Мораль откуда взялась: Морализм искусства, или О зле посредственности

Откуда взялась «новая этика»? И насколько она левая и тоталитарная? Философ Артемий Магун продолжает дискуссию в рубрике «Идеи» — Meduza

Gabrielle Cezard / SIPA / Scanpix / LETA

То, что у нас называют «новой этикой», — отдаленное эхо процессов, давно идущих в западных обществах, прежде всего, в американском. Нормы и практики, направленные на преодоление неравенства и дискриминации, развиты на Западе и поэтому может казаться, что и сами проблемы — «западные». Это не так. Актуальность этих проблем в России ничуть не меньше — пусть даже попытки импорта решений порой выглядят карикатурно. Философ, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Артемий Магун ставит «новую этику» в историко-философский контекст и объясняет, почему это явление — не вполне этика и не вполне новая. Его статья в рубрике «Идеи» продолжает дискуссию, начатую Эдвардом Скидельским и Анастасией Новкунской.

Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов

В спорах о расе, насилии, личном пространстве и инклюзии сегодня складываются новые интеллектуальные позиции, формируется и дополняется право, строятся идеологические «баррикады». В России не выработан язык обсуждения проблем, сгруппированных неловким словосочетанием «новая этика», нет и достаточного опыта перевода этой темы в правовое русло.

На прошлой неделе мы выпустили текст философа Эдварда Скидельского, увидевшего в «новой этике» призрак тоталитаризма, а также статью социолога Анастасии Новкунской, считающей, что причин для распространения аналогичных движений в России даже больше, чем на Западе.

Автор нового текста — профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, философ и политолог Артемий Магун, преподающий в России, защищавший диссертации в США (Мичиганский университет) и Европе (Страсбургский университет). Магун обладает уникальным набором знаний, чтобы прояснить всю сложность проблемы и помочь подойти к ней во всеоружии понимания. Автор книг «Единство и одиночество» (курс политической философии), «Демократия. Демон и гегемон» (популярная история понятий), «Искус небытия. Отрицательная эстетика», Магун руководит в ЕУСПб центром практической философии «Стасис».

Словосочетание «новая этика» в нынешнем значении придумали в России — и оно отражает российскую оптику. Для нас эта «этика» — «новая», потому что само явление — новое для России. Для США же внимание к сексуальному насилию и разного рода харассменту, чувствительность к обидам, нанесенным любым меньшинствам, особенно расовым, — явление давнее. Речь там идет о системном явлении, которое развивается в социальной сфере — и в гражданском обществе, и в судебном правоприменении — уже около 30 лет.

Американское и российское общества идут встречными курсами. В 1990-е годы в России господствовала этика почти прямо противоположная той, которую сейчас называют «новой». В постсоветской России установилась анархизирующая культура, где сквозь пальцы смотрели на насилие — в частности, на сексуальное. На волне отталкивания от «викторианского» советского режима началась нравственная революция — не только сексуальная, — где оба гендера соревновались в преодолении социальных норм и наносили себе и окружающим физические и моральные травмы.

В Америке же время сексуальной свободы и грубых шуток наступило гораздо раньше и пришлось на 1970-е годы. В 1980-е американское общество начало обратное движение в неоконсервативном или «неовикторианском» направлении. Правда, это движение не признавалось в своей реакционности и аскетичности, а шло под знакомыми нам сейчас лозунгами защиты частной жизни и неприкосновенности личности, а также соединялось с либеральной версией феминизма. Это было неолиберальное время, когда и в сфере гендера, и в экономике, и во внешней политике США временно сложился альянс леволиберальной и консервативной политики. Сейчас, после Дональда Трампа, этот альянс оказался разорван.

В чем суть «новой этики» — и откуда она взялась?

«Деплатформинг», более известный как «культура отмены», то есть исключение из публичной сферы человека, чьи поступки сочтены аморальными (раньше это называлось «бойкот»), — политическое средство, к которому прибегают в ситуации крайней вражды, которая идет не на жизнь, а на смерть. В нынешнем его применении в США, а теперь и у нас, тревожит несоответствие ставок: при наличии у российской интеллигенции реально серьезных политических врагов эта последняя мера абсолютной вражды применяется к не очень моральным индивидуумам из среды самой же интеллигенции, допустившим промах или недосмотревшим за проступками других.

Серьезная политика подменяется максималистским и в то же время мелочным морализмом, ориентированным на невесть откуда взявшийся нравственный идеал самого вежливого человека.

В России случаев «отмены» или «деплатформинга» публичных людей пока не было. Но в середине января 2021 года студенты Европейского университета в Санкт-Петербурге попытались предотвратить участие режиссера Ильи Хржановского в университетском диспуте о проекте «Дау».

В полном соответствии с практикой, сложившейся во многих университетах США, студенты попытались приравнять предоставление человеку платформы для выступления к поддержке университетом его идей и действий. В открытом письме студентов руководству говорилось, что присутствие в стенах университета режиссера, злоупотребившего, по мнению некоторых, сценами насилия в своем проекте, несет репутационный ущерб университету и противоречит его ценностям. Организаторы дискуссии (среди которых был и автор этого материала — профессор Артемий Магун) заявили в ответ, что не согласны идти на «бойкот личностей и идей», несмотря на всю сложность темы.

Дискуссия в итоге состоялась. Хржановский участвовал в ней дистанционно.

Не стоит забывать, что англосаксонской культуре такой морализм в принципе присущ с очень давнего времени. В XVII—XVIII веках он сразу в нескольких странах привел к реальным освободительным революциям. Кальвинисты и представители других ветвей протестантизма действительно ходили в черных одеждах и практиковали аскезу. Эти «радикальные святые», как их называл Майкл Уолцер, формировали новое отношение к власти. Затем, в результате революций, аморальные индивидуумы лишались власти и формировалась новая политика, которая не только выводила на первый план личные добродетели, но проводила реальные общественные реформы, направленные, между прочим, на демократизацию.

