и что с ними можно сделать? »- сказал социальный психолог из Университета Орегона Трой Х.Кэмпбелл, который будет выступать на симпозиуме.

На эти вопросы нелегко ответить. Психологам придется вникнуть в самую нутро человеческого принятия решений. Они проанализируют способы, которыми мы обесцениваем информацию — как бы убедительно она ни была — которая противоречит тому, что мы хотим верить о себе, и о том, как все работает. Они изучат роль наших социальных сетей и когнитивные ярлыки, которые мы используем для интерпретации научных выводов, которых мы на самом деле не понимаем. Они будут учитывать роль, которую снижение доверия играет в решении людей поверить в то, что им говорят.

«Люди не действуют как ученые, беспристрастно взвешивая доказательства», — сказал Хорнси, профессор психологии в Университете Квинсленда в Австралии. «Когда кто-то хочет, чтобы верил во что-то — по какой-либо причине — тогда они действуют больше как юристы, пытающиеся привлечь к ответственности то, что они уже хотят, чтобы это было правдой. И они выборочно рассматривают и критикуют доказательства, чтобы иметь возможность это сделать ».

Социальные психологи вроде Хорнси и Кэмпбелла — ботаники-ботаники, но с любопытной особенностью: они проявляют особый интерес к людям.

Возможно, вы обратили внимание, когда этот тихий бухгалтер из бухгалтерского отдела поделился невероятно мрачной теорией о Хиллари Клинтон. Или восхищались образованной женщиной в вашем классе зумбы, которая извергает идеи о медицине, которые, как вы знаете, дискредитируются. Но тогда вы продолжаете жить своей жизнью.

Социальные психологи, напротив, размышляют над этими темными импульсами и иррациональными убеждениями — и порождаемым ими поведением.

Они изображают клубок пропущенных сигналов и перекрещенных проводов, который плетется каждый раз, когда человек принимает решения с неполной или несовершенной информацией, в контексте, когда он должен угадывать мотивы других людей.

Люди не действуют как ученые, беспристрастно взвешивая доказательства.

Мэтью Хорнси, профессор психологии Квинслендского университета

Они придумывают теории и проверяют их на студентах, на незнакомых людях на улице и на жителях Интернета.

Их наука молода, а вселенная, которую они изучают — общество — все еще кажется хаотичной, подчиняющейся немногим общепризнанным правилам.Но они выявляют закономерности. И когда вы пожимаете плечами из-за запутанного, беспорядочного отношения и поведения ваших соседей, они начинают различать некоторые закономерности.

Так что для них не стало сюрпризом, что у фейковых новостей появятся армии приверженцев. Они ожидали, что, хотя ученые практически единодушны в существовании и причинах изменения климата, неверующие будут возражать.

И когда в непропорционально большом количестве полицейских обстрелов были задействованы белые полицейские и чернокожие жертвы, эти психологи предложили объяснение феномена — скрытую предвзятость, — которая имеет более тонкую нюансировку, чем явный расизм.

В докладе, который будет представлен на симпозиуме, Дэн М. Кахан из Йельского университета утверждает, что обычные люди всегда использовали «мотивированное рассуждение», когда дело доходит до науки, — собирая и выбирая факты, которые подтверждают их представление о том, кто они есть на самом деле. и группа, к которой они принадлежат.

Когда непрофессионалы почувствовали, что научные выводы вытеснили политическую или социальную принадлежность, утверждает Кахан, это произошло потому, что культурные и социальные лидеры, на которых они смотрели, разделяли общее понимание наилучших интересов общества.

Когда это выходит из строя и лидеры используют факты как оружие в борьбе за культурное превосходство, говорит Кахан, результатом является «загрязненная среда научного общения».

Это, казалось бы, описывает текущую ситуацию. И этот крах заставил социальных психологов почувствовать острую необходимость сообщить свои открытия ученым, руководителям и обычным людям, озадаченным возрождением сомнений по поводу вопросов, которые они считали решенными.

«Мы выросли в эпоху, когда считалось, что разум и доказательства являются способами понимания важных вопросов; не страх, корыстные интересы, традиции или вера, — сказал Хорнси.«Но рост климатического скептицизма и движения против вакцинации заставили нас осознать, что эти просвещенные ценности подвергаются нападкам».

И ставки, добавил он, «слишком высоки, чтобы их игнорировать. Движение против вакцинации уносит жизни. Скептицизм в отношении изменения климата замедляет глобальную реакцию на величайшую социальную, экономическую и экологическую угрозу нашего времени ».

[email protected]

Следуйте за мной в Twitter @LATMelissaHealy и ставьте лайки Los Angeles Times Science & Health на Facebook.

БОЛЬШЕ В НАУКЕ

На веб-сайте Белого дома Трампа нет упоминания об изменении климата

В последний раз, когда океаны становились такими теплыми, уровень моря был на 20-30 футов выше, чем сегодня

Земля устанавливает рекорд тепла в 2016 году — третий год подряд

Определение скептицизма Merriam- Вебстер

skep · ti · cism | \ ˈSkep-tə-ˌsi-zəm \

1 : позиция сомнения или склонность к недоверию в целом или по отношению к конкретному объекту.

2а : учение о том, что истинное знание или знание в определенной области является неопределенным.

б : метод отсроченного суждения, систематического сомнения или критики, характерный для скептиков.

3 : сомнения относительно основных религиозных принципов (таких как бессмертие, провидение и откровение)

Почему скепсис заставляет остро увидеть жизнь

Молодой человек поймал небольшую птицу и держал ее за спиной.Затем он спросил: «Учитель, птица, которую я держу в руках, жива или мертва?

Он подумал, что это прекрасная возможность подшутить над стариком.

Если хозяин ответил «мертв», молодой человек планировал выпустить птицу на свободу. Если хозяин отвечал «живым», он просто свернул ему шею.

Мастер сказал: «Ответ в твоих руках».

Уверенность — это ловушка: она заставляет нас чувствовать, что все под контролем, даже если нам приходится обманывать других.

Молодого человека не волновал ответ хозяина — он хотел контролировать ситуацию.Юноша был готов убить птицу, чтобы быть правым.

Мы хотим, чтобы жизнь шла по нашим планам. Мы хотим знать, что будет дальше. Однако жизнь неподвластна каждому. Ваша тяга к определенности может помешать вам воспринимать жизнь как есть.

Мышление уверенности — желание иметь «правду» — может помешать вам расти как личность. Вместо того чтобы открывать для себя жизнь, вы застреваете в том, что вам знакомо.

Мир изменчив и неожидан — жизнь всегда удивляет.Вам не нужна уверенность; но быть открытым для того, чтобы бросить вызов своим истинам. Это путь к личному открытию — к четкому восприятию жизни.

Уверенность может искалечить вашу жизнь

«Те, кто могут заставить вас поверить в абсурд, могут заставить вас совершать зверства». — Voltaire

Уверенность не означает, что у вас есть правильный ответ.

Ум невероятно избегает неопределенности и двусмысленности. Когда мы чего-то не знаем, мы придумываем собственное разумное объяснение.Согласно когнитивной науке, мы предпочитаем держаться за эти выдуманные оправдания, чем признавать, что не знаем, что произошло.

Наличие ответа не связано с острым взглядом на жизнь.

Социальный психолог Ари Круглански ввел термин «когнитивное закрытие», чтобы описать наше отвращение к двусмысленности и неопределенности. Мы предпочитаем получить ответ как можно быстрее, чем узнать правду.

Во времена страха и беспокойства потребность в когнитивном закрытии возрастает.

Исследования показали, что после террористических атак общество испытывает потребность найти виновных. Страх подпитывает слухи и фальшивые версии — люди делятся историями без всякого подтверждения. Желание наказать кого-то выводит всех из-под контроля — становится нормальным обвинить первого подозреваемого.

Атака быстро влияет на нашу логику. Виновен каждый, пока не будет доказана его невиновность, а не наоборот, как должно быть. Вот как стремление к определенности может искалечить нашу жизнь.

Потребность в закрытии заставляет вас видеть мир в черно-белом — вы просто закрываете свой разум для новой информации.

Скептицизм не означает борьбу с реальностью

«Хотите знать, в чем мой секрет? Я не против того, что произойдет ». — Джиддху Кришнамурти

Попытка найти ответ не является неправильным — проблема заключается в том, чтобы быть ослепленным необходимостью быстрого решения.

Когда мы остро реагируем, все выходит из-под контроля. Лекарство становится более опасным, чем болезнь, которую мы пытаемся вылечить.

Противоположность необходимости закрытия — скептицизм. Вместо того, чтобы принимать первый ответ по-настоящему, вы бросаете вызов истине. Вы не позволяете иррациональному страху диктовать вам ответы.

Скептицизм — это не нигилизм или негатив; он добавляет дополнительный фильтр. Вместо того, чтобы принимать что-либо как должное, вы хотите подтвердить истину. Вы не воспринимаете социальные конструкции как истинные, независимо от того, насколько сильно давление со стороны сверстников.

Потребность в уверенности может формировать ваше восприятие — ваши собственные истории затуманивают реальность.Конечно, вы делаете это не специально. Все мы становимся жертвами уловок разума. Чтобы бросить вызов своим убеждениям, нужно тренировать свой ум.

Развитие критического мышления помешает вам принимать социальные конструкции — слухи или нет — за действительные.

Вот так в офисе ходят слухи. Один человек создает историю и делится ею с двумя разными людьми. Затем они ждут и смотрят. Когда кто-то слушает похожую историю, исходящую из двух разных «источников», возникает слух, что подтверждено .

Быть скептиком не означает быть жестким, догматичным, сверхкритичным или тупым. Вы просто понимаете, что не можете отреагировать на первый ответ, вам нужно больше доказательств, прежде чем покупать его.

Скептицизм — это тоже не отрицание . Все возможно (или нет), пока не будет доказано обратное. Бросить вызов теории — это то, как создаются новые направления мышления. Если вы верите, что одна идея — абсолютная истина, вы не оставляете места для постепенного улучшения.

Вы можете быть скептиком , не будучи циником .

Цинизм — это недоверие к большей части информации, которую вы видите или слышите, особенно когда бросают вызов нашим убеждениям. Циники хитры: у них есть веские аргументы, чтобы опровергнуть идеи других людей, но мало поддержки, чтобы оправдать свои убеждения.

Циники нетерпимы — у них негибкие мысли, не оставляющие места для дополнительных идей.

Скептицизм не думает, что убеждения являются ошибочными, но что они могут быть ошибочными , , как я писал здесь .

Есть два типа скептицизма: отрицательный и положительный. Удаляя плохие идеи, отрицательный скептицизм позволяет процветать хорошим.

Положительный скептицизм выходит за рамки устранения ложных утверждений. Греческое слово «скептикос» означает «задумчивый». В то время как потребность в закрытии — это реакция на мгновение, скептицизм менее импульсивен. Это требует вопрошания и размышлений.

Положительный скептицизм подпитывает критическое мышление — он побуждает вас получить более глубокое понимание событий или вещей.

Вместо того, чтобы принимать истину как должное, вы сначала подвергаете ее сомнению.

Истина освободит вас.

«Истина освободит вас, но сначала она сделает вас несчастными». — Джим Дэвис

Наша потребность в уверенности может затмить факты.

Люди, которые уверены в своем мнении, с большей вероятностью будут действовать в соответствии с ним. Выборы — отличный тому пример. Когда люди уверенно поддерживают кандидата X, они с большей вероятностью проголосуют за этого кандидата, чем за кого-то, кто не уверен , даже если они поддерживают того же кандидата.

Чем увереннее кто-то считает себя правым; тем труднее убедить этого человека в том, что он / она может ошибаться. Когда люди уверены, им сложнее передумать.

Уверенность может поставить вас в затруднительное положение; вы закрываете доступ к новым альтернативам.

У вас есть свобода выбора. Но правда не обязательна, правда?

Невролог Роберт Бертон утверждает, что уверенность — это не сознательный выбор и не мыслительный процесс, а ощущение — это «чувство знания».Подобно гневу или страху, оно не зависит от глубоких знаний. Автор объясняет, как в большинстве случаев мы ошибаемся, даже когда убеждены в своей правоте.

Ульрик Нейссер, отец когнитивной психологии, провел «исследование Challenger», чтобы поставить под сомнение то, что он назвал «воспоминаниями вспышки» — насколько шокирующие эмоциональные события оставляют яркий отпечаток в сознании.

Студентов спросили, откуда они узнали о катастрофе, где они находились, что они делали в то время и т. Д. Нейссер собрал информацию на следующий день после инцидента.Через три года он повторил эксперимент. Студенты выразили высокую степень уверенности в том, что их ложных воспоминаний о взрыве были более точными, чем описания, которые они записали через день после взрыва.

Один студент прокомментировал: «Это мой почерк, но это не то, что произошло».

Автономный рациональный разум — это миф. Ответ, как утверждает Бертон, заключается в признании пределов нашей способности познавать и в «игре по правилам научного метода».

Понятия «я» и свобода воли — это врожденные полезные вымыслы, которые позволяют нам функционировать. Как сказал Сэмюэл Джонсон: «Всякая теория противоречит свободе воли; весь опыт для этого ».

Современная нейрофизиология говорит нам, что наши решения принимаются подсознательно еще до того, как мы осознаем свое решение.

Путь скептического ума

«Чтобы искать истину, необходимо хоть раз в жизни усомниться, насколько это возможно, во всем». — Рене Декарт

Примите позитивный скептицизм

Превратите оспаривание истины в привычку.Еще раз, я не прошу вас стать циником и не доверять всем. Положительный скептицизм — это поиск другой стороны истории. Чтобы понять, объективны ли источники и анализ.

Слушайте обе стороны истории. Ищите разнородные источники. Отложите свои выводы в сторону, прежде чем читать всю информацию. Спросите: а что, если? исследовать различные гипотезы.

Избегайте реакции толпы

Большинство толп принадлежит к определенной группе — коллективные убеждения диктуют действия толпы.Страх и тревога стирают логику и рациональность. Все заботы мафии — найти козла отпущения.

Верования слепых. Когда толпа слепа, поведение становится еще более разрушительным. Постарайтесь успокоить толпу, пока ситуация не выйдет из-под контроля.

Будьте готовы изменить свое мнение

Вполне нормально верить во что-то, а затем, проанализировав факты, понять, что либо вы ошибались, либо ваша память шутила. Как это случилось с участниками исследования «Челленджер.”

Менять свое мнение — это мудро. Люди, которые придерживаются того, во что верят, перестают учиться.

Превратите сложные истины в здоровую привычку

Постоянно подвергайте сомнению истину, особенно свою. Никогда не бывает 100% гарантии, что мы правы. Бертон предлагает использовать слова «, я полагаю, » вместо «, я знаю. ”

Признание того, что« ваша правда »на самом деле является верой, освобождает вас. Становится легче оспорить вашу интерпретацию реальных событий.

Примите мышление «может быть»

Мир неопределенен и постоянно меняется. То, что было правильным вчера, не будет хорошо завтра. Ученые постоянно открывают новые теории, опровергающие предыдущие.

То же самое и с жизненными событиями — то, что сегодня кажется положительным, завтра неожиданно может превратиться в отрицательное. Истина «временна» — примите образ мышления «может быть», как я объяснил здесь.