Сейчас подобная этика секуляризировалась. От самоумаления в пользу Бога мы приходим к самоумалению во имя Другого. Что сегодня называется «этикой»? Некий набор добродетелей, ориентированных на Другого, на то, чтобы не делать Другому зла, а делать добро.

С философской точки зрения — об этом писал, в частности, Ален Бадью, — тут есть противоречие, поскольку молчаливо предполагается, что по своим внутренним помыслам каждый человек — малоэтичный эгоист, а этика — это якобы лишь внешний окрик морального полицейского. И потому только Другой будто бы вырывает нас из повседневной заботы о себе. Но эта точка зрения необоснованна. С точки зрения левых философов и социологов, обычный человек с молоком матери усваивает коллективистские ценности — это эгоизм приходит потом, и ему специально обучают.

Поэтому я и предпочитаю называть эту систему норм не «новой этикой», а «новой моральной чувствительностью». Ее абсолютизацию я называю «морализмом». Собственно, этика — это система разумной проблематизации собственного поведения, а здесь мы имеем дело, скорее, с системой внеположных, внешних догм.

Идеалистический морализм, сочетающийся с крайним индивидуализмом — существенная и органичная черта нововременной англосаксонской протестантской культуры. А вот ее перенос в другие культуры может приводить к достаточно разрушительным последствиям. Например, французской культуре такой морализм свойственен гораздо меньше, поэтому будет интересно понаблюдать, как ценности повышенной политкорректности воспринимаются во Франции (пока они не очень приживаются).

Любопытно, что нынешний новый морализм, в отличие от «старого», в Великобритании и США не ведет к демократизации, хотя и исходит от Демократической партии и вообще от прогрессистских движений. Тем более, не видим мы демократизации в других странах Европы и в России. Вместо борьбы с управленческим авторитаризмом борются только с его сексуализированными проявлениями (а ведь именно в них надменное начальство хотя бы дает слабину, демонстрирует свою уродливую, но человечность — или, по крайней мере, подверженность слабостям; что, конечно, его не оправдывает).

В России, вероятно, осознана невозможность здесь и сейчас сформировать новую политику, поднять революцию и провести общественные реформы, поскольку у власти слишком сильный ОМОН. Поэтому вместо политики и предлагается мораль: надо быть моральными индивидуумами и требовать моральности от окружающих.

Насколько левой является новая мораль?

Правые критики нового морализма на Западе даже сравнивают его лидеров с Лениным и Сталиным, проводя параллели с социализмом. Все это совершенно неверно исторически и политически. Эта позиция отображает консервативный подход времен холодной войны, к нынешнему времени ставший в американских и английских университетах дискурсом меньшинства.

С той поры среди американских правых существует представление, будто так называемые «левые» мечтают о социализме, исповедуют критическую теорию, выступают за контроль над мыслями и вообще за подрыв всяких основ. Сам термин «политкорректность» был в свое время введен в оборот сторонниками правого крыла Республиканской партии США: изначально он имел иронический оттенок как перевод советского газетного штампа «политически верный». Во время холодной войны это было «советское» слово.

В принципе, все то, что левее Республиканской партии, в этом правом дискурсе считается вариантом коммунизма. Когда Дональд Трамп боролся с Джо Байденом, он называл оппонента «социалистом». Главный риторический прием: «Посмотрите, что стало с Советским Союзом». Но эта параллель просто не верна.

Западная социал-демократия давно не связана с СССР — они разошлись еще в 1930-е годы. На Западе существовали и существуют коммунистические партии, но это обычно маленькие структуры. Мы же говорим здесь о широкой социал-демократической повестке, которая не ставила себе задач построения государственнического строя советского типа, а в 1970-80-е вообще отказалась от революции и строительства социализма. Вместо этого социал-демократы ставили перед собой задачу построения государства всеобщего благосостояния (welfare state) на основе капитализма и выступали за инклюзивное устройство общества. Сюда относятся и феминизм второй волны, и движение за гражданские права в Америке. Это социал-либеральная, а не «советская» и не марксистская платформа. Некий радикальный вариант либерализма, на самом деле подменяющий и вытесняющий марксистскую политику.

Постепенно волна защиты прав меньшинств, а также таких крупных подчиненных групп (как женщины и представители небелых рас) обретает то морально-юридическое значение, которое она имеет сегодня. Морализация связана с двумя вещами. Во-первых, с политическим поражением левых сил. Настроение стало другим, и утопический энтузиазм сменился раздраженным ворчанием. Во-вторых, это движение стремится к решению социальных проблем через поиск отдельных нарушителей единых социальных норм — идеалов. С философской точки зрения, этот индивидуализирующий подход есть проявление либеральной идеологии. Именно в такой форме он постепенно проникает в центр американской политической и идеологической повестки. Затем эти «левые» идеи в либеральном обличии распространяются и по всему миру.

В эпоху неолиберализма мягкая социал-демократия в либеральной форме превращается в основную альтернативу и начинает привлекать массовое внимание. И тогда правые заговорили о новом наступлении «левых». При этом «левой» называется вовсе не собственно левая политика (скажем, коммунистического или радикально-демократического плана), а социальный либерализм, либерализм политики идентичности и affirmative action, а также некий спонтанный либертарианский анархизм, характерный для американской академической среды.

Но поскольку социально ориентированной также была и идеология, главенствовавшая в Советском Союзе, то тут, в глазах правых, выстраивается параллель. В результате этой зеркальной игры в США понятия «либералы» и «левые» почти слились.

Между тем, с точки зрения подлинного содержания левой идеологии, попытки решить социальные проблемы через моральный поиск отдельных нарушителей не имеют смысла. И Маркс, и Бакунин, и Ленин остро негативно относились ко всякого рода морализму. И скептически — к морали вообще. Если их в чем-то обвиняют оппоненты, то, скорее, в беспринципности, чем во внедрении каких-то моральных нормативов. С точки зрения настоящих левых, проблемы общества не решаются через индивидуальное поведение.

Для левых вопросы морали — это вторичная дискуссия; местами интересная, но не способная отвлечь нас от главного, то есть структурно-конфликтного видения общества и, соответственно, задач трансформации этого общества. Понятно, что многие отдельные капиталисты (Маркс об этом пишет) могут быть прекрасными людьми, как, например, Роберт Оуэн, который стремился создавать для рабочих человеческие условия работы и жизни. Таких людей в XIX веке было не так много, а в ХХ веке становится больше, поскольку откровенные эксплуататоры, скажем, с бразильских кофейных плантаций, подвергаются потребительскому бойкоту.

Но уступки со стороны капиталистов, с марксистской точки зрения, не решают социальных и политических проблем общества, потому что не меняют его структуры.

Лозунг «Никто не имеет права подчиняться» — перефразированная цитата Ханны Арендт из ее интервью об Эйхмане

Müller-Stauffenberg / Hartmut / Vida Press

Есть ли в новой морали что-то тоталитарное?

Поскольку в риторике правых СССР считается «тоталитарным», это свойство приписываются заодно и новой морали.

Сам же «тоталитаризм» — идеологема, которая, как и «этика», нуждается в рациональном обсуждении. Те представления о «тотальном» государстве, которые вышли из круга Муссолини, были связаны с гегельянскими идеями о том, что государство должно охватывать все сферы жизни. Ханна Арендт после Второй мировой войны увидела родство этой модели с тем, что происходило в Германии и Советском Союзе, и создала интересное, новое понятие «тоталитаризм». Это была, по сути, проницательная либеральная критика обоих режимов как деструктивных, массовых, атомизированных и основанных на терроре обществ.

В 1956 году, отталкиваясь от книги Арендт, Збигнев Бжезинский и Карл Фридрих написали работу «Тоталитарная диктатура и автократия». Она задала новое понимание тоталитаризма, который сводится к государственному контролю, уничтожению частной жизни и идеологизации общества. С этого времени в американской общественной науке за Советским Союзом закрепилось звание «тоталитарного» государства (правда, в 1970–1980-е парадигма меняется, и о тоталитаризме в связи с ним говорить стало немодным).

Между тем понятие тоталитаризма — и Арендт, кстати, хорошо это понимала — описывает прежде всего опасные тенденции развития самих западных обществ. Корни тут уходят к старым опасениям «тирании большинства», к страху появления общества, у которого не будет защиты против больших консенсусных идеологий.

Алексис де Токвиль в конце книги «Демократия в Америке», написанной еще в 1830-е годы, рисует мрачный портрет «нового деспотизма», где осуществляется господство не над телом, а над душой, где все думают одинаково и ходят строем. Он надеялся только на то, что культура гражданского участия может предотвратить его наступление. Бжезинский и Фридрих, по сути, спроецировали эти англо-американские и французские страхи на Советский Союз. В реальности СССР действительно был конформным и консенсусным обществом, однако консенсус в нем оказался не полностью внутренним и моральным — он основывался на страхе. А как только Сталин умер, советские граждане начали этого консенсуса сторониться, как минимум, в бытовом поведении.

Да, консенсус опасен даже тогда, когда он образуется по некоему уважаемому поводу. Изначальные идеи «новой морали» естественно близки людям с эмансипаторными взглядами, которые являются сторонниками демократии — я и сам принадлежу к их числу. Например, чернокожих действительно в Америке до сих пор угнетают, и расовое равенство отнюдь не достигнуто, поэтому движение Black Lives Matter, как и очередная волна феминистского протеста против патриархата, по содержанию совершенно оправданны: я лично на 100% поддерживаю их ценности и цели.

Вопрос у меня остается один: почему в течение 50 лет эти движения возникают с завидной регулярностью, приводят к массовому экстазу, а потом все возвращается на круги своя? Почему политика affirmative action почти за 50 лет своего существования не привела к удовлетворительным результатам в деле снятия расового вопроса? Ответ таков: потому что эти движения — не «тоталитарны», а морально-демонстративны. Цинично говоря, Сталин или Мао «решили» бы все эти вопросы лет за десять максимум.

Моральные движения предлагают решать расовый и подобные вопросы точечно, хотя это структурная ситуация. Связана она, прежде всего, с капитализмом. Можно закрывать прорехи, но мы при этом оставляем (если речь о США) не просто капиталистическое, а радикально капиталистическое общество, с массовой бедностью и общей тенденцией пускать все на самотек. По-настоящему левому наблюдателю очевидно, что именно нужно делать — например, в области здравоохранения и образования, — но никто этого не делает. Вместо этого выбирают Байдена, который, как мы знаем, не предлагает ничего радикального — и при всей готовности помогать людям никогда не пойдет ни на программу бесплатной медицины, ни на реформу запредельно дорогого университетского образования, ни на запрет владения оружием.

Если не отменить Вторую поправку к конституции США, для полицейского насилия останутся структурные причины. Да, полицейский, который выстрелил в чернокожего, — плохой человек, и, вероятно, не без расистских установок, не уверен, что осознанных. Но дело в том, что такова структура: у одних пистолеты, у других пистолеты. Даже если у прохожего нет оружия, полицейские исходят из того, что те, с кем они сталкиваются на улице, в принципе могут быть вооружены. Естественно, по Томасу Гоббсу, они будут бояться друг друга. Дело не в том, что кто-то аморален. Нельзя моральными способами трансформировать социальные структуры. В этом большой пафос не только марксизма, но и гегельянства, и вообще всех серьезных политических философий.