Мы не контролируем жизненные события.

Жизнь — это открытие, а не уверенность.Скептицизм не позволит вам принимать вещи как должное — вы остро увидите жизнь.

Скептики и скептицизм | Наука и скептицизм

Я был несколько озадачен, увидев что-то совершенно ошибочное, появившееся в собственном блоге Guardian Science Notes & Theories. Было это:

Несколько слов о различии между скептиками и скептиками. Типовые «скептические» вопросы принятые убеждения. Таким образом, у нас есть скептики «человек не летал на Луну». (Некоторые люди ничему не поверят.Скептики разные: они придерживаются подхода, основанного на доказательствах, и считают, что мир во многих отношениях нуждается.

Ура! Как справедливо заметил один из первых комментаторов, скептическое / скептическое написание — это просто варианты для Великобритании и США, хотя более поздние комментаторы отрицали это и продолжали увековечивать ошибку. Каким-то образом британское правописание теперь обозначает «плохой» скептицизм (то есть ставит под сомнение научный консенсус по таким разнообразным темам, как вакцинация, высадки на Луну и изменение климата), а правописание в США отождествляется только с «основанным на фактах подходом» к… чему-то или другому .

Это правда, что движение скептиков с заглавной буквы «S» использует американское написание даже в Великобритании, но это чрезвычайно ограниченное использование этого слова. Это то, что не является широко известным или понятным за пределами определенных сообществ. Примерно до 2010 года, когда я начал вести блог и использовать Twitter, я никогда не сталкивался с этим (и я говорю, что как человек, интересующийся наукой, является атеистом и пытается принимать решения рационально и на основе доказательств).

Чтобы усложнить ситуацию, это написала Дебора Хайд, редактор журнала The Skeptic.Непонимание смысла и истории названия вашей публикации — повод для беспокойства.

Скептицизм или скептицизм — это не отрицание и не движение. Основываясь на греческом skeptomai , что означает «думать или размышлять», это обычно означает сомнение или недоверие по поводу определенных идей или более широкое представление о невозможности обладать определенными знаниями. Эта неопределенность является философской позицией, и философский скептицизм включает попытки справиться с ней посредством систематических сомнений и проверки идей.

Итак, давайте проясним. В США можно скептически относиться к климату. В Великобритании вы можете считать себя скептиком и скептически относиться к знаниям. Также кажется, что можно быть скептиком, но не быть скептиком. В скобках Хайда: «Некоторые люди ничему не поверят» — игнорирование «плохих» скептиков предполагает очень слабое понимание того, что на самом деле означает скептицизм.

Это лежит в основе недавней критики скептиков, часто исходящей из самого движения.Обвинение состоит в том, что многие самоидентифицированные скептики не относятся должным образом скептически (или скептически) к позициям, которые занимают они или их ведущие фигуры. Скорее, развивается трайбализм или групповое мышление, в котором — бездумно — определенные позиции осуждаются или одобряются.

Было бы неправильно марать каждого самоидентифицированного Скептика одной и той же кистью. Однако слишком часто сторонним наблюдателям приходит довольно узкий и повторяющийся акцент на определенных темах и, что более важно, снисходительный, чрезмерно самоуверенный тон при взаимодействии с теми, кто не согласен или мало задумывается о таких вещах.

Эти вещи имеют значение, если скептики действительно заинтересованы в изменении или открытии умов, а не в том, чтобы собраться вместе и посмеяться над дурацкими убеждениями. В статье Хайда говорится, что первое имеет приоритет:

Многие скептики сохраняют уровень восторга энтузиастов в разоблачении экстрасенсорных способностей или историй о привидениях, и именно здесь началось движение. Но тема стала более серьезной и политической. В последнее десятилетие самыми грозными противниками альтернативной медицины были не государственные регуляторы, а скептики.

Она добавляет вакцинацию, преподавание эволюции в школах, права геев и права на аборт. Она утверждает, что скептики или ботаники (или вундеркинды) — это «люди, обладающие лучшими интеллектуальными инструментами для опровержения традиционных постулатов». Я бы спросил, означает ли ее «ботаник» группу, выбранную самостоятельно (и не обязательно опытную или квалифицированную), которая могла бы идентифицировать себя с этим термином. В нынешнем виде они также могут быть не лучшей (и, конечно, не единственной) группой, которая пытается довести проблемы до более широкой общественности.

Я закончу просто напоминанием о том, что этимология скептицизма подразумевает исследование и размышление, а не пренебрежение.

Логика скептицизма | Психология сегодня

Быть скептиком — довольно одинокое искусство. Люди часто принимают вас за циника, и я, конечно, не использую ни один термин в классическом философском смысле. В Древней Греции циниками были люди, которые хотели жить в гармонии с природой, отвергая материальные блага (корень этого слова означает «собачий», и существуют различные интерпретации его происхождения).Западный эквивалент буддийских монахов, если хотите. Скептики, с другой стороны, были философами, которые утверждали, что, поскольку ничего нельзя знать наверняка, единственный разумный выход — это отложить суждение обо всем. Я не об этом говорю. Скептик в современном понимании этого термина, скажем, начиная с Юма, — это тот, кто считает, что вера в X должна быть пропорциональна количеству доказательств, подтверждающих X. Или, в знаменитой популяризации того же принципа Карлом Саганом, экстраординарные утверждения требуют внеочередных доказательств.В этом смысле то, что я назову позитивными скептиками, не отвергает автоматически новые утверждения, они взвешивают их в соответствии с доказательствами. И, конечно же, мы не циники в современном смысле этого слова, то есть мы не следуем за Граучо Марксом, когда он сказал: «Что бы это ни было, я против!» (Конечно, он пошутил, хотя, похоже, это девиз нынешней Республиканской партии.) Теперь вы можете подумать, что немногие люди будут возражать против довольно простой идеи (которая на самом деле может быть формализована с помощью байесовской статистической структуры) о том, что убеждения должны быть скорректированы с учетом имеющихся данных.Вы также могли бы подумать, что трудно не одобрить вывод, что — поскольку доказательства постоянно меняются, а наша оценка их неизменно несовершенна — не следует придерживаться каких-либо абсолютных убеждений (кроме логики и математики: 2 + 2 = 4 независимо от каких-либо «доказательств»). Мальчик, ты ошибаешься! Во-первых, позитивный скептик чаще (на самом деле, гораздо чаще) оказывается в состоянии (временно) отклонить данное утверждение, а не (временно) принять его.Почему, спросите вы? Разве ожидаемая вероятность истинности утверждения a priori не должна быть примерно 50 на 50, и в этом случае скептик должен принимать и отвергать убеждения примерно одинаково? Нет, как оказалось, все не так уж хорошо симметрично. Один из способов понять это — подумать о простой концепции, которую каждый изучает в статистике 101 (то есть каждый, кто принимает статистику 101): разница между ошибками типа I и типа II. Ошибка типа I — это ошибка, которую вы делаете, если отвергаете нулевую гипотезу, когда она на самом деле верна.В медицине это называется ложноположительным результатом: например, вы проходите тест на ВИЧ, и ваш врач, основываясь на результатах теста, отвергает стандартную (нулевую) гипотезу о том, что вы здоровы; если вы на самом деле здоровы, хороший врач совершил ошибку I типа. Это случается (и, как следствие, вы проведете много бессонных ночей). Ошибка типа II — обратное: она возникает, когда принимается нулевая гипотеза, которая на самом деле не соответствует действительности. В нашем примере, приведенном выше, врач делает вывод, что вы здоровы, но на самом деле у вас действительно есть болезнь.Вы можете себе представить ужасные последствия совершения ошибки типа II, также известной как ложноотрицательный результат, в подобной ситуации. (Умные ослы среди нас обычно добавляют, что есть еще и ошибка типа III: не помня, какая из них типа I, а какая типа II …) При чем тут скептицизм? Всякий раз, когда сталкивается с новым утверждением, разумно думать, что нулевая гипотеза состоит в том, что это утверждение не соответствует действительности. То есть позиция по умолчанию — позиция скептицизма. Сложность заключается в том, что ошибки типа I и типа II обратно пропорциональны: если вы понижаете порог для одного, вы автоматически увеличиваете порог для другого (есть только один выход из этого компромисса, а именно: тяжелая работа по сбору большего количества данных).Поэтому, если вы решите быть консервативным (статистически, а не политически), вы поднимете планку доказательств, тем самым снизив шансы отклонить нулевую гипотезу и принять новое убеждение, когда оно на самом деле не соответствует действительности. К сожалению, вы одновременно увеличиваете свои шансы принять нулевое и отвергнуть новое убеждение, хотя на самом деле последнее истинно. Таким образом, люди обязаны плыть по коварным водам между Сциллой и Харибдой, будучи слишком скептичными и слишком легковерными.И все же эти два монстра не равны по силе: если мы примем допущение, что существует только одна реальность, тогда количество ложных гипотез должно быть чрезмерно большим, чем количество правильных. Другими словами, должно быть гораздо больше способов ошибиться, чем правильно. Возьмем, к примеру, открытие, что ДНК представляет собой двойную спираль (верный ответ, насколько нам известно). Это могла быть одинарная спираль (как РНК) или тройная (как предположил Линус Полинг до того, как Уотсон и Крик поняли это правильно).Или это могла быть гораздо более сложная молекула с 20 спиралями или 50. Или это могла быть вовсе не геликоидальная структура. И так далее. Поэтому, пытаясь удержать курс между скептицизмом и легковерием, имеет смысл оставаться намного ближе к Сцилле скептицизма, чем приближать наш корабль верований к гораздо более крупной и грозной Харибде легковерия. Конечным результатом этой разумной политики, однако, является то, что даже позитивные скептики неизбежно отвергнут многие убеждения, с побочным эффектом, заключающимся в том, что их популярность падает.Как я уже сказал, это искусство одиночества, но психологическое удовлетворение от того, что вы правы, может утешить вас гораздо чаще, чем нет. Однако это не принесет вам много девушек и собутыльников. (Предостережение: в техническом документе я фактически утверждал, что мы должны отказаться от всей идеи нулевых гипотез и принять более изощренные подходы к сравнению конкурирующих объяснений. Но это уже другая история, и это не меняет основную аргументацию этого поста. .)

Что сказать Скептику

Поскольку вполне возможно, что солнце не взойдет завтра, хотя оно всегда поступали так в прошлом, мы не можем надеяться на оправдание веры в то, что это Собственно говоря, абсолютно уверен, что завтра взойдет солнце.Что мы ищем потому что это объяснение того, почему разумно даже верить с высокой степенью уверенность, что солнце взойдет.

Первым шагом к такому объяснению является указание на то, что, учитывая что мы знаем, самая простая гипотеза состоит в том, что солнце не будет вести себя иначе завтра от того, что он всегда делал; предполагать, что он будет расти, значит предположить, что природа регулярный в этом отношении.

Это хорошо, насколько это возможно. Если бы было еще много деталей добавлен, и результат был обобщен, чтобы охватить и другие случаи, мы могли бы заявить тем самым внесли вклад в научную методологию.Если бы мы спросили, не для оснований полагать, что солнце взойдет, но оснований для веры в инфляционный сценарий космологического развития, например, тогда ответ на этот Можно предположить, что линия удовлетворила спрашивающего. Мы объясним ему имеющихся доказательств, аргументируйте, почему определенные возражения недействительны или, по крайней мере, не являются решающими, и неявно или явно апеллируем к принципу индукции, чтобы доказать наше утверждение, что мы иметь основания верить в теорию инфляции и предсказания, которые можно сделать от нее, взятой вместе с другими частями общепринятой науки.Однако ясно что это не то, что философ спрашивает, почему он должен верить, что солнце взойдет завтра уже нет. На приведенное выше объяснение он отвечал: «Да, но почему я должен верите в принцип индукции? ».

Вот« проблема индукции »: что мы должны сказать этот философ-скептик?

С ним можно поспорить.

Догматик : Вы должны верить в принцип индукции потому что это рационально.

Скептик : Почему это рационально?

Догматик : Это рационально по определению . Это просто часть того, что мы имеем в виду, когда говорим, что кто-то рациональный: что он обычно ожидает, что природа настолько регулярна, насколько это совместимо с его предыдущим опытом. если ты сомневаюсь в этом факте относительно использования слова «рациональный», тогда я прошу вас заметить случаев, когда он используется, и вы увидите, что это очень естественный способ понять смысл его использование.

Скептик : Ладно, может действительно так, что именно так используется слово «рациональный». Но опять же, почему я должен быть рациональным в этом смысле?

Догматик : Ну, конечно, решать, хотите ли вы быть рациональным или нет. По нашему опыту, у недостаточно рациональных людей есть как правило, заканчивались печально: они могли выбежать на улицу и попасть под автобус, потому что пример. Логично предположить, что крайне иррациональные люди в будущем будут имеют аналогичную судьбу, т.е. из наблюдений и принципа индукции следует, что это вероятный исход. Поэтому, если вы хотите избежать несчастных случаев, для вас рационально предпочел быть рациональным. Если бы я думал, что существует реальная опасность, что ты предпочел бы уйти иррационально, я бы добавил сюда больше примеров, сделав их максимально наглядными, в надежда, что вы будете достаточно рациональны, чтобы увидеть, что вы, в конце концов, на самом деле верю, что для тебя было бы хорошо пойти на иррациональный поступок. Но я уверен, что этого не будет случиться, потому что это такое же хорошее психологическое предсказание, как и любое другое, что вы никогда не будете убеждены, что иррациональность пойдет вам на пользу.

Скептик : Итак, я должен быть рациональным, потому что рационально верите, что рациональность пойдет мне на пользу?

Догматик : Верно.

Скептик : Но этот аргумент имеет ту же форму, что и следующего: Я должен быть иррациональным, потому что иррационально полагать, что иррационально будет хорошо для меня! Почему этот аргумент не так хорош, как предыдущий?

Догматик : Вы меня неправильно понимаете.Если бы мое высказывание было аргумент вообще, это был аргумент в пользу того, что вы должны быть рациональными в будущем. Причина Я дал это якобы, чтобы показать, что для вас было бы разумно сейчас поверить, что это было бы хорошо для вас, если бы вы были рациональны в будущем. Это (часть) формы веский аргумент: вывод состоит в том, что было бы рационально верить во что-то, что просто способ сказать, что существуют веские причины верить в это, что, в свою очередь, означает что из известных фактов и принципа индукции логически следует, что заключение имеет высокую вероятность (где «вероятность» определяется ссылка на принцип индукции).Если вы затем спросите, почему такой аргумент форма (и удовлетворяющая некоторым другим требованиям) является «хорошей» или «действительной», тогда ответ таков, что это просто то, что мы подразумеваем под «хорошим аргументом», — и в пользу этого можно привести лингвистическое исследование того, как используется этот термин.

Скептик : Итак, вы утверждаете, что дали (набросок) хороший аргумент в пользу рациональности в будущем. Я спросил, почему я должен быть рациональным сейчас, в самом деле, почему меня вообще должны убедить любые «хорошие аргументы».