Поэтому нужно, конечно, бороться за права, когда они фактически нарушены. Но вместо того, чтобы решать проблемы системно, сторонники новой морали впадают в мелочность и создают неблагополучную психологическую атмосферу в обществе. Этика, для начала, сама должна быть этичной, то есть осуществляться в этичной форме. В случае же с «новой моральной чувствительностью» это не так. Никакой аскезы в поведении самих ее адептов нет — наоборот, они со страстью отдаются травле; аффекту не новому, описанному в литературе, но вообще-то малосимпатичному с этической точки зрения. Как заметила недавно в ходе одной из университетских дискуссий наша аспирантка Валерия Левчук: «В современном публичном пространстве аргументация зачастую базируется на нежелании обрабатывать очень примитивные аффекты».

Что все это значит для России?

Несмотря на противоположные пути, по которым идут наши общества, Россию сближает с США то, что правильные идеи овладевают обществом в неправильной форме. Мы не могли бесконечно жить в ситуации вседозволенности в частной сфере и несвободы в сфере публичной. До нас должны были докатиться американские тренды — и ситуация, скажем, мягкого харассмента, которая, может быть, сначала и не была самой большой проблемой, постепенно стала восприниматься как угнетающая, особенно для женщин. Потому что общая идеологическая рамка в отношении гендера остается в России патриархальной — или неоконсервативной. А на это накладывается реальная культура скрытых изнасилований, которую обнажила кампания «Я не боюсь сказать».

Моя коллега Анастасия Новкунская справедливо написала, что в России есть множество реальных задач по сдерживанию повседневного насилия и жесткой агрессии — и не только, кстати, против женщин (посмотрите, например, как у нас принято общаться с маленькими детьми). Это можно изменить — путем распространения культурных образцов, просвещения, в котором, кстати, можно местами опереться и на государство.

В целом, нам, безусловно, необходима гуманизация жизни. Но не уверен, что борьба за нее должна проходить в жестко-агрессивных формах бойкота и вообще персонального преследования — это же изменение прежних норм, здесь нужна дрессура, а не проработка. В отличие от Новкунской, думаю, что импорт морализаторских форм борьбы может быть контрпродуктивен. Он позволит консолидироваться защитникам уродливых институтов там, где им нечего, в общем-то, защищать — и наоборот, поссорит интеллигенцию с народом там, где им надо вместе решать всем понятные политические задачи.

Мы не в первый раз переживаем женскую эмансипацию, которая, среди прочего, справедливо требует вернуть женщинам сексуальную свободу (в том числе как свободу от сексуализации). Но у нас сейчас не заметно способности создавать вдохновляющие утопии и нет «структурной власти» (не политических полномочий, а хотя бы неоспоримого морального авторитета), которая позволила бы трансформировать гендерные отношения в систематическом ключе — как это делали европейские женщины в 1960-х, через сексуальную революцию, через эксперименты с семейным укладом, через общую борьбу за самоуправление на производстве, за лучшее будущее. И в Америке тоже сейчас нет этой утопической энергии.

Принимаемые сейчас меры скорее охранительны: они защищают «безопасные» и «личные» пространства. Поэтому, наряду со столь нужным женщинам расширением их прав и возможностей, «новая этика» закрепляет их в позиции якобы обиженных и слабых. Так что вряд ли стоит ходить теми путями, которые уже пройдены, и «вводить всюду Америку», если в самой Америке это пока ни к чему хорошему не привело.

Из США мы уже позаимствовали много прекрасных институтов — университетскую педагогику, социальные сети и культуру левых демонстраций. Но был и крайне сомнительный импорт — например, неолиберальной версии капитализма, антагонистического двухпартийного парламента (в 1990-е), имперских войн силами третьих стран, системы маркировки «иностранных агентов», отупляющие форматы телевещания и т. д. Так что это не консервативный аргумент: разборчивыми быть просто необходимо.

Проблемы моралистами ставятся правильно, а пути их решения предлагаются пока либо не очень правильные, либо недостаточные. Их в перспективе надо решать для всех, но сегодня нам стоит исходить из российской ситуации, основываясь на том, что в ней пока не до конца испорчено. Возможно, в интеллектуальном и культурном отношении лучше ориентироваться не на постпротестантскую, а на посткатолическую Европу. Где, как в той же Франции, новая моральная чувствительность не распространяется как нечто само собой разумеющееся, а заставляет ставить больше вопросов.

Впрочем, вопреки недавно замеченному в публицистике талантливому режиссеру, в России сейчас нельзя решить ни одной политической проблемы — по понятным всем причинам. Одной оградительной установки («отцепиться от безумного европейского поезда, несущегося в босховский ад», как советует Богомолов) недостаточно. Поэтому, пока время не располагает к активному политическому действию, стоит заниматься не вивисекцией мелочных чувств, а разрабатывать конструктивные образы некоей возвышенной России будущего. Потом будет просто не до этого — а значит, будет поздно.

Артемий Магун

Откуда берется мораль и что на нее влияет?

То, что общество считает «приемлемым» и «правильным» называют моралью. Эти неофициальные правила возникают в разных сообществах и сильно отличаются друг от друга: то, что в вашей стране считается «неприемлемым», является нормой в другой. Географические особенности, религия, семья и жизненный опыт формируют нравственные принципы и регулируют поведение человека во всех сферах общественной жизни. Чаще всего нравственные нормы усваиваются с детства, а результаты научных исследований за последние десять лет показали, что ключевую роль в происхождении морали играют эмоции. Удивительно, но животные тоже следуют негласному своду моральных норм: пользователи социальных сетей несколько лет обсуждают поступок слона, который помог обессиленному от жажды львенку и его маме добраться до водопоя. Нравственные принципы и альтруизм также есть у шимпанзе и других обезьян – эти животные заботятся друг о друге, совместно растят детенышей и помогают пожилым сородичам. Так что же такое мораль?