Догматик : Вам решать, следует ли вам убедил хороший аргумент. Как я уже сказал, с вашей стороны было бы иррационально не делать этого; но если ты иррациональны, значит, ты такой, и я не могу опровергнуть факт.

Скептик : Должен ли я понимать, что вы согласны с тем, что скептика нельзя опровергнуть?

Догматик : Нет! Опровержение звучит следующим образом: скептик иррационально, потому что он не верит в принцип индукции и частично Под «рациональностью» подразумевается вера в этот принцип.Это опровержение потому что это показывает, что критикуемая позиция иррациональна, и показать, что это то, что имеется в виду под «опровержением».

Скептик : Но что, если я буду упорствовать в том, что вы называете «иррационально»? Что вы могли сделать, чтобы убедить меня в том, что я не прав?

Догматик : Что значит «неправильно»? Ты задать моральный вопрос сейчас?

Скептик : Нет, я имею в виду: как вы можете убедить скептика в том, что скептицизм ложен.

Догматик : Что такое скептицизм?

Скептик : Сомневаюсь, что знание возможно. -Нет извините; Я беру это обратно. Это сделало бы скептицизм феноменом, а феномен не может быть правдой. или ложь. Вместо этого я определяю скептицизм как доктрину, согласно которой знание невозможно. минимум эмпирических знаний. Как вы могли убедить меня, что это учение ложно?

Догматик : Я не утверждаю, что мог убедительно аргумент, т.е. аргумент, который может изменить мнение того, кто изначально не верит заключению (а именно, что скептицизм ложен). Искренний радикал скептицизм — это клиническое состояние, и его не всегда можно вылечить разговорной терапией. -Я утверждайте только, что я могу дать хороший или веский аргумент в пользу своего предложения. я уже привели аргумент, и пришли к выводу, что скептицизм иррационален, т.е. что мы есть основания полагать, что доктрина о невозможности эмпирического знания ложна.Если этот аргумент вас не убеждает, значит, это не означает, что аргумент неверен. хорошо, но, возможно, это показывает, что вы неразумны.

Скептик : Как аргумент может быть хорошим, если он маловероятен? убедить любого, кто еще не верил в то, что он должен был показать?

Догматик : Ну, это как вывести простую логическую истину из аксиом, которые не более достоверны, чем заключение. Это не делает вывод ошибочен.Однако причина, по которой я хочу назвать свое «происхождение» аргументом является то, что я думаю, что в данном случае вывод не так очевиден, как помещения. История философии показывает это.

Скептик : Это не может быть правильным, потому что это слишком просто. Если проблема действительно решена с помощью этого простого рассуждения, вряд ли это та же проблема, что озадачивает великих мыслителей уже более двух тысячелетий!

Догматик : Вы правы.То, что я дал до сих пор, это только часть решения, только часть того, что я хочу вам сказать. Есть две главные вещи это еще предстоит объяснить. Во-первых, как то, что я сказал, можно включить в более общий отчет о знаниях и рассуждениях. Другой — почему умные люди взяли скептицизм так серьезно. Но то, что я сказал до сих пор, содержит, как мне кажется, суть Решение проблемы индукции.

Я думаю, есть несколько причин, по которым скептицизм был воспринят шутки в сторону.Это было воспринято как вызов мнению о том, что мы можем иметь определенные знания по вопросам, выходящим за рамки нашего опыта. Но, конечно, на мой счет, такой уверенности получить нельзя, поэтому даже если мое решение проблемы индукции правильно, он не дает нам объяснения того, как можно получить абсолютную уверенность -это не так.

Другая причина в том, что существуют формы скептицизма, которые заслуги. Я говорю об умеренном скептицизме, доктрине, что мы должны опасаться слабость человеческого мышления и ни в чем не быть слишком уверенным, а помните и будьте готовы изменить любые убеждения, если будет предоставлена ​​достаточная причина.-Есть также особый скептицизм в отношении вопросов о Боге, загробной жизни, других умах и т. д. что, как можно было бы подумать, имеет какое-то оправдание. Особо хочу отметить политический скептицизм, который я определяю как доктрину, что это практически невозможно чтобы люди имели какие-либо обоснованные убеждения о том, какие политические действия могут иметь хорошие эффекты в долгосрочной перспективе. Это очень серьезная форма скептицизма; и это могло бы правда, человеческое общество кажется хаотической системой.Я очень обеспокоен этим возможность, но это не то же самое, что тезис о том, что мы ничего не можем знать о внешний мир вообще.

Тогда у нас есть повседневный скептицизм, когда мы просим обосновать веря тому или иному приземленному утверждению. Кто-то говорит: «Джона не будет дома вовремя сегодня на обед ». Мы могли бы спросить:« Почему вы так думаете? Я встретил его это днем, и он сказал мне, что решил не ходить в клуб сегодня вечером «. В этом случае мы можем быть удовлетворены, если получим ответ: «Да, я знаю, но он просто позвонил и сказал что его машина сломалась.»В таких ситуациях есть существенный ответ на запрос по причинам; философ может быть введен в заблуждение, полагая, что что-то по крайней мере столь же существенный требуется как ответ скептику.

Наконец, может быть неврологический механизм глобального сомнения. Это известно, что электрическая стимуляция определенных частей лимбической системы вызывает ощущение, которое описывается как «что все нереально». Это состояние ума похоже на состояние серьезного скептика.Возможно, часть внимания уделено скептицизм — это попытка примирить такой опыт с остальной частью нашей системы убеждений. Я думаю, что можно было бы отследить многие метафизические и этические позиции, чтобы примитивные области мозга —

Скептик : Ну, это для психологов и ученых! Давайте вернуться к философии. Вы сказали, что термин «оправдание», «рациональный», «хороший аргумент» и т. д. были просто определены таким образом, как сделать скептицизм необоснованным и иррациональным?

Догматик : Я сказал, что так употребляются эти слова.Я не утверждаю, что они были определены явно или что в целом существует уникальный четко определенное логистическое значение каждого слова и предложения.

Skeptic : Но проблема, как я вижу, в том, что на вашем счет, «оправдание», «рациональное» и т. д. кажутся чисто описательный, как и такие слова, как «стол», «электрон» и т. д. Но чтобы мне кажется ясно, что это не так.

Предположим, вы провели тщательное расследование использования слово «обоснование» и придумать набор необходимых и достаточных условия для обоснования предложения в данном контексте.Это, конечно, невозможно сделать на практике; но давайте предположим, ради аргумента, что это было Выполнено. Таким образом, у нас было бы утверждение вида «p ‘оправдано’ в степени d в context c iff q «. Но это все равно оставит открытым вопрос, действительно ли p будет оправдано до степени d в контексте c, учитывая q! Просто потому, что мы используем слово «оправдано» для применения в таких случаях, это не означает, что p на самом деле будет оправдано: это все равно вопрос, который можно было бы задать разумно.Дело в том, что использование нами слова «оправданный» никогда не может гарантировать, что мы действительно оправдано. «Обоснованный», «рациональный» и т. Д. — все это нормативные термины и невозможно свести к набору необходимых и достаточных условий, потому что мы могли всегда спрашивайте, действительно ли понятие, определяемое этими условиями, совпадает с истинным Обоснование и рациональность.

Догматик : Это в равной степени верно и для предполагаемого набора необходимых и достаточные условия для того, чтобы объект x был таблицей, чтобы мы могли разумно спросить, есть ли этот набор действительно совпадает, намеренно или расширенно, с нашей концепцией «Таблица».Так что с моей точки зрения рациональности это не особая проблема.

Что касается нормативности, следует отметить как минимум два момента.

Прежде всего следует отметить, что понятие «рациональность» вполне может быть нормативной, на мой взгляд, в том смысле, что она применимо к способам мышления, которым мы могли бы сделать добро, пытаясь подражать. Как «Скорость» является нормативной для конструкторов микропроцессоров.