Повреждение определенной области мозга влияет на наши моральные суждения

Общественный инстинкт заставляет животное получать удовольствие в обществе себе подобных, чувствовать к ним определенную симпатию и оказывать им различные услуги, – Чарльз Дарвин.

Содержание

  • 1 Мораль в мире животных
  • 2 Проблема вагонетки
  • 3 Мораль и мозг
  • 4 Монополия на мораль

Мораль в мире животных

Далай-лама чаще всего говорит о сострадании – прекрасной стороне всего живого на нашей планете. Французский антрополог Франс де Вааль в книге «Истоки морали» рассказывает об увлекательной беседе с одним из самых уважаемых людей на Земле. Изучая альтруизм у животных Вааль поведал лидеру Тибета о том, что к эмпатии способны млекопитающие и птицы – они чувствуют боль близкого существа.

В ответ далай-лама проявил интерес к черепахам, отметив, что эти пресмыкающиеся проявляют заботу о потомстве когда ищут подходящее место для кладки яиц. В конечном итоге все животные проявляют заботу об отпрысках (сознательно или нет), а в основе всякой жизни, по мнению Его Святейшества лежит сострадание. При этом все живые существа делают то, что лучше для них самих и их потомства.

Впервые этот снимок появился в 2018 году, когда его опубликовали в Twitter Национального парка Крюгера в Южной Африке.

Не пропустите: Африканские серые попугаи помогают друг другу безвозмездно

И хотя общество бонобо не является примером для подражания, а различий между нами не счесть, эти животные показывают, что длинный ряд далеких предков отмечен не только мужским доминированием и ксенофобией, но и приверженностью к гармонии и вниманием к ближнему. Шимпанзе, например, не настолько агрессивны как бонобо и в дикой природе самцы и самки нередко убивают друг друга. Это, однако, не мешает им заботиться о близких.

Самцы шимпанзе вместе охотятся, объединяются против соперников и вместе защищают территорию от враждебно настроенных соседей; в то же время они борются за статус в группе и соперничают из-за самок, – пишет Вааль. Никого не напоминает?

Изучая общество человекообразных обезьян и их отношения между собой, исследователи все чаще приходят к выводу о том, что истоки морали следует искать в эволюционных изменениях работы мозга. Даже в обществе бонобо раненой особи приходят на помощь сородичи, осматривая и вылизывая раны. Подобное поведение как будто встроено в мозг этих приматов – недавно ученые обнаружили так называемые веретенообразные клетки в мозге бонобо. Эти же клетки задействованные в механизмах самосознания, эмпатии и чувства юмора у человека.

Исследователи обнаружили у шимпанзе и бонобо приветствия и прощания

Первоначально эти особенности выявили у людей, но, как это часто бывает, затем обнаружились у бонобо и других приматов. Результаты множества научных исследований показывают, что мозг бонобо имеет физиологическую основу эмпатии. Выходит, мы с вами не такие уж и особенные, а наши моральные суждения можно объяснить размером миндалевидного тела (амигдалы) – области мозга, которая участвует в обработке эмоций и является мозговым “центром страха”.

Это интересно: Почему животные и люди жертвуют собой?

Проблема вагонетки

Хотим мы этого или нет, но наш вид схож с бонобо, шимпанзе и другими высшими приматами. Это подтверждают результаты нового исследования, в котором приняли участие люди с редким генетическим синдромом Урбаха-Вите, который характеризуется повреждением миндалевидного тела. Такие пациенты демонстрировали нарушение морально-утилитарного суждения в мысленном эксперименте с вагонеткой: они предпочитали спасти одного человека вместо тысяч других.

Интересный факт
В 1967 году философ Филипп Фут впервые сформулировал проблему вагонетки, представив как она несется по рельсам в направлении стрелки, которую можно переключить. На одном из железнодорожных путей "сумасшедший философ" привязал к рельсам пять человек и одного на другом. В еще одной версии мысленного эксперимента жертву предлагалось сбросить на рельсы с моста. И так как эта проблема заслуживает отдельного внимания, ей посвящена одна из лекций Гарвардского университета, посмотреть которую можно здесь.

Готовы ли вы спасти одного человека вместо пятерых?

Интересно, что в Китае, Корее и Японии гораздо больше людей спасают одного человека вместо пятерых (особенно если они знакомы). Ученые объясняют это устройством общества, в котором люди чаще остаются внутри небольших групп и редко обретают новых знакомых (в отличие от жителей Западной Европы).

А кого бы спасли вы в эксперименте с вагонеткой? Ответ ждем в нашем Telegram-чате, присоединяйтесь скорее!

Мораль и мозг

Чувство морали неразрывно связано с мозгом, что подтверждает синдром Урбаха-Вите: повреждение амигдалы может привести к трудностям с распознаванием эмоций по лицам, а также бесстрашию перед змеями, пауками, привидениями и фильмами ужасов. На сегодняшний день в мире зарегистрировано всего 400 случаев.

Авторы нового исследования предполагают, что повышенная чувствительность к социальной боли может играть определенную роль в неспособности людей с синдромом Урабах-Вите выносить моральные суждения. Пациенты регулярно сообщали, что делать выбор в эксперименте с вагонеткой для них «слишком больно». По-видимому миндалевидное тело имеет решающее значение в механизмах возникновения страха.