Во-вторых, я не исключаю, что то, что мы подразумеваем под термином «рациональное» может быть частично определено как относящееся к виду когнитивных действий. это на самом деле приведет нас к истинным убеждениям.В этом случае может быть какой-то необходимой связи между разумом и истиной, чтобы этого не могло быть что большинство возможных рациональных агентов будут очень ошибаться в большинстве возможных обстоятельства — или что-то в этом роде — слабый вариант так называемого принципа благотворительности, возможно-

Скептик : А! Но в таком случае, как мы могли знать, что мы были рациональны? И если вы признаете, что мы не можем, то, похоже, вы купили мой скептицизм после всего!

Догматик : Прежде всего обратите внимание, что я не утверждал, что так определялось «рациональное»; Я просто сказал, что не исключаю этого возможность.Но в любом случае нет причин, по которым мы не могли знать, что мы рационально, даже если таким образом определяется «рациональность». Помните, что знание не подразумевают (абсолютной) уверенности. Мы не можем быть абсолютно уверены, что солнце взойдет завтра, потому что может и не быть. Но мы знаем, что так и будет.

Позвольте мне примерно изложить мой анализ знаний.
S знает, что p iff:

(1) S убежден, что p.
(2) S оправданно полагает, что вероятность того, что p очень высока.
(3) с.
(4) Обоснование S веры в p является правильным.

Все четыре условия могут быть выполнены для p = «Я рациональный. «, даже если» рациональность «определена как включающая некоторую гарантию истины.

Скептик : Что вы подразумеваете под условием (4)?

Догматик : Вы предлагаете мне дать последнюю часть чего не хватает в моем решении проблемы индукции: чтобы объяснить, как моя теория может быть включенным в более широкую эпистемологию.Сразу скажу, что у меня не получилось больше, чем в большинстве контуров такого объяснения. Чтобы полностью объяснить это, можно было бы На самом деле нужно разработать полноценную теорию познания. Я не думаю, что это можно было сделать успешно изолированно от когнитивной науки, нейробиологии и смежных дисциплин; и я не думаю, что это было бы возможно, даже если принять во внимание то, что известно в эти области сегодня. Мы, конечно, можем начать; но наши усилия как кабинетных философов вероятно, будет бесплодным.

Я могу надеяться достичь своими неуклюжими объяснениями: убедить вас, что вопросы, которые вы задаете, являются либо научными, либо неважными. я буду назовите вопрос неважным, если выяснится, что то, о чем он спрашивает, — это решение между две примерно одинаково хорошие концептуальные основы, ни одна из которых не может служить любая научная цель. Споры по этому вопросу — это споры о словах. В решение расширить наше предыдущее использование, чтобы оно соответствовало одной из этих концептуальных рамок. может иметь некоторые последствия, но проблема не важна по сравнению с космическими и метафизическое значение, которое философы традиционно придавали таким вопросам.

Мне кажется, что любой анализ слова «знание» что придавало ему значение, в соответствии с которым было бы невозможно узнать какой-либо обычное эмпирическое предположение было бы, мягко говоря, весьма подозрительным. я думаю это лучше рассматривать как reductio ad absurdum анализа, если бы он последствие. И если анализ все-таки оказался верным, то мы должны немедленно определить новое понятие знания и отвергнуть старое понятие как бесполезное путаница и постарайтесь забыть об этом.

Ничто из этого не показывает, что мой конкретный анализ знаний правильно, хотя предполагает, что радикальный скептицизм ложен. -Теперь к твоему вопросу.

Я включил (4), чтобы учесть интуицию, согласно которой мы не иметь знания в так называемых делах Геттье.

Утверждалось, что обоснованная истинная вера — это не знание; для если я услышу голоса за дверью, я поверю, что там кто-то есть, и это вера оправдана и может быть правдой, но она не будет считаться знанием, если голоса Я слышу звук из магнитофона, а люди за моей дверью молчат.

Для людей, чье представление о знаниях таково, что я не знаю, что в этом примере кто-то стоит за моей дверью, я добавил пункт (4). Предположим, что мои рассуждения разбиты на отдельные этапы: сначала я думаю, что «очень высокий вероятность того, что я слышу голоса, как будто они исходят из-за моей двери. «; тогда я думаю «Очень высока вероятность, что у меня нет галлюцинаций»; и если голоса почти наверняка доносятся из-за моей двери, затем очень высокий вероятность того, что там кто-то есть.»; и, наконец,» Итак, очень возможно, кто-то там есть «. Тогда мы могли бы немного уточнить пункт (4), говоря, что это означает, что каждый шаг и каждая посылка в рассуждениях, которыми я оправдываю моя вера в p все еще должна оставаться в силе, учитывая полное знание фактического случая. Это бы означают, что нам не пришлось бы говорить, что я знал, что кто-то был за моей дверью, потому что один из шагов в моем оправдании этого убеждения (а именно: «Если голоса почти конечно, исходят из-за моей двери, тогда очень высока вероятность, что там есть кто-то там.») будет недействительным, если известно о том, что магнитофон за моей дверью проигрывает записанный на пленку разговор.

Можно было бы продолжить это более подробно, но я не думаю, что это необходимо для моих целей … Дело в том, что нет оснований предполагать, что правильный анализ «знания» должен показать, что это невозможно чтобы мы знали, что мы рациональны, даже если рациональность определяется как основанная на истине. Такая связь сделает знание невозможным не больше, чем очевидная связь. между самим знанием и истиной («знание p подразумевает p») необходимо сделать знание невозможно.

Скептик : Итак, вы говорите, что мы можем знать, что мы рациональный. Мы также можем знать обычные эмпирические предположения, хотя они всегда могут оказаться выяснилось, что мы ошибались. Поэтому было бы разумно сказать: «Я знаю солнце завтра встанет. Может, завтра солнце не взойдет «. Но для меня это звучит странно.

Догматик : Да, звучит странно, но только потому, что вы обычно говорите: «Завтра взойдет солнце». когда вы хотите указать, что мы может считать само собой разумеющимся, что будет; но мы говорим: «Может быть, солнце не взойдет завтра.»именно тогда, когда мы хотим опровергнуть это предположение. Я уверен, что можно было бы больше сказать о нюансах различных высказываний, связанных с претензиями на знание и возможности ошибиться, но я не думаю, что это существенно для моей точки зрения; что скептицизм ложен.

Скептик : Но почему вы предполагаете, что есть «строгий смысл» слова «знание» сверх того, что это такое обычно используется для обозначения и передачи?

Догматик : Я думаю, что он проясняет ситуацию, если разделять разные аспекты слова и называть один аспект его «силой», другой его «логистическое значение», третье — «ссылка» и так далее.Но мой аргумент никоим образом не зависит от этого. Даже если ошибочно рассуждать о языка в этих терминах и концепциях, даже если мы должны придерживаться прямых проявлений Использование, по-прежнему верно, что знание обычных эмпирических вещей возможно! Ваш скептицизм, действительно, предполагает анализ слова «знание», что отклоняется от его мнимого использования. Если мы просто посмотрим, как используется это слово, станет очевидно, что мы часто используем его, чтобы приписывать знания людям, и эти приписывания часто принимаются и в простом речевом поведении говорящих нет ничего, что указывало бы на то, что знание эмпирических вопросов невозможно.Поэтому я предполагаю наихудший сценарий за мой антискептицизм и допускаю семантическую теорию, которая отличает «строгий смысл «слова» знание «от его поверхностного появления в нашем языковое поведение. Вы, конечно же, не можете возражать против этой политики!

Скептик : Хорошо, я принимаю это, но все же считаю странным говорят, что можно ошибаться в том, что он знает.

Догматик : Нельзя! Если S знает, что p, то p. Он не может быть неправильно, если он действительно знает, что p.

Скептик : Но вы сказали ранее, что это не противоречит скажите: «Я знаю, что завтра взойдет солнце. Может быть, солнце не взойдет завтра». Если солнце не взойдет завтра, тогда я ошибаюсь, утверждая, что я знаю, что оно взойдет. Так когда я говорю: «Может быть, завтра солнце не взойдет», я тем самым подразумеваю, что могу быть неправильный. Но вы только что сказали, что я не могу ошибаться, если я действительно знаю, что солнце взойдет завтра. Поэтому, когда я утверждаю, что знаю, что завтра взойдет солнце, я подразумеваю, что я не могу ошибаться в этом.Следовательно, приведенное выше утверждение подразумевает, что я могу ошибаться и что я не могу ошибаться. Получается противоречие.

Догматик : Нет. Это правда, что когда я говорю «Может быть, солнце завтра не встанет «, я этим подразумеваю, что могу ошибаться, когда говорю, что знаю что завтра взойдет солнце. Нет никакого противоречия в том, чтобы сказать: «р, но я могу ошибаться поверить, что п. «Загвоздка в том, что в предложении» я могу ошибаться p). «может быть правдой, даже если я прав (о p).Когда я говорю: «Я знаю это», Я не говорю, что не могу ошибаться насчет p.

Теперь это звучит так, как будто это противоречит тому, что я сказал ранее, что S «не может ошибаться (насчет p), если он действительно знает это p», но противоречие нереально. В данном контексте модальный оператор «не может» работает с упорядоченными пары, состоящие из предложения и набора доказательств.

«Can’t ()» может быть ложным (и действительно ложным, если p является предположение, что солнце взойдет завтра и S (сегодня) — обычный смертный).

«Не могу ()» верно.

Я подозреваю, однако, что для того, чтобы добраться до корня путаница, мы различаем два смысла «знания».

В одном смысле этого слова назовем его «обычным смысл «, мы обычно знаем такие вещи, как, что солнце взойдет завтра. Зная, в этот смысл не предполагает (абсолютной) уверенности. Может быть, завтра солнце не взойдет, а в В таком случае я ошибаюсь, если скажу, что знаю, что завтра взойдет солнце.Но если солнце действительно встает, тогда я, вероятно, буду прямо сейчас заявить, что я знаю, что завтра взойдет солнце. -Я предполагаю, что вы возразите, что это будет означать что я никогда не мог знать, что теперь я знаю, что солнце взойдет завтра, по крайней мере, не до завтрашнего утра, когда я увижу, как он поднимается. Но это было бы ошибкой. Теперь я могу знать что теперь я знаю, что солнце взойдет завтра, потому что у меня есть достаточно оснований для веря в это (и, конечно, завтра взойдет солнце).Эти достаточные основания в основном то же самое, что и мои основания для моего утверждения, что я знаю, что солнце взойдет, и эти основания предположительно достаточны (поскольку именно это мы подразумеваем под «достаточным основания »).

Когда я сказал, что «знание» в обычном смысле подразумевают абсолютную уверенность, я имел в виду, что не существует рационального метода, который гарантировать, что никто не совершил ошибок, и при этом позволять утверждать, что знает много вещи о повседневных делах.Можно знать, и можно знать, что знают, но иногда ошибочно полагают, что он знает, хотя на самом деле он не знает: даже если человек все время совершенно рациональный.

Но есть еще одно чувство «знания», изощренное чувство. В этом смысле знание подразумевает абсолютную уверенность. Совершенно рациональное существо никогда не ошибется насчет p, когда он утверждает, что обладает сложными знаниями из п. Легко понять, что никто не может рационально утверждать, что имеет такого рода знание об обычных эмпирических предложениях.Возможно, можно знать, что он существует, и думает, и, возможно, предложения логики и математики также можно узнать в это чувство; но так нельзя было знать, что завтра взойдет солнце.

Однако то, что можно получить досконально, — это предложение вроде «Вероятность того, что солнце взойдет завтра, с учетом моих доказательств, это стр. «Это означает, что, учитывая коробку, содержащую» мои доказательства «и другие коробки, содержащие информацию о том, что подразумевается под «вероятностью», «солнце будет завтра вставай »и т. д., в принципе, должно быть возможно разработать правильный вероятность того, что солнце взойдет завтра, учитывая мои доказательства. Я использую причудливый терминология вроде «ящик с доказательствами», чтобы указать, что то, что здесь происходит, не психологическая конструкция; это просто способ сказать что-то о том, что Значит «рациональность», «вероятность» и т. д. Быть рациональным — значит назначать те или иные вероятности тем или иным предложениям (верить тем предложения с такой-то степенью уверенности).Если я буду совершенно рациональным, я буду присвоить вероятность 0,997, скажем, предположению о том, что солнце взойдет завтра. Это мне возможно знать, что вероятность того, что солнце взойдет завтра, составляет 0,997, учитывая мои показания. Даже если завтра солнце сядет, верно то, что Вероятность того, что он повысится, с учетом моих нынешних свидетельств, составляет 0,997. Сложный знание подразумевает абсолютную уверенность, хотя и уверенность в вероятностном предположении.

Позвольте мне первым сказать, что эта «теория» не плодотворный.Единственная причина, по которой я объясняю это вам, состоит в том, что я думаю, что это отражает определенные интуиции, которые путаются с нашим другим понятием знания, которое я назвал «знание в обычном смысле». Я полагаю, что такая путаница является причиной у вас ощущение, что странно говорить, что кто-то может ошибаться в том, что он знает. В одной В смысле слова «знание» можно, в другом — нет. Или иначе ваши опасения были вызвано логической ошибкой о непризнании истинности слов «Не могу (p) «относится к набору доказательств, как я указал минуту назад в ответ на ваше предполагаемое открытие противоречия в моей доктрине.

Скептик : Думаю, вы можете избежать противоречия, но разве вы не подписались под моим скептицизмом, когда вы признаете, что есть чувство «знание» — в сложном смысле, как вы его называете, — в котором невозможно знайте такие вещи, как то, что завтра взойдет солнце. Для этого важна версия знание: мы не можем точно знать, мы не можем быть уверены, что завтра взойдет солнце! В по крайней мере, вы предложили мне ничью.

Догматик : Ни в коем случае! Все время было ясно, что абсолютное В отношении таких вопросов нельзя было иметь уверенности.Если это все, что вы хотели заявить, тогда не нужно было тратить время зря: такого рода эпистемологические ограничения были признаны еще со времен зарождения эмпирической науки и, вероятно, раньше.

Скептик : Но вы сами сказали, что было чувство «знание», в котором мы не можем знать, что за этой ночью последует утро и т.д. Почему нет такого радикального скептицизма?

Догматик : Прежде всего потому, что это чувство надумано и софистичный; это не то, что мы обычно подразумеваем под «знанием», и это определенно не то, о чем мы думаем, когда мы шокированы и озадачены в те моменты, когда скептицизм представляет собой серьезную возможность (когда у нас есть это чувство общего нереальность или подобие сновидений).

Второе, потому что, как я указал ранее, есть способы приспособление к «изощренному» использованию «знания», которое позволяют нам делать по существу те же требования, что и в противном случае, только в другой формулировке. Вместо того, чтобы говорить: «Я знаю, что этот камень упадет, если я его уроню». мы могли бы сказать «Вероятность того, что камень упадет, очень высока по сравнению с моими доказательствами, и У меня достаточно опыта в этом вопросе, чтобы мне доверять »- или что-то в этом роде.