Нарушение работы миндалевидного тела оказывает влияние на наши суждения о морали

«Исследования на животных показали, что ядро миндалевидного тела играет важную роль в принятии решений и поведении. Мы предполагаем, что именно эта структура ответственна за утилитарные моральные суждения, принимаемые людьми», – пишут авторы научной работы.

А вы знали, что чувство отвращения связано с религиозными переживаниями? Подробнее мы рассказывали здесь

Монополия на мораль

Итак, моральные принципы формируются в разных обществах и редко связаны с повреждением амигдалы. Неудивительно, что весомый вклад в развитие нравственных ценностей вносит религия. Можно сказать что она обладает своего рода монополией на мораль. Об этом в своих книгах и лекциях говорит американский популяризатор науки Сэм Харрис. Он также утверждает, что наука способна формировать общечеловеческие ценности, справляясь не хуже религиозных догматов.

Безусловно, никто не ставит под сомнение ценность 10 заповедей и Нагорной проповеди, однако эволюционные процессы развития нашего вида способствовали формированию морали. Более того, нравственное поведение и альтруизм свойственны млекопитающим, что подтверждает изучение бонобо, шимпанзе и других высших приматов.

Источником морали издревле считается религия

При этом в мире существует не менее 20 религий, а их ценности могут отличаться друг от друга. Так, в семи странах безбожие карается смертной казнью и поддерживается соответствующими законами, а в ряде государств для атеистов предназначены тюремные сроки и существенные ограничения прав. Это вновь возвращает нас к тому, что формирование морали зависит от общества, его устройства, воспитания и религии.

В Саудовской Аравии, Пакистане и Мавритании аморальными считаются атеисты – люди, не причисляющие себя ни к какой из существующих религий.

Харрис также считает, что существует правильное значение слова «ценность» по отношению к человеческой жизни и ее процветании. Тщательное наблюдение за тем, что на самом деле приносит людям удовлетворение является предметом научных исследований, а не философских или религиозных дебатов.

Благополучие человека всецело зависит от событий в мире и от состояний человеческого мозга. Следовательно, проблемой должны заниматься ученые. Как только мы увидим, что забота о благополучии является единственной разумной основой для морали и ценностей, мы увидим, что миру необходима наука о морали, – пишет Харрис.

Этика и мораль отвечают за то, что считается нормой в том или ином обществе

Американский журналист отмечает, что для людей не существует единственного наилучшего образа жизни. Вместо него существует объективная, поддающаяся определению разница между обстоятельствами и действиями, что подтверждают результаты научных исследований.

Так, слово «мораль» имеет два разных значения: описательное и нормативное. В первом случае речь идет об обозначении правил поведения, фактически выдвинутых отдельными группами или обществами, а во втором попросту неприменимо к восьми миллиардам человек. Некоторые ученые и вовсе не видят различий между этикой и моралью, так как оба термина определяют что правильно а что нет.

Этика – это учение о морали (нравственности), ее развитии, принципах и роли в обществе.

Этика является более широким понятием по сравнению с моралью

В завершении отмечу, что тратить время на размышления о морали полезно, так как позволяет нам принимать жизненно важные решения относительно дружбы, денег, образования и семьи. Изучение морали также способствует лучшему пониманию животных, объясняя их поведение. Так, особый интерес ученых вызывают осьминоги, о чем мы рассказывали в этой статье.

Откуда берется мораль?

FutureLearn использует куки-файлы для повышения удобства использования веб-сайта. В настоящее время для этого браузера отключены все файлы cookie, кроме строго необходимых. Включите JavaScript, чтобы применить настройки файлов cookie для всех необязательных файлов cookie. Вы можете ознакомиться с политикой FutureLearn в отношении файлов cookie здесь.

Прочтите о различных объяснениях происхождения нашей морали.

‘Почему я должен считаться с другими? На эти высшие моральные вопросы, как и на все высшие вопросы, может быть отчаянно трудно ответить, поскольку каждый изучающий философию знает . Лично я думаю, что единственный возможный ответ на этот вопрос — гуманистический, потому что мы по своей природе социальные существа; мы живем в сообществах; и жизнь в любом сообществе, начиная от семьи, намного счастливее, полнее и богаче, если ее члены дружелюбны и готовы сотрудничать, чем если они настроены враждебно и обиженно».0004

Маргарет Найт, Мораль без религии

Обсуждая, что правильно и что неправильно, или принимая решения, мы часто не задумываемся о том, откуда взялись наши моральные ценности. Нас больше интересует, что они из себя представляют и как их применять в данной ситуации. Вот где настоящая работа нравственности совершается: в живой жизни. Однако, если мы останавливаемся, чтобы понять, откуда они взялись, мы склонны доверять нашему воспитанию или нашему образованию. Но откуда взялись нравственные ценности наших родителей и учителей, их родителей и учителей?

Один из ответов на этот вопрос заключается в том, что моральные ценности исходят из религий, передаются через священные тексты и религиозные авторитеты, и что даже ценности нерелигиозных людей были поглощены окружающей их религиозной историей. Некоторые люди опасаются, что общий отход от религиозной веры вызовет моральный упадок в обществе. Но гуманист будет утверждать, что моральные ценности не зависят от религии, и утверждать, что они зависят, во все более светском обществе — потенциально вредная идея.

Некоторые люди говорят, что доверяют своей «совести» как проводнику: ощущению, что в наших головах есть что-то вроде голоса, который одновременно помогает нам решить, что делать, и влияет на наше настроение после того, как мы сделали выбор, в зависимости от того, считаем ли мы, что поступили правильно или неправильно. Некоторые люди думают, что наша совесть имеет божественный источник, но гуманист мог бы возразить, что такие инстинкты и эмоции имеют более естественное происхождение.