Skeptic : Хм. -Я не люблю разговоры о вероятностях. Является действительно существует четко определенное понятие вероятности, помимо конкретных контекстов, таких как статистика и теория азартных игр? Является ли общая эпистемологическая вероятность — уникальной реальностью? между 0 и 1, который выделяется, как только предложение и набор доказательств — не является ли такое понятие просто мифом или колыбельной, сочиненной поверхностными позитивистов, чтобы успокоить и успокоить серьезный ум, который подозревает, что есть что-то глубоко проблематично идея знания? И никто не должен презирать такое паллиативное средство. философ стоит его соли?

Догматик : Конечно, есть серьезные сомнения в том, что продукты философов, занимающихся доксастической логикой или эпистемологией в стиле Чисхолма, не имеют ничего общего с ценность вообще.Я хотел бы приостановить свое суждение по этому поводу. И общее понятие эпистемической вероятности может оказаться чисто «философским» в в худшем смысле этого слова. Ничто из этого не сделало бы мой аргумент неадекватным как индивидуальный однако ответ на традиционный радикальный скептицизм. На мой взгляд, «общая эпистемология» вероятность »принадлежит к тому же семейству терминов, что и« пропозициональное убеждение », «(предполагаемое) доказательство» и так далее. Является ли ваше использование нежелательным зависит от того, что вы с ними делаете.Использование их для противодействия позиции не вызывает возражений. (радикальный скептицизм), сформулированный именно в этих терминах. Если вы дадите мне версию радикальный скептицизм, выраженный чисто физикалистскими терминами, я объясню вам в физикалистские термины, почему это ложно.

Скептик : Я не уверен, что «общая эпистемология вероятность »не более неясна, чем понятие пропозициональной веры и т. д. Например, как вы примените это к математическим рассуждениям?

Догматик : До сих пор я упрощал наше обсуждение, если предположить, что объектом убеждения является логистическое предложение, т.е.е. набор истины условия для обычного предложения вроде «Завтра пойдет дождь». или же «Лямбда-гипероны обладают массой». Это явно неадекватно, когда дело доходит до математика, поскольку все логические и математические теоремы имеют одинаковые условия истинности, а именно пустое состояние: они верны, каков бы ни был мир. (По крайней мере, согласно к большинству теорий, которые в первую очередь допускают логистические предложения.) Но, конечно, можно знать, что 3 * 4 = 12, не зная, что 5763 * 389 = 2241807 или что ZF согласован с AC.

Есть как минимум два способа справиться с этой трудностью. Один означало бы ввести понятие способов представления и сказать, что при некоторых способах презентации, тавтология тривиальна, в то время как ее может быть очень трудно узнать, представленная в другой способ. -Это, по сути, возвращает нас от предложения к предложению, то есть лингвистическое выражение. Можно было бы возразить, что мы могли бы остаться предложение все время и никогда не беспокоился о том, чтобы вводить предложения.

Другой способ, который я считаю более верным изначальной интуиции. за использованием «предложений» и т. д. состоит в том, чтобы утверждать, что все тавтологические выражения имеют то же значение, выражают одно и то же суждение, но затем для объяснения их различный эпистемический статус, утверждая, что наше понимание их значений несовершенно. С этой точки зрения мы должны сказать, что любой, кто полностью понял, что имеется в виду под «5763», «389», «*», «=» и «2241807» необходимо также обязательно знать, что 5763 * 389 = 2241807.Но такого полного понимания нет. требуется для того, чтобы правильно сказать о ком-то, что он понимает это выражение; когда мы говорим это, мы просто имеем в виду, что он достаточно хорошо понимает, что они представляют. Таким образом, можно узнать значения всех цифр, а также «*» и «=», и все еще не знаю, что «5763 * 389 = 2241807» верно.

Скептик : Но каждый, кто знает эти значения, должен возможность в принципе проверить предложение «5763 * 389 = 2241807» чисто априорно рассуждения, не так ли?

Догматик : Да, и тем самым он улучшит свои познания, возможно, из тех значений.Скептик: Хм … Значит, вы допускаете априорное рассуждение как источник знание?

Догматик : По крайней мере, он может служить для получения неявного знания явный. Когда я сказал, что достаточно хорошее понимание значения математической выражения достаточно, чтобы его можно было считать знающим его значение, я имел в виду, что для того, чтобы чтобы значение «быть известным» должно быть известно неявно, но не явно, по крайней мере, не идеально. Под «неявным знанием» я подразумеваю: знание, которое может в принципе, должно быть явным путем постоянных усилий априорного рассуждения (где это не для ограничений в нашей рабочей памяти и т. д.) Под «явным знанием» я подразумеваю: знание того, что испытуемый обычно может напрямую выражать свои мысли в предложениях, без необходимости долго думать над этим вопросом. Вы видите, что все эти понятия, которые я здесь представляю, являются переплетены таким образом, что их определения кажутся круговыми; и они действительно есть. Я использовал термин «явное знание» вместо более распространенного «декларативное знание», например, чтобы не показалось, что я пытаюсь создать основу для когнитивной науки.Я не. Единственное, что я здесь утверждаю, это что в той степени, в которой эти традиционные эпистемологические и семантические понятия плодотворны и имеют смысл, в той мере, в какой они также подлежат анализу, согласно которому вполне возможно иметь как эмпирическое, так и априорное знание большинства из этих вещи, которые обычно считались познаваемыми; и этот анализ — правильный.

Я мог бы продолжить и рассказать вам историю о том, как математика может быть полезно на этом счету.Это довольно просто: математика полезна, потому что создает каналы. посредством которых неявное знание может быть более или менее автоматически преобразовано в явное знание.

Чтобы понять, к чему я клоню, представьте свой разум как набор предложения, к каждому из которых прилагается номер. Эти числа представляют уверенность субъект утверждает, что соответствующие им утверждения верны. Однако цифры не совсем образуют вероятностное распределение, так как субъект не имеет полностью связная сеть убеждений.Рассуждая, испытуемый может регулировать веса, прикрепленные к каждому предложения таким образом, что противоречивые противоречия в его сети убеждений уменьшенный. Это процесс, посредством которого неявное знание становится явным: это априори. рассуждения. А логика — это изучение закономерностей такой трансформации знаний.

По этой теме можно сказать гораздо больше, но, возможно, нам следует оставить это до завтра?

Скептик : Я должен спросить вас еще об одном, прежде чем мы отойти.Почему вы утверждаете, что скептицизм скорее ложный, чем бессмысленный, как некоторые сказать?

Догматик : Как я уже сказал: в той мере, в какой сроки «знание», «вера», «доказательная поддержка» и т. д. имеют смысл, в этой степени скептицизм имеет смысл и, как я пытался показать, ложен. Но это очевидно, что эти термины имеют смысл во многих контекстах; следовательно, скептицизм ложен как тезис о «знании», взятом в том смысле, который он имеет в этих контекстах; И в какой еще смысл мы могли это принять?

Когда я поднимаю руку и говорю: «Вот рука.я знаю это здесь есть рука «, то, что я говорю, не бессмысленно, а просто правда. как я предпочитаю использовать термин «бессмысленный». Если вы не хотите использовать «x is бессмысленно «в этом смысле, а скорее как значение», нет смысла говорить x «или» здесь x можно было бы подумать, чтобы сказать что-то очень существенное, но на самом деле это просто вопрос слов «или» необычно говорить x (в данном контексте) «или «не рассчитывайте построить интересную теорию на том факте, что x не ложно» или «использование x (здесь) вводит в заблуждение, поскольку оно не работает так, как на других контекстах «или что-то в этом роде, то я бы отметил, что бессмысленность была бы вопрос степени, и да, в этом смысле как радикальный скептицизм, так и его отрицание было бы до некоторой степени бессмысленным.