Для гуманистов наши моральные инстинкты и ценности не исходят откуда-то извне. Истоки нравственности лежат внутри человека. Мораль — продукт нашего биологическая и культурная эволюция . Исследуя истоки морали, мы не найдем ответов на вопросы о том, как мы должны действовать, а также о том, несем ли мы моральную ответственность и перед кем (мы обратимся к этому позже на этой неделе). Однако мы найдем объяснение тому, как появились наши моральные интуиции и наше чувство морального долга.

Эта статья взята из бесплатного онлайн-ресурса

Знакомство с гуманизмом: нерелигиозные подходы к жизни с Сэнди Токсвиг

Создано

Присоединяйся сейчас

Разблокируйте доступ к сотням экспертных онлайн-курсов и степеней от ведущих университетов и преподавателей, чтобы получить аккредитованные квалификации и профессиональные сертификаты для составления резюме.

Присоединяйтесь к более чем 18 миллионам учащихся, чтобы начать, сменить или развить свою карьеру в своем собственном темпе в широком диапазоне тем.

Начать обучение

Откуда берется мораль?

Источник: Пол Флит | AdobeStock

В народном воображении до сих пор довольно широко распространено мнение, что религия является источником морали. Обычно это основано на вере в то, что религия передает моральные указы божественного создателя вселенной. Несмотря на то, что полностью естественное происхождение морали было очень хорошо установлено учеными и широко признано в академическом мире, многие люди на удивление не осведомлены об этом предмете и затрудняются даже начать объяснять происхождение морали в несверхъестественных терминах. Этот пост в блоге кратко обрисует контур этой обширной темы, пытаясь просто сориентировать читателей в научном изучении человеческого морального чувства. 1

Понимание происхождения морали, как и всех поведенческих черт, требует эволюционной точки зрения, принимая во внимание как биологическую, так и культурную эволюцию.

Я считаю полезным упростить эту тему, рассмотрев сначала индивидуальные характеристики, а затем групповую динамику, формирующую человеческую мораль. Индивидуальные характеристики включают инстинктивные и эмоциональные черты, такие как эмпатия и чувство вины, а также более высокие когнитивные способности, такие как способность подавлять импульсы и способность рассуждать. Групповая динамика вращается вокруг сотрудничества и конкуренции, а также путей развития социальных и культурных норм и правил. Все эти индивидуальные и групповые факторы, конечно, переплетаются.

Инстинктивные и эмоциональные черты

  • Эмпатия
  • Вина и совесть
  • Стыд (и забота о репутации)
  • Отвращение
  • Возмущение и неприятие несправедливости

Все эти эмоции и их поведенческие корреляты можно продемонстрировать в более простой форме у других животных, особенно у других приматов.

Существует большое количество исследований, демонстрирующих и очерчивающих сложные моральные инстинкты маленьких детей, в том числе младенцев, слишком маленьких для того, чтобы они были социализированы. Младенцы проявляют сочувствие, честность, справедливость и способность судить о «хорошем» и «плохом» человеческом поведении.

Некоторые из этих эмоций, такие как отвращение и возмущение, могут подпитывать либо сострадание, либо жестокость. Даже эмпатия может подпитывать агрессию, например, когда эмпатическая идентификация кого-то с жертвой из своей группы приводит их к точной мести предполагаемому преступнику вне группы. 2

Эмпатия 3

Рассматривая, например, инстинктивную основу эмпатии, приматолог Франс де Ваал и другие представили убедительные доказательства эмпатического поведения у наших ближайших родственников, шимпанзе и бонобо. , так и у других животных. 4 Безусловно, шимпанзе также очень агрессивны (гораздо более агрессивны, чем бонобо, с которыми мы в равной степени связаны), в основном между группами и во время охоты — например, шимпанзе ловят и едят обезьян. Но шимпанзе также дают пищу старшим или более слабым членам, не ожидая взаимности.

Шимпанзе и другие человекообразные обезьяны утешают расстроенных собратьев-обезьян.

То, что, по-видимому, мотивирует такое альтруистическое поведение, — это сильный эмпатический дистресс — буквальное выражение «Я чувствую твою боль». Нейронаучные эксперименты показывают, что у людей активируются одни и те же эмоциональные цепи мозга, когда мы сами чувствуем боль и когда наблюдаем, как другие чувствуют боль. 5 Эмпатия — это очень физическая реакция, тесно связанная с бессознательным зеркальным поведением или имитацией. Это часто происходит автоматически и непроизвольно, например, когда мы вздрагиваем или вздрагиваем, когда видим, что кто-то ранен. Мы автоматически улыбаемся, когда нам улыбаются, — это неотъемлемая веха развития в возрасте от четырех до шести недель. Эмпатия также проявляется как эмоциональная синхронность, конвергенция настроения и заражение, например, в толпе, аудитории, больших группах зрителей и религиозных собраниях.

Неуравновешенная, неразборчивая эмпатия не была бы приспособлена для эволюционного выживания. Естественный отбор породил у приматов как эмпатию, так и агрессию, а также готовность к сотрудничеству и соперничество.

Эмпатия наиболее сильна, когда человек отождествляет себя с «другим». 6

Когнитивные способности

Индивидуальные характеристики, обусловливающие нравственное чувство человека, включают также высшие познавательные способности, в частности:

  • Самоконтроль
  • Рассуждение/рациональный интеллект

Самоконтроль — важная способность сложных животных. Это позволяет животному подавить действие побуждения или отсрочить удовлетворение, чтобы достичь большей цели — сделать более трудную вещь ради большего, но отсроченного вознаграждения. Например, самоконтроль позволяет хищнику преследовать свою добычу, а не сразу набрасываться. Самоконтроль как тормоз агрессии имеет решающее значение для сотрудничества у социальных животных.

7

Люди преуспевают в самоконтроле, который может принимать очень сложные формы. Часто называемая силой воли, она различается по силе у разных людей, в основном определяясь врожденным темпераментом. Его относительная сила или слабость у данного человека удивительно стабильна на протяжении всей его жизни, но его можно усилить под влиянием окружающей среды и обучения/обучения.

Роль разума или рациональности в формировании человеческого морального чувства самоочевидна, и в прошлом философы и психологи обычно считали ее главным фактором, формирующим человеческую мораль, до того, как была полностью оценена и понята центральная роль инстинкта и эмоций. Сейчас ведутся споры о том, что сильнее влияет на человеческое моральное чувство: эмоции или разум. Хотя эмоции часто более могущественны, чем разум, разум гораздо более универсален и приспосабливаем, чем эмоции, и способен преобладать над эмоциями, когда человек преднамеренно и осторожно использует их (с помощью самоконтроля).

Групповые и социокультурные факторы

Очевидно, что социализация и образование играют важную роль в формировании наших врожденных нравственных инстинктов в различных формах, которые конкретная мораль принимает в разных обществах и культурах. Была проведена аналогия с человеческим языком, который является продуктом универсального инстинкта, определяемого отчасти определенными врожденными грамматическими правилами, формируемыми в различные окончательные формы в результате обучения ребенка в его особой культуре.

Просвещенный личный интерес и взаимность

Социальные факторы, формирующие нравственный центр на сотрудничестве. На сотрудничество сильно влияют личные интересы и взаимность. Теория игр применяет математические модели для изучения рационального принятия решений в ситуациях конкуренции и сотрудничества и играет центральную роль в понимании таких областей, как экономика, социология, политика и международные отношения.

Относительный успех кооперативных, доверительных стратегий по сравнению с некооперативными, эгоистичными стратегиями был всесторонне протестирован в компьютеризированных «турнирах». Оказывается, стратегия взаимности «око за око» побеждает в большинстве случаев: будьте милы и сотрудничайте, но если другой игрок отказывается сотрудничать, будьте готовы к немедленному возмездию. Затем вернитесь к сотрудничеству, как только это сделает другой игрок — быстро простите и снова будьте «хорошим».

Взаимность лежит в основе «золотого правила», являющегося центральным принципом большинства религий. Это общеизвестная стратегия развития кооперативных обществ. 8

Расширение понятия «внутри группы»

У всех приматов, включая людей, агрессия чаще проявляется между группами, с относительно большей степенью сотрудничества внутри групп. Благодаря языку у людей значительно возросла способность к сотрудничеству внутри групп. 9 С появлением сельского хозяйства около десяти тысяч лет назад человеческие группы стали больше, поскольку ранее небольшие группы охотников-собирателей переселились в крупные поселения. Религия, возможно, возникла примерно в то же время как очень эффективное средство объединения расширяющихся групп. Группы со временем еще больше увеличились, поскольку культурный, экономический и технологический прогресс привел к усилению специализации, торговли и взаимозависимости.

В последние несколько столетий распространение грамотности было важным дополнительным фактором, способствовавшим расширению понятия «внутригруппы» и, следовательно, расширению круга эмпатии. Люди стали гораздо более способны поставить себя на место тех, кто сильно отличается от них самих. Популярность художественной литературы в форме романа в восемнадцатом веке, возможно, сыграла немалую роль в этом процессе.

Еще одним очень влиятельным фактором, способствующим снижению уровня насилия в обществе за последние несколько десятилетий, было расширение прав и возможностей женщин.

Общественный договор

Все организованные человеческие общества вырабатывают социальные договоры, устные или письменные: правила или законы, которые укрепляют и закрепляют наши основные инстинкты сотрудничества и поддерживают порядок. Теория общественного договора была разработана в семнадцатом и восемнадцатом веках философами Томасом Гоббсом, Джоном Локком и Жан-Жаком Руссо. Гоббс предполагал, что центральная власть государства предоставляется абсолютным монархом для ограничения власти отдельных лиц; Локк выступал за рациональное, разумное правительство с согласия управляемых. Согласно Локку, люди мотивированы разумом уступить некоторую долю своей индивидуальной власти централизованной власти государства в качестве договора между рациональными группами, чтобы государство могло защищать права людей на жизнь, свободу и собственность. Власть наказывать нарушителей передается отдельными гражданами государству.

Демократия, процветание, образование, секуляризм

Определенные социальные условия явно благоприятствуют сотрудничеству и состраданию, а не агрессии, включая социально-экономическую и политическую стабильность, процветание, демократию, хорошо образованное население и общедоступные высококачественные медицинские и социальные услуги. Кроме того, самые миролюбивые, терпимые и сострадательные общества в современном мире, как правило, очень светские. Однако секуляризм сам по себе не может привести к мирным и сострадательным обществам; другие условия имеют решающее значение, особенно демократия. За последние несколько столетий и десятилетий большинство западных обществ и очень многие восточные общества эволюционировали от преимущественно автократических, авторитарных режимов к более или менее демократическим обществам.

Несмотря на культурные различия, в законах всех эффективных демократических обществ есть замечательная общность и последовательность. Развитие все более рациональных систем права достигается за счет сложных, информированных дебатов в высокообразованных демократических обществах.

Открытый информационный поток (значительно ускоренный Интернетом) является еще одним важным компонентом, из-за которого тоталитарным государствам намного труднее контролировать умы своих граждан с помощью пропаганды. 10

Резюме

Нравственность можно понимать как естественную характеристику, возникающую из черт, основанных на инстинктах и ​​эмоциях и сформированных разумом, которые развиваются в интенсивном социальном контексте.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *