Шо такое любовь: «Как бы вы объяснили своими словами, что такое любовь?» – Яндекс.Кью

Что такое любовь? • Arzamas

Расшифровка

Любовь сегодня является одной из главных ценностей человеческой жизни, куль­туры, она в центре наших общественных проблем. Наряду с публичным успехом или, скажем, богатством, к которому мы тоже стре­мимся, любовь, как считается, наполняет смыслом личную жизнь человека. Любви ищут, от не­удо­вле­т­воренной любви страдают, любовь подвергают испытаниям и так далее. Причем у этого феномена есть выраженный гендер­ный перекос. Любовь (осо­бенно в патриархальных, традиционалистских обществах) видится как сфе­ра самоутверждения женщин. И часто для самих женщин любовь — это такая форма самореализа­ции, особенно там, где для них затруднены публич­ные каналы самоутверждения. И, соответственно, такой важнейший институт, как семья, как считается, держится на любви как на та­кой аффективной базе. Соответ­ственно, поскольку она аффективная, она рождает и напряжение, ведь любовь — это непростая страсть, непростая эмоция.

Надо сказать, что современный феми­низм, с одной стороны, пытается преодо­леть эту привязку гендера к любви; первые волны феминизма старались мини­мизировать эти разговоры, перевести сферу самоутвер­ждения женщин в пуб­личную плос­кость. Сегодня многие феминисты задумываются о том, как пере­осмыс­лить любовь, как сделать ее более свободной, как сделать роль женщины в ней более активной, но тем не ме­нее сохранить ее как важнейшую для жен­щины ценность.

Это такое введение со стороны нашей повседневной жизни, со стороны социо­логии. Из него уже ясно, что под любовью мы понимаем не половой акт, упаси господи, или даже сожительство двух и более людей, но понимаем некий нема­те­риальный аффективный довесок, в котором никогда нельзя быть до кон­­ца уверенным. Поэтому жизнь в любви (как в нашем обществе, так, в общем-то, и в обществах прошлого) — это всегда вопросы «Люблю ли я?», «Любят ли меня?». Здесь никогда нет уверенности.

Почему так? Согласитесь, что в этой нашей системе ценностей частной жизни, в ее сосредоточенности на вот этом ускользающем аффекте любви есть как ми­нимум что-то странное. И это странное сделало любовь ключевым фило­соф­ским и теологиче­ским понятием западной интеллекту­альной истории. В прин­ципе, почти все философы в этой истории соглашались, что любовь есть похвальное, даже обычно вполне разумное стремление к добру, симпатия к другому человеку, влечение вообще к какой-то обще­ственной жизни. Но почему все-таки для нас так важно избирательное стремление к одному индивиду и мы это стремление называем любовью? Ну хорошо, может быть, не к одному, может быть, к нескольким. Как пра­вило, у каждого из нас неско­лько таких индивидов в течение жизни, но тем не менее это чувство избира­тельно. В любви есть вот это индивидуальное начало, и оно тоже нуждается в некото­ром объяснении. Если симпатия к дру­гим людям — это однозначно что-то хорошее, то, как мы увидим, стремле­ние к одному человеку может быть, наоборот, разрушительным для всего остального.

Симпатия — это прекрасно, но зачем обязательно испытывать страсть? Зачем стулья ломать? И, более того, почему для этой ломки стульев выбрана прежде всего половая страсть? Почему в нашей цивилизации так проблематично и так сверхценно удовлетворение этой, конечно, очень важной, но лишь одной из физио­логи­­ческих наших потреб­ностей?

Эти вопросы, я думаю, себе задавал каждый, и, чтобы на них ответить, я вас приглашаю обратиться к интеллек­ту­альной истории, к философии и с этой точки зрения разобраться, почему же любовь стала таким центром, важным для нашей культуры.

Вообще, термин «любовь» — не един­ственное слово для обозначения самого феномена, о котором мы говорим. Это понятие на редкость богато всякими синонимами, которые его обозначают. Я бы сказал, тут десятки близких между собой слов, которые относятся к любви. В нашем языке — «любовь», «симпа­тия», «дружба», «страсть». У древ­них греков, с которых, в общем-то, начина­ется наша системная интеллектуальная история, тоже было много слов, но прежде всего они различали «эрос» и «филию». Слово «эрос» означает, как можно догадаться, прежде всего половую любовь, но как раз не обяза­тельно избирательную. Стихия эроса охватывает, в общем-то, всех. Мы знаем о боге Дионисе и о дионисий­ских празднествах. Собственно, богиня эроса — это Афродита, ей тоже были посвящены различные мистические культы. Эрос был очень важен для древних греков. Но, кроме того, у них было слово «филия», которое тоже нам хорошо знакомо, но входит в разные слова типа «филоло­гия», «философия», то есть, как ни странно, связано с наукой или с хобби (например, «фила­телия»). Но есть, скажем, и зоофилия, то есть половой аспект снова возникает. Но по-гречески «филия» — это все-таки было что-то не такое фундаментальное, тяжелое, как эрос, это более спокой­ное чувство, которое связывало людей. И было еще одно слово, которое потом приобретает значи­мость, — это слово «агапэ», которое означает, грубо говоря, более духовное, душевное отношение к другому человеку, иногда даже покло­нение вышестоя­щему.

Наш русский корень «люб» отсылает к похвале, к словесной формуле приня­тия, то есть прежде всего ты говоришь: «Я тебя люблю». Вокруг этих слов вер­тится, собственно, сам феномен, и в языке это очень видно. Не только в русском: в немецком тот же самый корень. И в то же время в использо­вании этого слова есть элемент воли. Любовь — это то, что ты выбрал. Здесь есть момент произ­вола, отсюда слово «любой». Любой — это тот, кого мы произвольно любим, предпочитаем, и, в принципе, могли бы любить кого-то другого. Вот этот мо­мент выбора, избирательности — он в рус­ском слове «любовь» есть, в отличие от некоторых других языков. Шире говоря, в нем не только похвала или покло­нение богам, но и свобода, некоторая бурная стихия, которая не призвана отчиты­ваться нам же о своих выборах, а превос­ходит свои случайные объекты. То есть, поскольку любовь выбирает любого, в общем-то, понятно, что любовь важнее, чем тот, кого мы вы­брали. Это, как мы знаем по опыту, часто действительно так.

Любовь — это с самого начала, конечно, страсть, аффект, passio, то есть пас­сивное переживание. Сама ценность вообще какой-либо страсти далеко не бес­спорна. И были в истории периоды рационализма, когда любая страсть стави­лась под вопрос как что-то, что мешает нашему разуму и свободной воле. Это и стоицизм, например, в Древней Греции; в XVII ве­ке — это классицизм (напри­мер, известная французская драма — Расина, Корнеля, где речь идет, в част­ности, об обуздании чувств). Это немецкая ситуация времен Канта или извест­ное всем викторианство XIX века. То есть вообще довольно часто люди не толь­ко любовь, но и всю излишне сильную эмоциональную жизнь стараются миними­зировать. Но это довольно сложно сделать. И при этом как раз любовь в ее очищенном, более возвышенном виде даже в эти периоды была более-менее приемлемой.

И далеко не во все периоды западная культура была столь пуританской. В начале истории философии древне­греческий философ Платон, основатель философии как дисциплины, просла­вился своим учением о сверхчувствен­ных, внечувственных истинах, о бессмертной душе, о морали, которая должна быть для человека его внутрен­ней сущностью. Поэтому в вульгарной мифологии возникло представление о некой платонической, якобы не фи­зио­­логической любви. Все слышали, наверное: «платоническая любовь». Но этот термин никакого отношения к учению Платона как раз не имеет. Потому что Платон очень много в своих «Диалогах» пишет как раз о телесной любви, половой. Не говоря уж о том, что эта практика была вообще достаточно обще­принятой. Школа Сократа и потом Платона была во многом построена на гомосексуаль­ной эротике. Конечно, сама по себе эротика была недостаточна и даже мешала постижению научной истины. Однако Платон говорит, что в какой-то момент любовь, страсть все равно необходима для того, чтобы воспарить к возвышен­ным истинам. Так, напри­мер, в диалоге Платона «Федр» Сократ и его совре­мен­­ник, крупный ритор Лисий, соревнуются в похвалах Эросу. И оказыва­ется, что Эрос двояк: один конь Эроса везет нас вниз, в сферу тяжелой материальной любви, нежности к вещам, а другой поднимает ввысь, наоборот, отталкивается от материи и подпрыгивает к небесным ярким, кристальным очертаниям мира как мира форм. Но и то и другое своего рода любовь. Без страсти, без любви, говорит Платон, ты не перейдешь в сферу бесстрастного, в сферу сугубо оче­вид­ного и разумного. В этом есть такой парадокс, то, что мы бы сегодня назвали диалектикой.

В другом диалоге Платона, «Пир», героиня Диотима рассказывает целый миф о том, как людей разделили на две половинки и эти половинки (мужчина и жен­щина, например) стремятся вновь объединиться, отсюда — любовь. То есть любовь — это страсть к восста­новлению единства, которое уже когда-то было. Это дух всеобщего единения. И за этим единением, конеч­но, стоит опять же не только половая любовь (половая любовь в данном случае — это символ), а единое как таковое, единство как метафизический принцип. И это так и останется в западной философии: любовь будет пониматься как страсть к единству. А единство — это один из высших метафизических принципов на протя­жении всей нашей интеллектуальной истории, основной метафизи­ческий принцип научного мышления вообще. Потому что, чтобы что-то по­нять, нужно это прежде всего собрать воедино. При этом любовь не только собирает воедино разрозненные части, вот эти самые половинки, но она и вы­деляет вещь или, скажем, индивида как специфический предмет, делает из про­сто вещи личность. Отсюда ее избира­тельность. Грубо говоря, где един­ство, там всегда есть и одиночество, выделе­ние, выявление. Кажется, что лю­бовь распадается на принцип просто симпа­тии и на принцип избиратель­ности, но на самом деле это две стороны феномена единства.

В чем, если обобщать, у Платона связь между страстью, аффектом, сексуаль­ностью, сексуальным порывом и философским, научным знанием, понима­нием устройства мира? Как они связаны? Притом что вроде бы как раз знание должно быть бесстрастным, должно отвлекаться от материальных движений и влечений. Связь здесь есть, и она заключается в том, что фило­софы назы­вают ученым словом «транс­цен­денция». Трансценденция — это выход за пре­делы чего-либо. Если я сижу, допустим, в кабинете, закрываю дверь, а потом откры­ваю и выхожу — у меня произошла локальная трансцен­ден­ция каби­нета. Ну, это неинтересно, поэтому так это не используется, а интереснее, когда мы трансцендируем, например, вообще нашу конечную жизнь, нашу личную, сугубо индивидуальную перспективу и выходим на что-то безличное, на что-то, что, по идее, в нашей материальной жизни не при­сут­­ст­вует. Вот это трансценденция в сильном смысле слова.

Так вот, в истинных формах вещей, в том, как мир устроен на самом деле, есть нечто принципиально не чело­веческое, нечто, более того, чуждое нам как от­дельным конечным существам, поэтому встреча с истиной пережи­вается нами столь часто как страдание или страсть; по крайней мере, как стра­дание той нашей плотской составляю­щей, которая несовместима с бесконеч­ностью. Поэтому, по Платону, мы и ле­зем из кожи вон, мы загоняем коней, страдаем, чтобы вырваться из страто­сферы наших мелких, локальных устремлений и выпрыгнуть на этот безличный уровень. Другой вопрос — возможно ли это.

Платон рассказывает нам мифы о том, как мы действительно выпрыгиваем из болота и попадаем в другой мир, настоящий, но это все-таки мифы, алле­гории какие-то. Я не уверен, что Платон действительно верил в эти сказки. Но он поставил вот такую задачу — выпрыгивание. Сейчас вроде бы мы разо­блачили сферу фан­тазий, которая была примешана к фи­ло­софии, и вроде бы мы уже не ду­маем, что есть надмирный мир бессмертных сущностей и душ. Может быть, его действительно и нет, однако все выглядит так, как будто бы он есть, вот в чем проблема. И в этом — специфика человеческого состояния: в том, что ничего нематериального нам не надо, но в то же время материаль­ного явно недостаточно. И поэтому, собственно, по крайней мере в платони­че­ской традиции, мы испытываем любовь.

Надо сказать, что Платон вводит еще одно разделение: любовь, которая дви­жется полнотой смысла и присут­ствием любимого или, например, происходит от факта встречи с люби­мым, то есть любовь избытка, любовь полноты, и любовь-нехватка, которая не знает, чего именно она ищет, и не мо­жет поэто­му удовлетвориться чисто материальным обладанием. Последняя приобретает, как мы бы сегодня сказали, несколько истери­ческий характер, и зачастую мы и на­зываем любовью вот эту страсть-нехватку — немножко тщетную, суетли­вую, беспокойную страсть. Но любовь все-таки — это еще и другое, это и ощу­щение полноты, счастья, избытка, который, с другой стороны, некуда деть, то есть он тоже рождает беспокойство, но другого рода.

Итак, любовь в классической платони­ческой версии — это, конечно, символ. Плотская любовь, половая любовь — это символ указанной трансценденции, выхода за пределы. Платон довольству­ется тем, что рисует в качестве этого запредельного бытия или запредельных вещей эйдосы  Эйдосы — бестелесные формы вещей. . Принцип еди­ного как наиболее возвышенный и недостижи­мый принцип. Но здесь заложена вот эта страсть к выходу за свои пределы — я бы сказал, к Другому. Ты транс­цен­ди­руешь себя, выходишь за свои пределы. Куда? Ты выходишь к чему-то или кому-то другому, к инаковому. И, в от­ли­­­чие от Платона, дальше в нашей интеллектуальной истории («дальше» означает, правда, «через несколько веков») именно вот эта идея и ощуще­ние другости выходят на первый план. То есть принцип трансценденции резко усиливается, и тем самым тема любви переходит из философского, метафизи­ческого плана в план религиозный.

Забегая вперед, любовь вообще, конечно, — это центральная теологема Запада и прежде всего христианства. И любовь в христианстве — это прежде всего как раз любовь к иному, к инако­вому, которым является Бог. Это доста­точно понятно, собственно, в Еванге­лиях, это есть уже в иудаизме, из кото­рого христианство выросло, и до сих пор мысль, которая более-менее теологически ориентирована, понимает любовь именно так. В частности, крупный литовско-еврейско-француз­ский философ любви Эммануэль Левинас в наши дни гово­рил о том, что самым важным для человека этическим императивом является уважение и любовь к Другому. Причем мы любим другого как лич­ность рядом с нами, уже эта личность — это что-то другое, чем мы, но через эту личность мы выходим и чувствуем что-то радикально другое. Грубо говоря, Бога. Это современная радикализация иудаистского подхода к божеству, но на самом деле христиан­ство подхватило ее и соединило эту любовь как выпрыгивание к Другому с более античными мотивами любви как единения.

Дело в том, что христианство вообще является религией синтетической. Оно объединило иудаизм в ранней его версии, религию Торы, религию, разви­вав­шуюся как минимум тысячи лет в Иудее, Израиле, и, с другой сторо­ны, как раз античную философию, насле­дующую Платону. Если узко говорить, христиан­ство — это прививка стоицизма к иудаизму. И поэтому, как я уже сказал, здесь объединяются два этих основных понимания любви, которые оба уже присут­ст­вуют у Плато­на. С одной стороны, любовь — это трансценденция, выход за пределы и любовь к Богу как к другому; соответ­ственно, любовь к ближнему как образу этого самого Бога, но в то же время любовь — это принцип симпа­тии и объеди­нения всех людей и вещей. Вслед за книгой Левит Евангелия при­зывают любить ближнего как самого себя, а апостол Павел добавляет, что все-таки Бога надо любить выше и себя, и ближнего, если вдруг кто-то в этом сомневался. Уже в иудейском Второза­конии было сказано: «Ты дол­жен любить Бога всем сердцем, всей душой и со всей силой».

Христианство нагнетает, насыщает вот эту тему любви. Поскольку христиан­ство развивалось первоначально в основ­­ном на греческом языке, то ис­пользо­валась греческая термино­логия, и по-гре­чески христиане выби­рают именно слово «агапэ» как синоним любви. Соответ­ственно, подчерки­ва­ется, что хри­стианская любовь — это совсем не эротика, и половая состав­ляю­щая не при­ветствуется, мягко говоря, в этой религии, она скорее носит с самого начала пуританский, аскетический характер.

Это варьи­руется, естественно, на протя­жении христианской истории, но, грубо говоря, это более аскетическая религия, чем, скажем, иудаизм. Тем не менее агапэ — это все равно любовь.

Христианство — это религия любви в том смысле, что оно основано, во-первых, на нисходящей, снисходя­щей, можно сказать, любви Бога к тому, что он соз­дал, и если говорить о том, что Христос — это Бог и сын Бога, то Христос — это акт любви Бога к людям. Любовь, которая в данном случае также и жалость. Христос жалеет людей, милует их, и в качестве Бога он спускается на землю. И наоборот, естественно: есть экстатическая любовь человека к Богу, особенно к Христу. Через любовь к Богу человек объеди­няется с другими верующими, вообще подсоединяется каким-то образом к космосу.

В Средние века сентиментальный арсенал христианства дополнился еще и куль­­том Мадонны, Богоматери с ее сверхчувственной, но тем не менее жен­ской красотой, с ее материнской любовью к Христу, которая становится как бы дополнением любви Бога Отца к его детям, к тварям. В Богоматери дан как бы более чувственный аспект любви, но в то же время, поскольку это любовь матери к сыну, это любовь чистая, не половая.

Тут важно, что от платоновской экста­тической страсти, от любви-желания мы приходим к любви в таком нисхо­дящем, но в то же время плотском смысле жалости и милости. Интересно, что греки саму любовь, эрос, понимали не со­всем так. Они разводили жалость и любовь. Есть известная формула Достоев­ского о том, что у нас от жало­сти до любви один шаг, — это обще­христианское понимание. У греков было не так: жалость связывалась ими с жанром трагедии. И Платон, и Ари­сто­тель говорят о том, что в траги­ческом театре описывается страсть-жалость. И Платон негодует по этому поводу, ему эта эмоция совсем не нра­вится, в отличие от эмоции любви, а Аристотель, напротив, считает, что жалость — это важная эстетическая страсть, которая позволяет нам очистить наши эмоции и переживать их в беспредметном, более интеллек­туальном смысле.

У Аристотеля есть такой термин — «катарсис», очищение. С его точки зрения, в театре жалость очищает саму себя, мы испытываем жалость, но не к кому-то конкретно, а жалость как таковую. Возникает как бы интел­лектулизированная страсть-жалость, то есть с ней происходит нечто вроде того, что происходит у Платона с любовью. Так вот, христи­анство объединяет эти две страсти, два аффекта, и создает любовь-жалость, которая идет, повторяю, снизу вверх, но одновременно и сверху вниз. Поскольку неясно, кто кого вообще больше жалеет: человек Бога, который умер на кресте, или Бог человека, который вообще смертен и несовершенен.

Мы упомянули Аристотеля — вернемся к хронологии, мы немножко его проскочили, перейдя от Платона сразу к христианству, поскольку христиан­ство выросло, конечно, из платонизма. Но в Древней Греции было много всего другого. Аристотель — непосредствен­ный наследник Платона, тоже один из самых важных и интересных философов всей нашей западной истории. Аристотель развивает мысль Платона о любви, но о любви-эросе он пишет очень мало, это ему не так интересно. Аристотель прежде всего использует слово «филия» — как я упоминал, это тоже тип любви. И до сих пор мы исполь­зуем корень «фило» в значении «любовь». Но любовь-«филия» имеет и вообще в греческом языке, и у Аристотеля прежде всего гражданское значе­ние, поэто­му этот термин у Аристотеля принято переводить как «дружбу». Аристотель пишет в трактате о поли­тике о том, что в городе, в государстве необходима дружба, необходимы сети дружеских связей, которые бы пропи­тывали, пронизывали общество.

Любовь в этом смысле — это всеобщая симпатия, она пронизывает, интегри­рует государство за счет формирования всеобщих неформальных связей. То есть, получается, там, где Платон все-таки говорит о любви к возлюблен­ным (пусть даже их много), Аристотель говорит прежде всего о любви к дру­зьям, которых больше. Можно сказать, что дружба — это такая публичная версия любви, более ослабленная, не такая страстная. Она как раз ближе к пла­то­новскому идеалу интеллек­туальной, не материальной любви, к которой еще, правда, надо воспарить каким-то образом. Как перейти от телес­ной любви к дружбе — это большой вопрос. Вы, наверное, знаете шутку Чехова о том, что если женщина вам друг, то «это» уже произошло. Платон, наверное, с этим согла­сился бы. То есть надо пройти через чувственную стадию. Аристотель перескакивает, он говорит: это не так важно, важна публичная чистая любовь-привязанность, где мы любим человека ради него самого. Он замечает (вполне здраво), что очень часто мы дружим, в общем-то, для наших эгоистических целей, особенно если мы говорим о дружбе как социальном институте. В Рос­сии сегодня дружба тоже очень популярна; наверное, без дружеских связей и сетей российское общество разрушилось бы. В этом смысле Аристотель прав. Но можно критиковать этот институт, говоря о том, что на самом деле мы про­сто дружим с людьми, чтобы получить от них какие-то блага, или мы заклю­чаем с ними подсознательно контракт: вот мы сейчас с тобой выпьем, ты мне нравишься, но за это ты мне окажешь десять услуг, а я тебе потом тоже окажу какие-то другие услуги в рамках моих возможностей. Происходит как бы такой бессознательный расчет. Но имен­но поэтому Аристотель и гово­рит, что все это будет работать только при условии того, что есть искренняя, бескорыстная любовь, привязанность к человеку ради него самого, к человеку как таковому. Здесь есть избиратель­ность: все равно мы не со всеми дру­жим. И Аристотелю даже приписывают такой странный парадоксальный афоризм: «О, друг, друзей не существу­ет». То есть именно потому, что есть все время эти бессознатель­ные расчеты, мы сомневаемся, мы делимся с другом о том, что, может быть, друзей вообще нет, но чтобы поделиться этим, нужен хотя бы один друг, чтобы поговорить. Тем не менее Аристотель считает, что каким-то образом этот институт возмо­жен и на нем держится вообще челове­че­ское общество, по крайней мере государство.

Еще одно наблюдение Аристотеля связано с тем, что, хотя дружба выво­дится им из простого эгоизма, тем не менее есть такой феномен, как «любовь к себе», — он ее называл «филаутия». В ней самой по себе нет ничего плохого, то есть она не может подменить любовь к другому, но себя самого тоже любить необ­хо­­димо. И очень часто любовь к себе и любовь к другу сочетаются, могут не кон­фликтовать друг с другом. Дружба (она же любовь) на самом деле может работать как социальный феномен только при условии, что есть вот это одно­направленное усилие, бескорыст­ный дар любви по отношению к нашему другу. Вообще, то, что у Аристотеля этот термин переводят как «дружбу», по смыслу оправданно, но именно для понимания любви он нас сбивает с толку. На самом деле Аристотель говорит о любви, а дружба — это уже наш, более поздний, более узкий термин.

Идеи Платона и Аристотеля продол­жают развиваться в учении так называе­мых неоплатоников — это еще одна ведущая философская школа в поздней Антич­ности. Они пересе­каются и влияют на христианство, но долгое время не слива­ются с хри­стианской теологией, работают отдельно. Неоплатоники переинтер­пре­тируют платоновскую любовь как религиозное обожание трансцендент­ного принципа единого. То есть там, где у Платона есть двусмысленность, символы, связанные с эротикой, нео­пла­тоники трактуют его более реши­тельно, более мистически. Платонизм становится у них своего рода религией. Но и они тоже не отбрасывают телес­ную любовь. Они выстраивают теорию об уровнях, или ипостасях, мироздания, между ними есть иерархия, и вот если единое является высшим, то телесная любовь располага­ется на низших уровнях миро­здания. Но эти уровни — как бы ступени, по кото­рым можно подниматься, поэтому (в полном согласии с учением самого Платона) если вы любите очень сильно, скажем, юношу или девушку, то это не противо­речит, а, напротив, помогает вашей любви к единому, если вы правильно понимаете эту свою страсть как сту­пень. На самом деле она вводит вас в экстаз, который гораздо выше, чем желание завладеть вот этим конкретным юношей.

То есть греческие авторы осмысляют любовь все-таки как единую стихию, в отличие от многих римских авторов, тоже поздней Античности, которые призывают разделять эти смыслы любви. Например, Сенека, крупнейший римский писатель, теоретик I века нашей эры, очень много пишет о друж­бе, рассказывает о том, как важна дружба для него как римского патри­ция, оказав­шегося, в общем-то, в какой-то момент в изоляции. Он пи­шет письма своему другу Луцилию (они опубликованы) и рассказывает о том, как он любил этого Луцилия, учит Луцилия тому, как по-настоящему дружить. Он подчер­кивает, что дружба не имеет никакого отношения к поло­вой любви, это сугубо духов­ная прак­тика, духовная связь и, как мы знаем уже от Аристотеля, она должна быть направлена на личность друга как таковую. Путать такого типа любовь-дружбу с любовью-страстью нельзя. 

Что такое любовь? Отвечают читатели Esquire

«Это все, это смерть. 33 года ты искал ее, нашел. 13 лет ты хотел ее каждую минуту, каждый день бабочки в животе у тебя летали, ты не пропустил ни одного обеда, потому что она его приготовила. Саксофон на море играл для нее, все, к чему стремился ты и чего ты достигал, было с мыслями о ней. Потом она сказала, что больше не любит тебя. Ты умер. Нет, ты работал, общался с друзьями, пил бурбон, никому не говорил об этом. Никакой мотивации. Без нее. Ничего не помогало — эскорт, Таиланд, боулинг, покер. Ты все время думаешь о ней. 5 лет — а ты все еще любишь ее. И бабочки ждут ее. Любовь».

Владимир

«Любовь — это боль».

Инна

«Любовь — это Бог».

Сергей Фомин

«Любовь — это каждый день выбирать одного и того же человека из всех миллионов».

Мария Сергиенко

«Любовь — это момент. Момент здесь и сейчас. Момент радости и горя. […]

Любовь — это постоянная работа над собой. Это поиск компромисса и понимания. Это череда ошибок и неудач.

Любовь — это радость! Это весна, это первый снег зимой, это шум моря и теплая ночь.

Любовь — это надежда, с которой значительно приятнее жить и которая всегда (!) умирает последней.

Любовь — это секс. Это физическая нагрузка, это забота и поиск, это долгий оргазм.

Любовь — это семья!

Любовь — это дом, а дом — там где любовь.

P. S. Я очень тебя люблю, Аня»

Дмитрий Тарасов

«Любовь — это Успенская».

Дмитрий

«Ты.

Твоя страсть.

Твоя забота.

Твои мысли, взгляд и прикосновения.

Твои переживания и страх.

Любовь — это ты. Когда в тебе живет часть другого человека».

Ксения Роот

«Любовь — это когда ты отдаешь последний кусок пиццы».

Павел

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Валентинка бездне: 10 ошеломительно красивых черно-белых фильмов про экзистенциальное одиночество

Два по пятьдесят: истории любви длиною в жизнь

Фильм Что такое любовь (2007) смотреть онлайн бесплатно в хорошем HD 1080 / 720 качестве

Комедийный жанр давно перестал быть исключительно развлекательным жанром кино. И режиссер Марс Каллахан в своем фильме еще раз дает нам понять, что комедия без привкуса драмы и даже детектива в кино уже не существует. Том долго готовился к тому, чтобы сделать Саре предложение руки и сердца. В День всех влюбленных он договорился с друзьями, что устроит своей любимой женщине сюрприз. Но когда он пришел домой, то вместо очаровательной красотки обнаружил только ее прощальное письмо с просьбой ни в чем себя не винить. Друзья Тома не знали, что произошло в его квартире, и согласно договоренности пришли к нему в гости с шампанским и цветами. По факту оказалось, что отмечать, к сожалению, нечего, и мы становимся свидетелями откровенного разговора мужчин о любви. Но не только мужчины имеют свой взгляд на этот вопрос, чуть позже мы узнаем о том, что же женщины думают на эту тему. Друг Тома Сал привел с собой девушек, чтобы легко и беззаботно провести вместе время. Но мы понимаем, что ни о каких развлечениях не может быть и речи. Барышни тоже готовы поделиться своими соображениями на тему любви, ведь у каждой из них есть история, которой пришло время стать известной. Так постепенно мы узнаем отношение к любви и серьезным отношениям как с мужской, так и с женской стороны. Оказывается, что главное совсем не цветы и романтические свидания, куда важнее внимание и забота, которые мужчины и женщины так редко в наши дни проявляют друг к другу. Вскоре становится ясно, почему ушла Сара и как можно было избежать этого расставания. А самый любвеобильный друг Тома Сал рассказал пронзительную историю любви из своей жизни, главная героиня которой и сегодня так и не нашла своего счастья. Это удивительный фильм с участием мировых звезд — Мэтью Лилларда, Джины Гершен, Кьюба Гудинга мл. — поможет увидеть разное отношение к такому известному чувству всех людей на Земле — к любви и ее основным правилам.

Что такое любовь?

1. ПОЛ И ФИЛОСОФИЯ

Кое-кто полагал, что в фундаменте философии, как систематической воли, заложено исключение полового различия. Действительно, не в том, что в этой воле было наиболее состоятельным, — от Платона до Ницше включительно — слово «женщина» достигало статуса понятия. Быть может, и не в том призва­ние этого слова? Но разве лучше обстояло дело со словом «мужчина», если лишить его родового смысла и взять с точки зрения чистой сексуации?[2] Должны ли мы тогда заключить, что философия и в самом деле обезразличивает половое различие? Я так не считаю. Слишком многое говорит об обрат­ном, особенно если учесть, что хитрость такого различия, очевидно куда бо­лее тонкая, чем хитрость Разума, заключается в том, что ни слово «женщина», ни слово «мужчина» не выдвигается на первый план. Возможно, поэтому фи­лософски приемлемо применить к полу способ, которым Жан Жене вопро­шал о расах. Он спрашивал, что такое негр, уточняя: «И во-первых, какого он цвета?» Тогда, если мы зададимся вопросом, что такое мужчина или что такое женщина, вполне философски благоразумно будет уточнить: «И во-первых, какого он(а) пола?» Ибо согласятся, что вопрос о поле является первичной трудностью: половое различие может быть помыслено лишь через трудоем­кое определение той идентичности, внутри которой оно возникает.

Добавим, что современная философия — чему есть каждодневные под­тверждения — адресована и адресуется женщинам. Философию даже можно подозревать — мою в том числе, — что как дискурс она в значительной мере ориентирована стратегией соблазнения.

Так или иначе, философия подступается к полу через любовь — это верно до такой степени, что только у Платона некто Лакан вынужден был искать опору, чтобы помыслить любовь в переносе.

Здесь, однако, возникает более серьезное возражение: за исключением соб­ственно платоновского начала, все, что было сказано подлинно верного о люб­ви — пока психоанализ не поколебал это понятие, — было сказано в области искусства, особенно в искусстве романа, чей пакт с любовью носит сущност­ный характер. Помимо всего прочего, отметим, что женщины преуспели в этом искусстве, придав ему определяющий импульс. Мадам де ла Файетт, Джейн Остин, Вирджиния Вулф, Кэтрин Мэнсфилд, множество других. И задолго до них, в XI веке — что невообразимо для западных варваров — госпожа Мурасаки Сикибу, автор величайшего текста, в котором развертывается сказы­ваемое любви в ее мужском измерении, «Гэндзи-моногатари».

Итак, пусть не возражают мне, приводя в пример классическую локализа­цию женщин в поле эффектов возвышенной страсти и в измерении нарратива. Во-первых, как я покажу, значимая связь между «женщиной» и «любовью» за­трагивает все человечество, более того, легитимирует само его понятие. Кроме того, я, разумеется, разделяю мысль, что женщина способна, в будущем тем бо­лее, преуспеть в любой области и даже переосновать любое поле заново. Про­блема, как и с мужчинами, лишь в том, чтобы знать, при каких условиях и ка­кой ценой. Наконец, я считаю романную прозу искусством ужасающей и абстрактной сложности, а шедевры этого искусства — величайшими свидетель­ствами того, на что способен субъект, когда он пронзен и учрежден истиной.

Из какого места можно наблюдать связку истинностных процедур, подоб­ных связке между любовью и романом? Из места, в котором удостоверяется, что любовь и искусство пересекаются, то есть они совозможны во времени. Это место называется философией.

Следовательно, слово «любовь» здесь будет сконструировано как фило­софская категория, что вполне легитимно, если вспомнить, что такой же ста­тус имеет платоновский Эрос.

Отношение этой категории к тому, как мыслит любовь психоанализ, на­пример в вопросе о переносе, будет, скорее всего, проблематичным. Скрытым правилом здесь будет правило внешней связности: «Сделай так, чтобы фи­лософская категория, при всем своем возможном своеобразии, оставалась со­вместимой с психоаналитическим понятием». Но я не буду вдаваться в де­тали этой совместимости.

Отношение этой категории к открытиям романного искусства будет кос­венным. Скажем, что общая логика любви, схваченная в расщеплении между (универсальной) истиной и (сексуированными) знаниями, должна быть впо­следствии проверена через конкретные прозаические тексты. Правило в та­ком случае будет правилом подведения под понятие: «Сделай так, чтобы твоя категория учитывала великие прозаические тексты о любви как синтаксис, задействующий ее семантические поля».

Наконец, отношение этой категории к общеизвестным очевидностям (ибо любовь, по сравнению с искусством, наукой и политикой, является истин­ностной процедурой не то чтобы наиболее распространенной, но наиболее доступной) будет смежностью. В вопросе о любви присутствует здравый смысл, попытка избежать которого будет достаточно комичной. Правило мо­жет быть таким: «Сделай так, чтобы твоя категория, какими бы парадоксаль­ными ни были ее следствия, не удалялась от ходячих интуиций о любви».

 

2. О НЕКОТОРЫХ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ ЛЮБВИ, ЧТО НЕ БУДУТ ИСПОЛЬЗОВАНЫ ДАЛЕЕ

Философия вообще, любая философия, основывает свое место мысли на дисквалификациях (recusations) и на декларациях. В самом общем плане, на дис­квалификации софистов[3] и на декларации, что имеются истины. В нашем случае это будет:

1) Дисквалификация концепции слияния в любви. Любовь не является тем, что из заданной структурно Двоицы производит Единое экстаза. Эта дис­квалификация, в сущности, идентична дисквалификации бытия-к-смерти. Ибо экстатическое Одно полагает себя по ту сторону Двоицы лишь в качестве подавления множественности. Отсюда метафора ночи, настойчивая сакрали­зация встречи, террор, осуществляемый миром. Тристан и Изольда Вагнера. В моих категориях, это фигура катастрофы, в данном случае происходящей в любовной родовой процедуре. Но это катастрофа не самой любви, она яв­ляется следствием философемы, философемы Единого.

2) Дисквалификация жертвенной концепции любви. Любовь не является принесением в жертву Того же на алтаре Другого. Ниже я попытаюсь показать, что любовь не является даже опытом другого. Она — опыт мира, или ситуации, при постсобытийном условии, что имеется нечто от Двоицы (qu’il y a du Deux). Я намерен изъять Эрос из какой бы то ни было диалектики Гетероса[4].

3) Дисквалификация «сверхструктурной» или иллюзионной концепции любви, столь дорогой для пессимистической традиции французских морали­стов. Я имею в виду концепцию, в соответствии с которой любовь — лишь иллюзорное украшение, через которое проходит реальное секса. Или же что сексуальное желание и ревность являются основой любви. Мысль Лакана иногда граничит с этой идеей, например когда он говорит, что любовь — это то, что восполняет отсутствие сексуальных отношений[5]. Но он также говорит и обратное, когда признает за любовью онтологическое призвание, призвание «подступа к бытию». Дело в том, что любовь, как я полагаю, ничего не вос­полняет. Она пополняет, и это совсем другое дело[6]. Она оказывается прова­лом только при условии, что ее ошибочно полагают связующим отношением. Но любовь — не отношение. Любовь — это производство истины. Истины о чем? О том именно, что Двоица, а не только Одно, задействованы в ситуации[7].

 

3. РАЗЪЕДИНЕНИЕ

Перейдем к декларациям.

Здесь необходимо задать аксиоматику любви. Зачем нужна аксиоматика? По причине глубокого убеждения, впрочем, обоснованного Платоном: любовь никогда не дана непосредственно в сознании любящего субъекта. Относитель­ная скудость всего, что философы говорили о любви, как я убежден, происхо­дит оттого, что они подступались к ней через психологию или через теорию страстей. Но любовь, хотя и включает в себя опыт блужданий и мучений лю­бящих, нисколько не раскрывает в этом опыте свою собственную сущность. Напротив, именно от этой сущности зависит возникновение субъектов любви. Скажем, что любовь — это процесс, который распределяет опыт так, что из­нутри этого опыта закон распределения не поддается расшифровке. Что можно сказать по-другому: опыт любящего субъекта, являющийся материей любви, не учреждает никакого знания о любви. Именно в этом особенность любовной процедуры (по сравнению с наукой, искусством или политикой): мысль, которой она является, не является мыслью о ней самой, как мысли. Любовь, являясь опытом мысли, не мыслит себя (s’impense). Знание в любви, несомненно, требует применения силы, в частности силы мысли. Но оно само остается неподвластным этой силе.

Следовательно, необходимо держаться в стороне от пафоса страсти, за­блуждения, ревности, секса и смерти. Никакая другая тема не требует чистой логики более, чем любовь.

Мой первый тезис будет следующим:

 

1. В опыте даны две позиции.

Под «опытом» я разумею опыт в самом широком смысле, презентацию[8] как таковую, ситуацию. И в презентации даны две позиции. Условимся, что обе позиции сексуированы, и назовем одну из них позицией «женщины», а другую позицией «мужчины». На данный момент мой подход строго номиналистский — никакое разделение, эмпирическое, биологическое или соци­альное, здесь не учитывается.

То, что имеются две позиции, может быть установлено лишь задним чис­лом. На деле именно любовь, и только она, позволяет нам формально утвер­ждать существование двух позиций. Почему? По причине второго тезиса, по- настоящему фундаментального, который гласит:

 

2. Эти позиции полностью разъединены.

«Полностью» необходимо понимать в буквальном смысле: в опыте ничто не является одним и тем же для позиции мужчины и позиции женщины. Что означает: позиции не разграничивают опыт так, что есть тип презентации, за­крепленный за «женщиной», тип презентации, закрепленный за «мужчиной», и, наконец, зоны совпадения или пересечения. Все, что презентировано, презентировано таким образом, что не может быть удостоверено никакое совпа­дение между закрепленным за одной и за другой позицией.

Назовем такое положение дел разъединением, дизъюнкцией. Сексуированные позиции разъединены в отношении опыта в целом. Разъединение не мо­жет быть обнаружено, оно не может само стать объектом конкретного опыта или непосредственного знания. Ибо такой опыт или знание сами находились бы в разъединении и не могли бы встретиться с чем-либо, что говорило бы о другой позиции.

Для того чтобы имелось знание, структурное знание разъединения, потре­бовалась бы третья позиция. Именно это запрещает третий тезис:

 

3. Третьей позиции не существует.

Идея третьей позиции вовлекает работу Воображаемого: это ангел. Спор о поле ангелов имеет фундаментальное значение, поскольку его ставка — ар­тикулировать разъединение. Что невозможно сделать лишь с одной из пози­ций в опыте или в ситуации.

Что же тогда позволяет мне здесь артикулировать разъединение, не обра­щаясь к ангелу, не превращаясь в ангела? Поскольку ресурсов самой ситуа­ции здесь недостаточно, необходимо, чтобы она была пополнена. Не третьей структурной позицией, но уникальным событием. Это событие запускает лю­бовную процедуру, и мы назовем его встречей.

 

4. УСЛОВИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Но прежде, чем мы перейдем к встрече, необходимо коснуться, если так можно выразиться, другой крайности в этой проблеме. Это наш четвертый тезис:

 

4. Дано только одно человечество.

Что значит «человечество» в негуманистическом смысле? Этот термин не может быть основан ни на одном объективном предикате. Неважно, будет ли такой предикат биологическим или задающим идеал, в любом случае он не­релевантен. Под «человечеством» я понимаю то, что обеспечивает поддержку родовым, или истинностным, процедурам. Существует четыре типа таких процедур: наука, политика, искусство и, как раз, любовь. Человечество, сле­довательно, есть тогда, и только тогда, когда есть (эмансипаторная) политика, (концептуальная) наука, (созидающее) искусство — и любовь (не сведенная к коктейлю из сентиментальности и сексуальности). Человечество — это то, что поддерживает бесконечную сингулярность истин, которые вписываются в эти четыре типа. Человечество — это историческое тело истин.

Обозначим функцию человечества как Н(х). Эта запись означает, что дан­ный терм х, каким бы он ни был, поддерживает хотя бы одну родовую про­цедуру. Аксиома человечества тогда звучит так: если терм х (чтобы быть со­звучным широко распространенному кантианству, скажу: ноуменальный человек = х) активен, точнее, активирован в качестве Субъекта посредством одной из родовых процедур, тогда удостоверено, что функция человечества существует, — постольку, поскольку она допускает данный терм х в качестве аргумента.

Необходимо подчеркнуть, что существование человечества, то есть эффек­тивность его функции, возникает в точке, которую действующая истина ак­тивирует как «локальное подтверждение», являющееся субъектом. В этом смысле любой терм х принадлежит области значений или виртуальности функции человечества, которая в свою очередь локализирует его постольку, поскольку он охвачен истиной. Остается нерешенным, понуждает ли терм х функцию к существованию или, наоборот, функция «гуманизирует» терм х. Эта нерешенность подвешена на событиях, запускающих истину, оператором верности[9] которой является терм х (то есть х выдерживает трудоемкую дли­тельность любви, инициированную встречей: ему приходится быть — мето­нимией чему служит прославленное одиночество влюбленных — локализо­ванным в качестве доказательства, что Человечество существует).

Как таковой термин Н в целом (то есть существительное «человечество») предстает в качестве виртуальной сводки четырех типов — политики (х акти­вист), науки (хученый), искусства (хпоэт, художник и т.д.), любви (х, в разъ­единении «снятый» Двоицей, любовник, любовница). Термин Н связывает все четыре типа в узел. Как мы увидим, презентация этого узла находится в сердцевине разъединения между позициями «мужчины» и «женщины» в их отношении к истине.

Теперь наш четвертый тезис, утверждающий, что существует лишь одно человечество, будет означать: любая истина имеет значение для всего несу­щего ее исторического тела. Истина, любая истина, безразлична к каким бы то ни было предикатам, разделяющим то, что ее поддерживает.

Это видно хотя бы из того, что термы х — ноуменальные переменные для функции Человечества — образуют гомогенный класс, который не подвержен никакому другому разделению, кроме того, которое налагают субъективные активации, инициированные событием и помысленные внутри процедуры верности.

В частности, истина как таковая изъята из какой бы то ни было позиции. Истина транспозиционна. В общем-то, она — единственное, что обладает этим качеством, и именно поэтому истина будет именоваться родовой. В «Бытии и событии» я попытался построить онтологию из этого прилагательного.

 

5. ЛЮБОВЬ КАК РАБОТА С ПАРАДОКСОМ

Если соотнести следствия из четвертого тезиса с тремя предыдущими тези­сами, то можно четко сформулировать проблему, которая нас занимает: как возможно, чтобы истина была транспозиционной, как таковой для всех — если существуют, по крайней мере, две позиции, мужчины и женщины, ко­торые радикально разъединены в отношении опыта в целом?

Кто-то может подумать, что из первых трех тезисов вытекает следующее утверждение: истины сексуированы. Есть женская наука и мужская наука, как в свое время кое-кто полагал, что есть наука буржуазная и наука проле­тарская. Есть женское и мужское искусство, женские и мужские политиче­ские взгляды, женская любовь (стратегически гомосексуальная, как реши­тельно заявляют некоторые направления феминистской мысли) и мужская любовь. При этом обязательно добавят, что, хотя все это так, об этом невоз­можно ничего знать.

Все совершенно иначе в пространстве мысли, которое я хочу учредить. В нем одновременно утверждается, что разъединение радикально, что третьей позиции нет и, однако, что случаются истины, являющиеся родовыми, изъя­тыми из любого позиционного разъединения.

Любовь является именно тем местом, где имеют дело с этим парадоксом.

Рассмотрим это утверждение со всей серьезностью. В первую очередь оно означает, что любовь — операция, которая артикулируется через парадокс. Любовь не снимает этот парадокс, она с ним работает. Точнее, она производит истину из самого парадокса.

Знаменитое проклятие «каждый пол умрет сам по себе, со своей стороны»[10] на деле представляет собой очевидный — и не парадоксальный — закон вещей. Оставаясь на уровне ситуации (если в ней отсутствует событийное пополне­ние, а значит, и чистый случай), оба пола не прекращают умирать каждый сам по себе. Более того, под нажимом Капитала, который нисколько не озабочен половым различием, [гендерные] социальные роли оказываются неразличи­мыми: чем более явно — непосредственно и без протокола — действует закон разъединения, тем больше оба пола, практически неразличимые, умирают каж­дый со своей стороны. Ибо «сторона», на которой умирает пол, став невидимой, оказывается тем более порабощающей, препровождая обратно к тотальности разделения. Сама мизансцена половых ролей, распределение термов х в два на­блюдаемых класса, то есть hx и fx, нисколько не является выражением разъ­единения, служа для него лишь гримом, смутным опосредованием, управляе­мым всеми видами распределительных ритуалов и протоколов. Но ничто не подходит лучше Капиталу, чем существование одних лишь х. Наши общества с недавних пор заняты разгримированием разъединения, которое тем самым снова становится невидимым, теперь без опосредующей маскировки. Таким образом, на сексуированные позиции накладывается их видимая неразличи­мость, в которой упускается разъединение как таковое. Ситуация, в которой каждый чувствует, что убивает в себе возможное человечество, что он накла­дывает запрет на х, которым он является в верности истине.

Тогда становится очевидной функция любви в сопротивлении закону бы­тия. Мы начинаем понимать, что любовь, отнюдь не являясь тем, что «есте­ственным образом» налаживает мнимую связь между полами, производит истину из их развязанности.

 

6. ЛЮБОВЬ, КАК СЦЕНА ДВОИЦЫ, ПРОИЗВОДИТ ИСТИНУ ИЗ РАЗЪЕДИНЕНИЯ И ГАРАНТИРУЕТ ОДНО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Чтобы понять такое предназначение любви и, следовательно, утвердить ее как постоянную новизну в мысли — как говорит поэт Альберто Каэйро, «лю­бить значит мыслить», — необходимо вернуться к разъединению. Сказать, что оно тотально, что нет нейтрального наблюдателя или третьей позиции, значит сказать, что две позиции не могут быть сосчитаны за две. На основе чего мог бы быть сделан такой подсчет? Двое презентированы как таковые только в трех, они презентированы как элемент трех.

Необходимо тщательно различать любовь — и пару, чету. Пара — это то, что из любви видимо для третьего. Таким образом, два сосчитаны исходя из ситуации, где наличествуют трое. Но третий, о котором идет речь, кем бы он ни был, не представляет собой отдельную, третью позицию. Следовательно, двое, которых считает третий, являются какими угодно, неразличимыми двумя, полностью внешними Двоице разъединения. Феноменальная види­мость пары, подчиненная внешнему закону счета, ничего не говорит о любви.

Пара именует не любовь, но статус (и даже Государство[11]) любви. Не презен­тация любви, но репрезентация. Двое, сосчитанные с точки зрения трех, не существуют для любви. Для любви нет трех, а Двоица в ней пребывает изъя­той из любого счета.

Поскольку трех нет, необходимо модифицировать формулировку тезиса 1, ибо точнее будет сказать, что

 

1бис. Дана одна позиция и дана другая позиция.

Даны «одно» и «одно», не образующие два, единичность каждого «одного» при этом неотличима, хотя они тотально разъединены, от единичности дру­гого. В частности, никакая одиночная позиция не включает в себя опыт дру­гого, иначе это было бы интериоризацией двух.

Этот момент всегда ставил в тупик феноменологические подходы к любви: если любовь есть «сознание другого как другого», это значит, что другой идентифицируем в сознании как тот же. Иначе как помыслить, что созна­ние — которое является местом идентификации себя как того-же-как-себя — может (вос)принять или испытать другого как такового?

У феноменологии тогда лишь два выхода:

—или приглушить инаковость. На моем языке это означает, что она детотализирует разъединение и, по сути, сводит схизму мужчина/женщина к про­стому разделению человеческого, где сексуация как таковая исчезает;

— или же уничтожить тождественное. Это сартровский подход: сознание есть ничто, и у него нет места для самого себя, оно является сознанием себя, нететическим сознанием себя. Но известно, чем для Сартра становится лю­бовь, вынуждаемая этой чистой прозрачностью: безвыходным колебанием между садизмом (заставить другого быть объектом-собой) и мазохизмом (за­ставить себя быть объектом-собой для другого). Что означает, что Двоица яв­ляется лишь махинациями Одного.

Чтобы одновременно удержать и разъединение и то, что существует ис­тина разъединения, необходимо исходить не из сознания любящего, но из любви как процесса.

Скажем тогда, что любовь является именно свершением Двоицы как та­ковой, сценой Двоицы.

Но внимание: сцена Двоицы не является бытием Двоицы, которое пред­полагает трех. Сцена Двоицы является работой, процессом. Она существует лишь как траектория в ситуации, при условии гипотезы, что в ней имеется нечто от Двоицы. Двоица — это гипотетический оператор, оператор алеатор- ных запросов для той или иной траектории.

Свершение гипотезы о Двоице изначально событийно. Событие — это слу­чайное пополнение ситуации, которое мы называем встречей. Разумеется, со­бытие-встреча существует лишь в форме своего затмения и исчезновения. Оно удерживается лишь через именование, и это именование представляет собой декларацию, признание в любви. Декларирующее имя извлекается из пустоты места, в котором встреча заимствует минимум бытия для его пополнения.

Что за пустота выставляется через признание в любви? Это безотчетная пустота разъединения. Признание в любви запускает в оборот ситуации во­кабулу, извлеченную из нулевого интервала, который разделяет позиции мужчины и женщины. «Я тебя люблю» сцепляет два местоимения, «я» и «ты», несоединимые с точки зрения разъединения. Признание номинально фиксирует встречу, бытием которой является пустота разъединения. Осу­ществляющаяся в любви Двоица является подлинным именем разъединен­ного, схваченного в его разъединении.

Любовь — это нескончаемая верность первичному именованию. Она являет­ся материальной процедурой, которая переоценивает тотальность опыта, обо­зревает всю ситуацию — фрагмент за фрагментом, исходя из того, соединимы или нет эти фрагменты с номинальным предположением о наличии Двоицы.

Есть числовая схема, свойственная любовной процедуре. Эта схема гласит, что Двоица расщепляет Единое и испытывает бесконечность ситуации. Одно, Два, Бесконечность — такова нумеричность любовной процедуры. Она струк­турирует становление родовой истины. Истины чего? Истины ситуации, по­скольку в ней существуют две разъединенные позиции. Любовь — не что иное, как серия испытывающих запросов о разъединении, о Двоице, которая в рет­роактивном действии встречи удостоверяется как всегда представлявшая со­бой один из законов ситуации.

Если в ситуации разъединения свершается хотя бы одна истина, тогда ста­новится ясно, что всякая истина адресована всем и что она гарантирует един­ство проявлений и следствий функции человечества Н(х). Ибо тогда заново установлено, что есть только одна ситуация, та, в которой схватывается ис­тина. Одна ситуация, не две. Ситуация, в которой разъединение является не формой бытия, но законом. И все без исключения истины являются истинами этой ситуации.

Любовь есть место, работа которого в том, что разъединение не разделяет ситуацию в ее бытии. Или что разъединение является лишь законом, а не суб­станциальным разграничением. Это научная сторона любовной процедуры.

Любовь раскалывает Единое по линии Двоицы. И только исходя из этого, может быть помыслено, что, хотя ситуация и прорабатывается разъедине­нием, она такова, что в ней имеется что-то из Единого и что именно этим Еди­ным-множественным удостоверяется любая истина.

В нашем мире любовь является хранителем универсальности истинного. Она высвечивает его возможность, поскольку производит истину разделения.

Но какой ценой?

 

7. ЛЮБОВЬ И ЖЕЛАНИЕ

Двоица в качестве постсобытийной гипотезы должна быть отмечена матери­ально. У ее имени должны быть прямые референты. Этими референтами, как всем известно, являются тела, тела, отмеченные сексуацией. Отличительный признак, который несут тела, вписывает Двоицу в регистр своих имен. Сек­суальное связанно с любовной процедурой как приходом Двоицы в двух точ­ках: имени пустоты (признания в любви) и материального диспозитива, ограниченного телами. Извлеченное из пустоты разъединения имя и поме­ченные различием тела образуют оператор любви.

Вопрос о том, как тела входят в любовь, должен быть тщательно рассмот­рен, поскольку он затрагивает неизбежную развязанность между любовью и желанием.

Желание находится в плену у своей причины, которая не является самим телом, еще меньше «другим» как субъектом; причина — это объект, чьим носителем является тело, объект, перед которым субъект, оказавшись в фантазматической рамке, приходит к собственному исчезновению. Разумеется, любовь участвует в процессии желания, но для любви нет объекта желания как причины[12]. Таким образом, любовь, помечающая материальность тел ги­потезой Двоицы, которую она активирует, не может ни избежать объекта- причины желания, ни подчиниться его приказам. Ибо любовь имеет дело с телами со стороны разъединяющего именования, тогда как желание соотно­сится с ними как с основанием бытия расщепленного субъекта.

Поэтому любовь всегда оказывается в замешательстве, если не перед сек­суальностью, то, по крайней мере, перед блуждающим в ее поле объектом. Любовь проходит через желание, как верблюд через игольное ушко. Любовь вынуждена пройти через него, но лишь затем, чтобы жизнь тел удержала ма­териальную отметку разъединения, внутреннюю пустоту которой воплотило признание в любви.

Скажем, что любовь и желание имеют дело не с одним и тем же телом, хотя это тело, в сущности, «одно и то же».

В ночи тел любовь стремится, следуя разъединению, расширить всегда частичный характер объекта желания. Она стремится преодолеть ограниче­ние, нарциссическую опору и установить (что она может сделать, лишь бу­дучи изначально ограниченной объектом), что данное тело-субъект принад­лежит генеалогии события и что до того, как проявится блеск объекта желания, это тело было сверхштатной эмблемой грядущей истины, что это тело — встречено.

Только в любви перед телами стоит задача засвидетельствовать Двоицу. Тело желания — это состав преступления, преступления со стороны «я». Оно пытается заручиться поддержкой Единого в форме объекта. Лишь любовь отмечает Двоицу через определенное освобождение от объекта, которое предполагает соответствующую захваченность им.

Именно в точке желания любовь впервые раскалывает Единое, чтобы свершилась гипотеза Двоицы.

Хотя здесь есть какая-то насмешка — поскольку это тема Святых Отцов Церкви — необходимо принять то, что отличительные половые признаки сви­детельствуют о разъединении лишь при условии признания в любви. Без этого условия Двоицы нет и отмеченность полом целиком находится в разъединении, без возможности быть удостоверенной. Скажем чуть жестче: любое обнажающее раскрытие тел вне связи с любовью является в строгом смысле мастурбационным; оно имеет смысл лишь изнутри одной позиции. Это никакое не осуждение, а лишь простое разграничение, поскольку «сек­суальная» мастурбационная активность является вполне разумной со сто­роны каждой из разъединенных позиций. Но в этой активности нет ничего общего с той ситуацией, когда переходят — но можно ли здесь «перейти»? — от одной позиции к другой.

Только любовь предъявляет сексуальное как фигуру Двоицы. Следова­тельно, она является местом, где утверждается, что наличествуют два сексуированных тела, а не одно. Любовное раскрытие тел является доказательством того, что за уникальным именем пустоты, разверзающейся в промежутке разъединения, происходит разметка самого этого разъединения. Это и есть процедура верности, которая основывается на факте радикального разъеди­нения (дизъюнкции).

Но сексуированное удостоверение разъединения в постсобытийном имени его пустоты не отменяет разъединение. Дело лишь в том, чтобы произвести из него истину. Следовательно, действительно верно, что не существует сек­суальных отношений, ибо любовь основывает Двоицу, а не соотношение Од­них в Двоице. Два тела не презентируют Двоицу — тогда понадобился бы бес­полый третий, — они лишь отмечают Двоицу.

 

8. ЕДИНСТВО ЛЮБОВНОЙ ИСТИНЫ, СЕКСУИРОВАННЫЙ КОНФЛИКТ ЗНАНИЙ

Это очень тонкий момент. Необходимо понять, что любовь под эмблемой Двоицы производит истину из разъединения, но она производит истину из­нутри неотменимого принципа разъединения.

Не присутствуя, Двоица действует в ситуации как связка из имени и телес­ной отметки. Она служит для исчисления ситуации через трудоемкие запро­сы, включая запросы о своем сообщнике, который является также помехой: желании. Сексуальность, но также и совместное проживание, представлен­ность в обществе, выходы в свет, разговоры, работа, путешествия, ссоры, дети — все это представляет собой материальность процедуры, ее истинност­ную траекторию в ситуации. Но эти операции не объединяют партнеров. Двоица действует разъединенно. Будет наличествовать лишь одна любовная истина ситуации, но процедура этого единства движется внутри разъедине­ния, истину которого она производит.

Эффекты этого напряжения можно наблюдать на двух уровнях:

1)    В любовной процедуре наличествуют функции, соединения которых по-новому определяют позиции.

2)    То, что единая истина дозволяет в будущем предвосхищать относи­тельно знания, является сексуированным. Иначе говоря, отдаленные от ис­тины, позиции возвращаются к знанию.

По первому пункту я позволю себе отослать читателя к тексту (послед­нему в этой книге), опирающемуся на творчество Самюэля Беккета, под на­званием «Письмо родового»[13]. Там я показываю, что, по Беккету (я возвра­щаюсь к тому, что в романной прозе функционирует как мысль о любви как мысли), становление любовной процедуры задействует:

— функцию блуждания, алеа, случайностного путешествия по ситуации, которое обеспечивает артикуляцию Двоицы вкупе с бесконечностью. Эта функция выставляет гипотезу о Двоице к бесконечной презентации мира;

—функцию неподвижности, которая хранит и удерживает первоначальное именование и гарантирует, что имя события-встречи не исчезнет вместе с са­мим событием;

— функцию императива: всегда продолжать, даже в разлуке. Поддержи­вать само отсутствие как способ продолжения;

— функцию нарратива, которая последовательно записывает в виде не­кого архива становление-истиной блуждания.

Итак, можно установить, что разъединение заново вписывает себя в таб­лицу функций. «Мужчина» тогда будет аксиоматически определен как лю­бовная позиция, соединяющая императив и неподвижность, тогда как «жен­щина» соединяет блуждание и нарратив. Не страшно, что эти аксиомы могут совпасть с поверхностными (или весьма ценными) общими местами: «муж­чина» — это тот (или та), кто ничего не делает, я имею в виду ничего явного для и во имя любви, поскольку он полагает, что то, что сработало один раз, вполне может работать и дальше без переаттестации. «Женщина» — это та (или тот), кто отправляет любовь в путешествие и желает, чтобы любовная речь повторялась и обновлялась. Или в лексике конфликта: «мужчина» нем и жесток; «женщина» болтлива и требовательна. Это эмпирическая материя для труда любовных запросов об истине.

Второй пункт самый сложный.

В первую очередь я отвергаю то, что в любви каждый пол может узнать что-либо о другом поле. Я в это нисколько не верю. Любовь — это запрашива­ние о мире с точки зрения Двоицы, она никоим образом не является запросом одного из термов Двоицы о другом. Есть реальное разъединения, заключаю­щееся в том, что как раз никакой субъект не может занимать в одно и то же время и в одном и том же отношении обе позиции. Это невозможное, которое лежит в основе самой любви. Оно управляет вопросом о любви как месте зна­ния: что, с точки зрения любви, может быть познано?

Необходимо тщательно различать знание и истину. Любовь производит истину ситуации, в которой разъединение является законом. Эту истину она конструирует до бесконечности. Значит, истина никогда полностью не пре- зентирована. Любым знанием, связанным с этой истиной, можно располагать как предвосхищением: если эта незавершимая истина будет иметь место, ка­кие суждения тогда будут пусть не истинными, но достоверными? Такова об­щая форма знания, обусловленного родовой процедурой или процедурой истины. Из технических соображений я назвал ее вынуждением[14]. Можно вы­нудить знание через гипотезу об имении-места истины, которая осуществ­ляется. В случае любви осуществление истины обращено на разъединение. Каждый может вынудить знание о сексуированном разъединении исходя из любви, при гипотезе о том, что она имела место.

Но вынуждение осуществляется внутри ситуации, где действует любовь. Если истина одна, тогда вынуждение, а значит, и знание подчинены разъеди­нению позиций. То, что исходя из любви знает «мужчина», и то, что знает «женщина», остается разъединенным. Иначе говоря: достоверные суждения о Двоице исходя из ее событийного открытия не могут совпадать. В част­ности, знания о поле сами остаются непоправимо сексуированными. Оба пола не то чтобы не знали о себе, но они достоверно знают о себе разъединен­ным образом.

Любовь является сценой, где осуществляется единая истина о сексуированных позициях, проходящая через непримиримый конфликт знаний.

Дело в том, что истина находится в точке не-знаемого. Знания являются достоверными и антиципирующими, но при этом разъединенными. Это разъ­единение формально представимо внутри инстанции Двоицы. Позиция «мужчины» утверждает расколотое в Двоице — то между-двумя, где нахо­дится пустота разъединения. Позиция «женщины» утверждает, что Двоица длится в блуждании. Я как-то предложил следующую формулу: знание муж­чины направляет свои суждения на ничто Двоицы. Знание женщины — ни на что, кроме самой Двоицы. Можно также сказать, что сексуация знаний в любви разъединяет:

1)   достоверное мужское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, но никоим образом не одним»;

2)   не менее достоверное женское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, и иначе нас не было».

Женское высказывание направлено на само бытие. Таково ее предназначе­ние — онтологическое — в любви. Мужское высказывание направлено на из­менение числа, мучительное взламывание Единого гипотезой о Двоице. Оно сущностно логично.

Конфликт знаний в любви демонстрирует, что Единое какой-либо ис­тины всегда предъявляется одновременно логически и онтологически. Это отсылает нас к Книге гамма «Метафизики» Аристотеля — и к прекрас­ному комментарию к этой книге, озаглавленному «Решение смысла», не­давно появившемуся в издательстве «Врэн». Загадкой в этом тексте Арис­тотеля является переход между онтологической позицией науки о бытии- как-бытии и решающей позицией принципа тождества — чисто логиче­ского принципа. Этот переход переходим не более, чем переход от позиции мужчины к позиции женщины. Авторы комментария показывают, что Ари­стотель «вынужденно» впадает в опосредующий стиль — в опровержение софистов. Между онтологической и логической позициями есть лишь по­средничество опровержения. Таким образом, каждая из позиций, вовле­ченных в любовь, может войти в контакт с другой лишь как с некой софисти­кой, которую необходимо опровергнуть. Кому не знакома утомительная жестокость этих опровержений, в конце концов сводящихся к прискорбной фразе «ты меня не понимаешь»? Можно было бы сказать, что это раздра­женная разновидность признания в любви. Кто действительно любит, тот плохо понимает.

Я не могу считать случайностью, что комментарий к Аристотелю, который я здесь использую для моих собственных целей, написан женщиной и муж­чиной, Барбарой Кассэн и Мишелем Нарси.

 

9. ЖЕНСКАЯ ПОЗИЦИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Здесь можно было бы закончить. Но я добавлю постскриптум, который вер­нет меня к тому, с чего я начал.

Существование любви ретроактивно проявляет то, что в разъединении по­зиция женщины является единственным носителем связи между любовью и человечеством, — человечеством, понимаемым, как это делаю я, в качестве функции Н(х), которая образует узел, вовлекающий истинностные про­цедуры, то есть науку, политику, искусство и любовь.

Скажут: еще одно общее место, гласящее, что «женщина» не может не ду­мать о любви, «женщина» — это бытие к любви.

Смело пересечем общее место.

Установим аксиоматически, что позиция женщины такова, что в случае изъятия из любви она оказывается затронутой бесчеловечностью. Иначе го­воря, функция Н(х) обладает значимостью, лишь поскольку существует ро­довая любовная процедура.

Эта аксиома означает, что для данной позиции предписание человечест­ва может иметь значение лишь тогда, когда удостоверено существование любви.

Мимоходом заметим, что такое удостоверение не обязательно принимает форму любовного опыта. Можно быть «захваченным» существованием ис­тинностной процедуры иным путем, нежели ее испытывание. Здесь опять- таки необходимо остерегаться любого психологизма: важно не сознание любви, но наличие для терма х доказательства ее существования.

Есть терм х — ноуменальная виртуальность человеческого, каким бы ни был ее эмпирический пол, — активирующий функцию человечества лишь при условии такого доказательства, и мы утверждаем, что этот терм — жен­щина. Таким образом, «женщина» — это та (или тот), для кого изъятие из любви обесценивает Н(х) в его других разновидностях — в науке, политике и любви. A contrario, существование любви виртуально развертывает Н(х) во всех его типах, и в первую очередь в наиболее связанных или пересекаю­щихся. Что, возможно, проясняет — если принять, что именно о «феминизи­рованном» терме х речь идет в письме романисток, — почему женщины до­стигли совершенства в романе.

Для позиции мужчины дело обстоит по-другому: каждый тип процедуры сам обеспечивает значимость функции Н(х), без учета других типов.

Таким образом, я пытаюсь последовательно дать определение словам «мужчина» и «женщина» исходя из точки, в которой любовь надрезает связку четырех типов истинностных процедур. Иначе говоря, будучи соотнесенным с функцией человечества, половое различие может быть помыслено лишь в осуществлении любви как различающего критерия.

Но разве может быть иначе, если любовь, одна любовь производит истину из разъединения? Желание не может обосновать мысль о Двоице, поскольку оно захвачено засвидетельствованием бытия-Одним, которое предписыва­ется объектом.

Можно также сказать, что желание, какой бы ни была сексуация, является гомосексуальным, тогда как любовь, даже между геями, является принципи­ально гетеросексуальной.

Проход любви через желание, о чьей проблематичной диалектике я гово­рил выше, может быть высказан так: заставить гетеросексуальное любви пройти через гомосексуальное желания.

В конечном счете, оставив за скобками пол тех, кого любовная встреча на­значает к истине, лишь внутри поля любви даны «женщина» и «мужчина».

Но вернемся к человечеству. Если принять, что Н является виртуальной композицией четырех типов истин, можно утверждать, что для женской позиции любовь связывает все четыре типа и что лишь при условии люб­ви человечество, Н, существует в качестве общей конфигурации. Тогда как для позиции мужчины каждый тип метафоризирует другие типы, и эта ме­тафора равняется утверждению имманентного присутствия в каждом типе человечества Н.

Тогда перед нами две следующие схемы[15].

Из этих схем ясно, что женская репрезентация человечества является од­новременно обусловленной и связанной, что обеспечивает более полное вос­приятие — и, в некоторых случаях, более короткий путь к бесчеловечности. В то же время мужская репрезентация является одновременно символиче­ской и разделяющей, что может привести к безразличию, но обеспечивает большую способность к заключениям.

Идет ли речь об ограничительной концепции женского? Не сводится ли это общее место, пускай и более утонченное, к схеме господства, гласящей в общем и целом, что доступ к символическому и универсальному более непо­средственен для мужчины? Что этот доступ менее зависим от встречи?

Можно возразить, что встреча есть всегда и везде: любая родовая про­цедура является постсобытийной.

Но не это является принципиальным. Принципиально то, что любовь, как я уже сказал, является гарантом универсального, поскольку только она вы­свечивает разъединение в качестве простого закона единой ситуации. То, что значение функции Н(х) для женской позиции зависит от существования любви, может быть высказано и так: женская позиция требует для Н(х) га­рантий универсальности. Лишь при таком условии она связывает составляю­щие Н. Позиция женщины в ее уникальном отношении к любви опирается на ясность формулы «для любого х, Н(х), какими бы ни были эффекты разъединения или разъединений (поскольку сексуальное разъединение, воз­можно, не является единственным)».

Здесь я совершаю дополнительный шаг по отношению к лакановским формулам сексуации. Очень схематично: Лакан исходит из фаллической функции Ф(х)[16]. Он назначает универсальный квантор для позиции муж­чины (для-всех-мужчин) и определяет позицию женщины через комбинацию экзистенциального квантора и отрицания, что приводит к утверждению, что женщина — это не-все и не-вся (pas-toute).

Во многих отношениях это классическая позиция. Когда Гегель говорил, что женщина — это ирония сообщества, он указывал именно на такой эффект экзистенциальной межи: женщина подрывает целое, которое мужчины от­чаянно пытаются упрочить.

Но это происходит строго внутри поля действия функции Ф(х). Наиболее очевидный вывод из того, что я здесь сказал, заключается в том, что функция человечества Н(х) не совпадает с функцией Ф(х).

В отношении функции Н(х) именно позиция женщины поддерживает универсальную всеобщность, а позиция мужчины метафорически диссеми- нирует виртуальности единой композиции Н.

Любовь является тем, что, отделяя Н(х) от Ф(х), возвращает женщинам — на всей протяженности истинностных процедур — универсальный квантор.

Пер. с франц. Сергея Ермакова

 

_________________________________

 

* Qu’est-ce que l’amour? — Глава из книги:  Badiou A. Conditions. © Editions du Seuil, 1992.

1) Этот текст представляет собой переработанную версию до­клада, прочитанного в рамках коллоквиума «Работа знания и половое различие» (1990). Коллоквиум проходил в Меж­дународном коллеже философии и был организован Женевьевой Фрэс, Моникой Давид-Менар и Мишелем Тором. Мой доклад был озаглавлен «Любовь — место сексуированного знания?», он был опубликован вместе с другими докла­дами коллоквиума в издательстве «L’Harmattan» (1991).

2) Сексуация, по определению Ж. Лакана, в отличие от био­логической сексуальности, обозначает способ, каким субъ­ект вписан в сексуальное различие. — Примеч. ред.

3) Подробнее о бадьюанской концепции противостоянии со­фиста и философа см.: Бадью А. Манифест философии. СПб.: Machina, 2003. С. 63—65.

4) ETEQog — иной, другой (гр.). Здесь «гетерос» не имеет ни­какого отношения к гетеросексуальности, поскольку, со­гласно Бадью (см. ниже), именно любовь и может ее за­свидетельствовать. — Примеч. перев.

5) Подробнее об этом см. статью Л. Кьезы в этом номере «НЛО».

6) Бадью противопоставляет здесь глаголы suppleer и sup- plementer, компенсацию-восполнение (нехватки) и сверх­штатную надбавку. По Бадью, событие никогда не является ответом на ту или иную нехватку внутри ситуации, любая ситуация при взгляде на нее изнутри — полна и не нужда­ется в событии. И лишь после сверхштатного события, зад­ним числом, становится очевидной «центральная пустота», которая подшивает ситуацию к ее бытию. В общем и целом, это вполне хайдеггеровская мысль: ведь и бытие в повсе­дневности является чем-то излишним для Dasein, которое может довольствоваться одними сущими. — Примеч. перев.

7) Ситуация — это «какое-либо положение вещей, произ­вольно предъявленная множественность» (Бадью А. Ма­нифест философии. С. 17) или «любая предъявленная кон­систентная множественность, то есть: множество и режим счета-за-одно, структура». См.: Badiou A. L’etre et l’evene- ment. Paris: Seuil, 1988. Р. 557.

8) «Презентация — первичное слово метаонтологии (или фи­лософии). Презентация — это бытие-множественным в его действительном развертывании. «Презентация» полностью соответствует «неконсистентному множеству»». См.: Badiou A. L’etre et l’evenement. P. 555. Презентация должна тщательно отличаться от присутствия (Ibid. P. 35). Мы пе­редаем presentation как презентацию, а глагол presenter в большинстве случаев как презентировать. — Примеч. перев.

9) Верность (процедура верности) — базовая операция бадьюанского субъекта — имеет очень простую логическую структуру: это случайностная траектория запросов (enquetes) субъекта о том, что может быть присоединено из ситуации к имени события. Например, в случае научной ситуации, о том, какие уже существующие ресурсы могут быть задействованы для развития новой революционной теории или интуиции и т.д. Субъект состоит из всех эле­ментов ситуации, запрошенных позитивно, то есть из всех элементов, присоединенных им к имени события. Таким образом, верность — это одновременно и верность собы­тию, и верность себе как субъекту — если субъект прекра­щает запрашивать ситуацию, он исчезает. — Примеч. перев.

10) «Les deux sexes mourront chacun de leur cote» — строчка из поэмы Альфреда де Виньи «Гнев Самсона» («La colere de Samson»,1839). Ср. с переводом Д. Проткина «Два пола встретят смерть, хотя и будут рядом». — Примеч. перев.

11) Бадью, начиная с «Бытия и события», часто пользуется тем, что во французском языке слово etat означает как «со­стояние, статус», так и «государство». Etat у Бадью — это «счет счета», «метаструктура», то, что накладывается на исходную ситуацию-множество (например, в случае с по­литикой — на общество), пересчитывая ее таким образом, что из ситуации исключаются все неконсистентные эле­менты и гарантируется, что ситуация не встретится с собственной «блуждающей пустотой», которая, однако, и является собственным бытием ситуации. Если изначаль­ный счет-за-одно — это презентация ситуации, то etat — это репрезентация. См.: Badiou A. L’etre et l’evenement. P. 109— 117, 542. — Примеч. перев.

12) Подробнее об этом см. статью Л. Кьезы. — Примеч. ред.

13) Badiou A. Conditions. P. 329—366.

14) О вынуждении см., во-первых, предисловие к данной книге Франсуа Валя (Badiou A. Conditions. P. 7—54), наш текст «Истина: вынуждение и неименуемое» (Ibid. P. 196—212) и, разумеется, последние размышления в «Бытии и событии».

15) Схемы не приведены на сайте по техническим причинам.

16) Подробнее об этом см.: LacanJ. On Feminine Sexuality, The Limits of Love and Knowledge: Book XX. New York; London: Norton, 1998 (рус. пер. готовится к публикации).

 

Что такое любовь? — Журнальный зал

Ключевые слова: любовь, сексуальное различие, женщина, мужчина, сексуация, ситуация,

субъект

Ален Бадью

 

ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?*[1]

 

1. ПОЛ И ФИЛОСОФИЯ

Кое-кто полагал, что в фундаменте философии, как систематической воли, заложено исключение полового различия. Действительно, не в том, что в этой воле было наиболее состоятельным, — от Платона до Ницше включительно — слово «женщина» достигало статуса понятия. Быть может, и не в том призва-ние этого слова? Но разве лучше обстояло дело со словом «мужчина», если лишить его родового смысла и взять с точки зрения чистой сексуации?[2] Должны ли мы тогда заключить, что философия и в самом деле обезразличивает половое различие? Я так не считаю. Слишком многое говорит об обрат-ном, особенно если учесть, что хитрость такого различия, очевидно куда бо-лее тонкая, чем хитрость Разума, заключается в том, что ни слово «женщина», ни слово «мужчина» не выдвигается на первый план. Возможно, поэтому фи-лософски приемлемо применить к полу способ, которым Жан Жене вопро-шал о расах. Он спрашивал, что такое негр, уточняя: «И во-первых, какого он цвета?» Тогда, если мы зададимся вопросом, что такое мужчина или что такое женщина, вполне философски благоразумно будет уточнить: «И во-первых, какого он(а) пола?» Ибо согласятся, что вопрос о поле является первичной трудностью: половое различие может быть помыслено лишь через трудоем-кое определение той идентичности, внутри которой оно возникает.

Добавим, что современная философия — чему есть каждодневные под-тверждения — адресована и адресуется женщинам. Философию даже можно подозревать — мою в том числе, — что как дискурс она в значительной мере ориентирована стратегией соблазнения.

Так или иначе, философия подступается к полу через любовь — это верно до такой степени, что только у Платона некто Лакан вынужден был искать опору, чтобы помыслить любовь в переносе.

Здесь, однако, возникает более серьезное возражение: за исключением соб-ственно платоновского начала, все, что было сказано подлинно верного о люб-ви — пока психоанализ не поколебал это понятие, — было сказано в области искусства, особенно в искусстве романа, чей пакт с любовью носит сущност-ный характер. Помимо всего прочего, отметим, что женщины преуспели в этом искусстве, придав ему определяющий импульс. Мадам де ла Файетт, Джейн Остин, Вирджиния Вулф, Кэтрин Мэнсфилд, множество других. И задолго до них, в XI веке — что невообразимо для западных варваров — госпожа Мурасаки Сикибу, автор величайшего текста, в котором развертывается сказы-ваемое любви в ее мужском измерении, «Гэндзи-моногатари».

Итак, пусть не возражают мне, приводя в пример классическую локализа-цию женщин в поле эффектов возвышенной страсти и в измерении нарратива. Во-первых, как я покажу, значимая связь между «женщиной» и «любовью» за-трагивает все человечество, более того, легитимирует само его понятие. Кроме того, я, разумеется, разделяю мысль, что женщина способна, в будущем тем бо-лее, преуспеть в любой области и даже переосновать любое поле заново. Про-блема, как и с мужчинами, лишь в том, чтобы знать, при каких условиях и ка-кой ценой. Наконец, я считаю романную прозу искусством ужасающей и абстрактной сложности, а шедевры этого искусства — величайшими свидетель-ствами того, на что способен субъект, когда он пронзен и учрежден истиной.

Из какого места можно наблюдать связку истинностных процедур, подоб-ных связке между любовью и романом? Из места, в котором удостоверяется, что любовь и искусство пересекаются, то есть они совозможны во времени. Это место называется философией.

Следовательно, слово «любовь» здесь будет сконструировано как фило-софская категория, что вполне легитимно, если вспомнить, что такой же ста-тус имеет платоновский Эрос.

Отношение этой категории к тому, как мыслит любовь психоанализ, на-пример в вопросе о переносе, будет, скорее всего, проблематичным. Скрытым правилом здесь будет правило внешней связности: «Сделай так, чтобы фи-лософская категория, при всем своем возможном своеобразии, оставалась со-вместимой с психоаналитическим понятием». Но я не буду вдаваться в де-тали этой совместимости.

Отношение этой категории к открытиям романного искусства будет кос-венным. Скажем, что общая логика любви, схваченная в расщеплении между (универсальной) истиной и (сексуированными) знаниями, должна быть впо-следствии проверена через конкретные прозаические тексты. Правило в та-ком случае будет правилом подведения под понятие: «Сделай так, чтобы твоя категория учитывала великие прозаические тексты о любви как синтаксис, задействующий ее семантические поля».

Наконец, отношение этой категории к общеизвестным очевидностям (ибо любовь, по сравнению с искусством, наукой и политикой, является истин-ностной процедурой не то чтобы наиболее распространенной, но наиболее доступной) будет смежностью. В вопросе о любви присутствует здравый смысл, попытка избежать которого будет достаточно комичной. Правило мо-жет быть таким: «Сделай так, чтобы твоя категория, какими бы парадоксаль-ными ни были ее следствия, не удалялась от ходячих интуиций о любви».

 

2. О НЕКОТОРЫХ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ ЛЮБВИ, ЧТО НЕ БУДУТ ИСПОЛЬЗОВАНЫ ДАЛЕЕ

Философия вообще, любая философия, основывает свое место мысли на дисквалификациях (recusations) и на декларациях. В самом общем плане, на дис-квалификации софистов[3] и на декларации, что имеются истины. В нашем случае это будет:

1) Дисквалификация концепции слияния в любви. Любовь не является тем, что из заданной структурно Двоицы производит Единое экстаза. Эта дис-квалификация, в сущности, идентична дисквалификации бытия-к-смерти. Ибо экстатическое Одно полагает себя по ту сторону Двоицы лишь в качестве подавления множественности. Отсюда метафора ночи, настойчивая сакрали-зация встречи, террор, осуществляемый миром. Тристан и Изольда Вагнера. В моих категориях, это фигура катастрофы, в данном случае происходящей в любовной родовой процедуре. Но это катастрофа не самой любви, она яв-ляется следствием философемы, философемы Единого.

2) Дисквалификация жертвенной концепции любви. Любовь не является принесением в жертву Того же на алтаре Другого. Ниже я попытаюсь показать, что любовь не является даже опытом другого. Она — опыт мира, или ситуации, при постсобытийном условии, что имеется нечто от Двоицы (qu‘il y a du Deux). Я намерен изъять Эрос из какой бы то ни было диалектики Гетероса[4].

3) Дисквалификация «сверхструктурной» или иллюзионной концепции любви, столь дорогой для пессимистической традиции французских морали-стов. Я имею в виду концепцию, в соответствии с которой любовь — лишь иллюзорное украшение, через которое проходит реальное секса. Или же что сексуальное желание и ревность являются основой любви. Мысль Лакана иногда граничит с этой идеей, например когда он говорит, что любовь — это то, что восполняет отсутствие сексуальных отношений[5]. Но он также говорит и обратное, когда признает за любовью онтологическое призвание, призвание «подступа к бытию». Дело в том, что любовь, как я полагаю, ничего не вос-полняет. Она пополняет, и это совсем другое дело[6]. Она оказывается прова-лом только при условии, что ее ошибочно полагают связующим отношением. Но любовь — не отношение. Любовь — это производство истины. Истины о чем? О том именно, что Двоица, а не только Одно, задействованы в ситуации[7].

 

3. РАЗЪЕДИНЕНИЕ

Перейдем к декларациям.

Здесь необходимо задать аксиоматику любви. Зачем нужна аксиоматика? По причине глубокого убеждения, впрочем, обоснованного Платоном: любовь никогда не дана непосредственно в сознании любящего субъекта. Относитель-ная скудость всего, что философы говорили о любви, как я убежден, происхо-дит оттого, что они подступались к ней через психологию или через теорию страстей. Но любовь, хотя и включает в себя опыт блужданий и мучений лю-бящих, нисколько не раскрывает в этом опыте свою собственную сущность. Напротив, именно от этой сущности зависит возникновение субъектов любви. Скажем, что любовь — это процесс, который распределяет опыт так, что из-нутри этого опыта закон распределения не поддается расшифровке. Что можно сказать по-другому: опыт любящего субъекта, являющийся материей любви, не учреждает никакого знания о любви. Именно в этом особенность любовной процедуры (по сравнению с наукой, искусством или политикой): мысль, которой она является, не является мыслью о ней самой, как мысли. Любовь, являясь опытом мысли, не мыслит себя (s‘impense). Знание в любви, несомненно, требует применения силы, в частности силы мысли. Но оно само остается неподвластным этой силе.

Следовательно, необходимо держаться в стороне от пафоса страсти, за-блуждения, ревности, секса и смерти. Никакая другая тема не требует чистой логики более, чем любовь.

Мой первый тезис будет следующим:

 

1. В опыте даны две позиции.

Под «опытом» я разумею опыт в самом широком смысле, презентацию[8] как таковую, ситуацию. И в презентации даны две позиции. Условимся, что обе позиции сексуированы, и назовем одну из них позицией «женщины», а другую позицией «мужчины». На данный момент мой подход строго номиналистский — никакое разделение, эмпирическое, биологическое или соци-альное, здесь не учитывается.

То, что имеются две позиции, может быть установлено лишь задним чис-лом. На деле именно любовь, и только она, позволяет нам формально утвер-ждать существование двух позиций. Почему? По причине второго тезиса, по- настоящему фундаментального, который гласит:

 

2. Эти позиции полностью разъединены.

«Полностью» необходимо понимать в буквальном смысле: в опыте ничто не является одним и тем же для позиции мужчины и позиции женщины. Что означает: позиции не разграничивают опыт так, что есть тип презентации, за-крепленный за «женщиной», тип презентации, закрепленный за «мужчиной», и, наконец, зоны совпадения или пересечения. Все, что презентировано, презентировано таким образом, что не может быть удостоверено никакое совпа-дение между закрепленным за одной и за другой позицией.

Назовем такое положение дел разъединением, дизъюнкцией. Сексуированные позиции разъединены в отношении опыта в целом. Разъединение не мо-жет быть обнаружено, оно не может само стать объектом конкретного опыта или непосредственного знания. Ибо такой опыт или знание сами находились бы в разъединении и не могли бы встретиться с чем-либо, что говорило бы о другой позиции.

Для того чтобы имелось знание, структурное знание разъединения, потре-бовалась бы третья позиция. Именно это запрещает третий тезис:

 

3. Третьей позиции не существует.

Идея третьей позиции вовлекает работу Воображаемого: это ангел. Спор о поле ангелов имеет фундаментальное значение, поскольку его ставка — ар-тикулировать разъединение. Что невозможно сделать лишь с одной из пози-ций в опыте или в ситуации.

Что же тогда позволяет мне здесь артикулировать разъединение, не обра-щаясь к ангелу, не превращаясь в ангела? Поскольку ресурсов самой ситуа-ции здесь недостаточно, необходимо, чтобы она была пополнена. Не третьей структурной позицией, но уникальным событием. Это событие запускает лю-бовную процедуру, и мы назовем его встречей.

 

4. УСЛОВИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Но прежде, чем мы перейдем к встрече, необходимо коснуться, если так можно выразиться, другой крайности в этой проблеме. Это наш четвертый тезис:

 

4. Дано только одно человечество.

Что значит «человечество» в негуманистическом смысле? Этот термин не может быть основан ни на одном объективном предикате. Неважно, будет ли такой предикат биологическим или задающим идеал, в любом случае он не-релевантен. Под «человечеством» я понимаю то, что обеспечивает поддержку родовым, или истинностным, процедурам. Существует четыре типа таких процедур: наука, политика, искусство и, как раз, любовь. Человечество, сле-довательно, есть тогда, и только тогда, когда есть (эмансипаторная) политика, (концептуальная) наука, (созидающее) искусство — и любовь (не сведенная к коктейлю из сентиментальности и сексуальности). Человечество — это то, что поддерживает бесконечную сингулярность истин, которые вписываются в эти четыре типа. Человечество — это историческое тело истин.

Обозначим функцию человечества как Н(х). Эта запись означает, что дан-ный терм х, каким бы он ни был, поддерживает хотя бы одну родовую про-цедуру. Аксиома человечества тогда звучит так: если терм х (чтобы быть со-звучным широко распространенному кантианству, скажу: ноуменальный человек = х) активен, точнее, активирован в качестве Субъекта посредством одной из родовых процедур, тогда удостоверено, что функция человечества существует, — постольку, поскольку она допускает данный терм х в качестве аргумента.

Необходимо подчеркнуть, что существование человечества, то есть эффек-тивность его функции, возникает в точке, которую действующая истина ак-тивирует как «локальное подтверждение», являющееся субъектом. В этом смысле любой терм х принадлежит области значений или виртуальности функции человечества, которая в свою очередь локализирует его постольку, поскольку он охвачен истиной. Остается нерешенным, понуждает ли терм х функцию к существованию или, наоборот, функция «гуманизирует» терм х. Эта нерешенность подвешена на событиях, запускающих истину, оператором верности[9] которой является терм х (то есть х выдерживает трудоемкую дли-тельность любви, инициированную встречей: ему приходится быть — мето-нимией чему служит прославленное одиночество влюбленных — локализо-ванным в качестве доказательства, что Человечество существует).

Как таковой термин Н в целом (то есть существительное «человечество») предстает в качестве виртуальной сводки четырех типов — политики (х акти-вист), науки (хученый), искусства (хпоэт, художник и т.д.), любви (х, в разъ-единении «снятый» Двоицей, любовник, любовница). Термин Н связывает все четыре типа в узел. Как мы увидим, презентация этого узла находится в сердцевине разъединения между позициями «мужчины» и «женщины» в их отношении к истине.

Теперь наш четвертый тезис, утверждающий, что существует лишь одно человечество, будет означать: любая истина имеет значение для всего несу-щего ее исторического тела. Истина, любая истина, безразлична к каким бы то ни было предикатам, разделяющим то, что ее поддерживает.

Это видно хотя бы из того, что термы х — ноуменальные переменные для функции Человечества — образуют гомогенный класс, который не подвержен никакому другому разделению, кроме того, которое налагают субъективные активации, инициированные событием и помысленные внутри процедуры верности.

В частности, истина как таковая изъята из какой бы то ни было позиции. Истина транспозиционна. В общем-то, она — единственное, что обладает этим качеством, и именно поэтому истина будет именоваться родовой. В «Бытии и событии» я попытался построить онтологию из этого прилагательного.

 

5. ЛЮБОВЬ КАК РАБОТА С ПАРАДОКСОМ

Если соотнести следствия из четвертого тезиса с тремя предыдущими тези-сами, то можно четко сформулировать проблему, которая нас занимает: как возможно, чтобы истина была транспозиционной, как таковой для всех — если существуют, по крайней мере, две позиции, мужчины и женщины, ко-торые радикально разъединены в отношении опыта в целом?

Кто-то может подумать, что из первых трех тезисов вытекает следующее утверждение: истины сексуированы. Есть женская наука и мужская наука, как в свое время кое-кто полагал, что есть наука буржуазная и наука проле-тарская. Есть женское и мужское искусство, женские и мужские политиче-ские взгляды, женская любовь (стратегически гомосексуальная, как реши-тельно заявляют некоторые направления феминистской мысли) и мужская любовь. При этом обязательно добавят, что, хотя все это так, об этом невоз-можно ничего знать.

Все совершенно иначе в пространстве мысли, которое я хочу учредить. В нем одновременно утверждается, что разъединение радикально, что третьей позиции нет и, однако, что случаются истины, являющиеся родовыми, изъя-тыми из любого позиционного разъединения.

Любовь является именно тем местом, где имеют дело с этим парадоксом.

Рассмотрим это утверждение со всей серьезностью. В первую очередь оно означает, что любовь — операция, которая артикулируется через парадокс. Любовь не снимает этот парадокс, она с ним работает. Точнее, она производит истину из самого парадокса.

Знаменитое проклятие «каждый пол умрет сам по себе, со своей стороны»[10] на деле представляет собой очевидный — и не парадоксальный — закон вещей. Оставаясь на уровне ситуации (если в ней отсутствует событийное пополне-ние, а значит, и чистый случай), оба пола не прекращают умирать каждый сам по себе. Более того, под нажимом Капитала, который нисколько не озабочен половым различием, [гендерные] социальные роли оказываются неразличи-мыми: чем более явно — непосредственно и без протокола — действует закон разъединения, тем больше оба пола, практически неразличимые, умирают каж-дый со своей стороны. Ибо «сторона», на которой умирает пол, став невидимой, оказывается тем более порабощающей, препровождая обратно к тотальности разделения. Сама мизансцена половых ролей, распределение термов х в два на-блюдаемых класса, то есть hx и fx, нисколько не является выражением разъ-единения, служа для него лишь гримом, смутным опосредованием, управляе-мым всеми видами распределительных ритуалов и протоколов. Но ничто не подходит лучше Капиталу, чем существование одних лишь х. Наши общества с недавних пор заняты разгримированием разъединения, которое тем самым снова становится невидимым, теперь без опосредующей маскировки. Таким образом, на сексуированные позиции накладывается их видимая неразличи-мость, в которой упускается разъединение как таковое. Ситуация, в которой каждый чувствует, что убивает в себе возможное человечество, что он накла-дывает запрет на х, которым он является в верности истине.

Тогда становится очевидной функция любви в сопротивлении закону бы-тия. Мы начинаем понимать, что любовь, отнюдь не являясь тем, что «есте-ственным образом» налаживает мнимую связь между полами, производит истину из их развязанности.

 

6. ЛЮБОВЬ, КАК СЦЕНА ДВОИЦЫ, ПРОИЗВОДИТ ИСТИНУ ИЗ РАЗЪЕДИНЕНИЯ И ГАРАНТИРУЕТ ОДНО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Чтобы понять такое предназначение любви и, следовательно, утвердить ее как постоянную новизну в мысли — как говорит поэт Альберто Каэйро, «лю-бить значит мыслить», — необходимо вернуться к разъединению. Сказать, что оно тотально, что нет нейтрального наблюдателя или третьей позиции, значит сказать, что две позиции не могут быть сосчитаны за две. На основе чего мог бы быть сделан такой подсчет? Двое презентированы как таковые только в трех, они презентированы как элемент трех.

Необходимо тщательно различать любовь — и пару, чету. Пара — это то, что из любви видимо для третьего. Таким образом, два сосчитаны исходя из ситуации, где наличествуют трое. Но третий, о котором идет речь, кем бы он ни был, не представляет собой отдельную, третью позицию. Следовательно, двое, которых считает третий, являются какими угодно, неразличимыми двумя, полностью внешними Двоице разъединения. Феноменальная види-мость пары, подчиненная внешнему закону счета, ничего не говорит о любви.

Пара именует не любовь, но статус (и даже Государство[11]) любви. Не презен-тация любви, но репрезентация. Двое, сосчитанные с точки зрения трех, не существуют для любви. Для любви нет трех, а Двоица в ней пребывает изъя-той из любого счета.

Поскольку трех нет, необходимо модифицировать формулировку тезиса 1, ибо точнее будет сказать, что

 

1бис. Дана одна позиция и дана другая позиция.

Даны «одно» и «одно», не образующие два, единичность каждого «одного» при этом неотличима, хотя они тотально разъединены, от единичности дру-гого. В частности, никакая одиночная позиция не включает в себя опыт дру-гого, иначе это было бы интериоризацией двух.

Этот момент всегда ставил в тупик феноменологические подходы к любви: если любовь есть «сознание другого как другого», это значит, что другой идентифицируем в сознании как тот же. Иначе как помыслить, что созна-ние — которое является местом идентификации себя как того-же-как-себя — может (вос)принять или испытать другого как такового?

У феноменологии тогда лишь два выхода:

—или приглушить инаковость. На моем языке это означает, что она детотализирует разъединение и, по сути, сводит схизму мужчина/женщина к про-стому разделению человеческого, где сексуация как таковая исчезает;

— или же уничтожить тождественное. Это сартровский подход: сознание есть ничто, и у него нет места для самого себя, оно является сознанием себя, нететическим сознанием себя. Но известно, чем для Сартра становится лю-бовь, вынуждаемая этой чистой прозрачностью: безвыходным колебанием между садизмом (заставить другого быть объектом-собой) и мазохизмом (за-ставить себя быть объектом-собой для другого). Что означает, что Двоица яв-ляется лишь махинациями Одного.

Чтобы одновременно удержать и разъединение и то, что существует ис-тина разъединения, необходимо исходить не из сознания любящего, но из любви как процесса.

Скажем тогда, что любовь является именно свершением Двоицы как та-ковой, сценой Двоицы.

Но внимание: сцена Двоицы не является бытием Двоицы, которое пред-полагает трех. Сцена Двоицы является работой, процессом. Она существует лишь как траектория в ситуации, при условии гипотезы, что в ней имеется нечто от Двоицы. Двоица — это гипотетический оператор, оператор алеатор- ных запросов для той или иной траектории.

Свершение гипотезы о Двоице изначально событийно. Событие — это слу-чайное пополнение ситуации, которое мы называем встречей. Разумеется, со-бытие-встреча существует лишь в форме своего затмения и исчезновения. Оно удерживается лишь через именование, и это именование представляет собой декларацию, признание в любви. Декларирующее имя извлекается из пустоты места, в котором встреча заимствует минимум бытия для его пополнения.

Что за пустота выставляется через признание в любви? Это безотчетная пустота разъединения. Признание в любви запускает в оборот ситуации во-кабулу, извлеченную из нулевого интервала, который разделяет позиции мужчины и женщины. «Я тебя люблю» сцепляет два местоимения, «я» и «ты», несоединимые с точки зрения разъединения. Признание номинально фиксирует встречу, бытием которой является пустота разъединения. Осу-ществляющаяся в любви Двоица является подлинным именем разъединен-ного, схваченного в его разъединении.

Любовь — это нескончаемая верность первичному именованию. Она являет-ся материальной процедурой, которая переоценивает тотальность опыта, обо-зревает всю ситуацию — фрагмент за фрагментом, исходя из того, соединимы или нет эти фрагменты с номинальным предположением о наличии Двоицы.

Есть числовая схема, свойственная любовной процедуре. Эта схема гласит, что Двоица расщепляет Единое и испытывает бесконечность ситуации. Одно, Два, Бесконечность — такова нумеричность любовной процедуры. Она струк-турирует становление родовой истины. Истины чего? Истины ситуации, по-скольку в ней существуют две разъединенные позиции. Любовь — не что иное, как серия испытывающих запросов о разъединении, о Двоице, которая в рет-роактивном действии встречи удостоверяется как всегда представлявшая со-бой один из законов ситуации.

Если в ситуации разъединения свершается хотя бы одна истина, тогда ста-новится ясно, что всякая истина адресована всем и что она гарантирует един-ство проявлений и следствий функции человечества Н(х). Ибо тогда заново установлено, что есть только одна ситуация, та, в которой схватывается ис-тина. Одна ситуация, не две. Ситуация, в которой разъединение является не формой бытия, но законом. И все без исключения истины являются истинами этой ситуации.

Любовь есть место, работа которого в том, что разъединение не разделяет ситуацию в ее бытии. Или что разъединение является лишь законом, а не суб-станциальным разграничением. Это научная сторона любовной процедуры.

Любовь раскалывает Единое по линии Двоицы. И только исходя из этого, может быть помыслено, что, хотя ситуация и прорабатывается разъедине-нием, она такова, что в ней имеется что-то из Единого и что именно этим Еди-ным-множественным удостоверяется любая истина.

В нашем мире любовь является хранителем универсальности истинного. Она высвечивает его возможность, поскольку производит истину разделения.

Но какой ценой?

 

7. ЛЮБОВЬ И ЖЕЛАНИЕ

Двоица в качестве постсобытийной гипотезы должна быть отмечена матери-ально. У ее имени должны быть прямые референты. Этими референтами, как всем известно, являются тела, тела, отмеченные сексуацией. Отличительный признак, который несут тела, вписывает Двоицу в регистр своих имен. Сек-суальное связанно с любовной процедурой как приходом Двоицы в двух точ-ках: имени пустоты (признания в любви) и материального диспозитива, ограниченного телами. Извлеченное из пустоты разъединения имя и поме-ченные различием тела образуют оператор любви.

Вопрос о том, как тела входят в любовь, должен быть тщательно рассмот-рен, поскольку он затрагивает неизбежную развязанность между любовью и желанием.

Желание находится в плену у своей причины, которая не является самим телом, еще меньше «другим» как субъектом; причина — это объект, чьим носителем является тело, объект, перед которым субъект, оказавшись в фантазматической рамке, приходит к собственному исчезновению. Разумеется, любовь участвует в процессии желания, но для любви нет объекта желания как причины[12]. Таким образом, любовь, помечающая материальность тел ги-потезой Двоицы, которую она активирует, не может ни избежать объекта- причины желания, ни подчиниться его приказам. Ибо любовь имеет дело с телами со стороны разъединяющего именования, тогда как желание соотно-сится с ними как с основанием бытия расщепленного субъекта.

Поэтому любовь всегда оказывается в замешательстве, если не перед сек-суальностью, то, по крайней мере, перед блуждающим в ее поле объектом. Любовь проходит через желание, как верблюд через игольное ушко. Любовь вынуждена пройти через него, но лишь затем, чтобы жизнь тел удержала ма-териальную отметку разъединения, внутреннюю пустоту которой воплотило признание в любви.

Скажем, что любовь и желание имеют дело не с одним и тем же телом, хотя это тело, в сущности, «одно и то же».

В ночи тел любовь стремится, следуя разъединению, расширить всегда частичный характер объекта желания. Она стремится преодолеть ограниче-ние, нарциссическую опору и установить (что она может сделать, лишь бу-дучи изначально ограниченной объектом), что данное тело-субъект принад-лежит генеалогии события и что до того, как проявится блеск объекта желания, это тело было сверхштатной эмблемой грядущей истины, что это тело — встречено.

Только в любви перед телами стоит задача засвидетельствовать Двоицу. Тело желания — это состав преступления, преступления со стороны «я». Оно пытается заручиться поддержкой Единого в форме объекта. Лишь любовь отмечает Двоицу через определенное освобождение от объекта, которое предполагает соответствующую захваченность им.

Именно в точке желания любовь впервые раскалывает Единое, чтобы свершилась гипотеза Двоицы.

Хотя здесь есть какая-то насмешка — поскольку это тема Святых Отцов Церкви — необходимо принять то, что отличительные половые признаки сви-детельствуют о разъединении лишь при условии признания в любви. Без этого условия Двоицы нет и отмеченность полом целиком находится в разъединении, без возможности быть удостоверенной. Скажем чуть жестче: любое обнажающее раскрытие тел вне связи с любовью является в строгом смысле мастурбационным; оно имеет смысл лишь изнутри одной позиции. Это никакое не осуждение, а лишь простое разграничение, поскольку «сек-суальная» мастурбационная активность является вполне разумной со сто-роны каждой из разъединенных позиций. Но в этой активности нет ничего общего с той ситуацией, когда переходят — но можно ли здесь «перейти»? — от одной позиции к другой.

Только любовь предъявляет сексуальное как фигуру Двоицы. Следова-тельно, она является местом, где утверждается, что наличествуют два сексуированных тела, а не одно. Любовное раскрытие тел является доказательством того, что за уникальным именем пустоты, разверзающейся в промежутке разъединения, происходит разметка самого этого разъединения. Это и есть процедура верности, которая основывается на факте радикального разъеди-нения (дизъюнкции).

Но сексуированное удостоверение разъединения в постсобытийном имени его пустоты не отменяет разъединение. Дело лишь в том, чтобы произвести из него истину. Следовательно, действительно верно, что не существует сек-суальных отношений, ибо любовь основывает Двоицу, а не соотношение Од-них в Двоице. Два тела не презентируют Двоицу — тогда понадобился бы бес-полый третий, — они лишь отмечают Двоицу.

 

8. ЕДИНСТВО ЛЮБОВНОЙ ИСТИНЫ, СЕКСУИРОВАННЫЙ КОНФЛИКТ ЗНАНИЙ

Это очень тонкий момент. Необходимо понять, что любовь под эмблемой Двоицы производит истину из разъединения, но она производит истину из-нутри неотменимого принципа разъединения.

Не присутствуя, Двоица действует в ситуации как связка из имени и телес-ной отметки. Она служит для исчисления ситуации через трудоемкие запро-сы, включая запросы о своем сообщнике, который является также помехой: желании. Сексуальность, но также и совместное проживание, представлен-ность в обществе, выходы в свет, разговоры, работа, путешествия, ссоры, дети — все это представляет собой материальность процедуры, ее истинност-ную траекторию в ситуации. Но эти операции не объединяют партнеров. Двоица действует разъединенно. Будет наличествовать лишь одна любовная истина ситуации, но процедура этого единства движется внутри разъедине-ния, истину которого она производит.

Эффекты этого напряжения можно наблюдать на двух уровнях:

1)    В любовной процедуре наличествуют функции, соединения которых по-новому определяют позиции.

2)    То, что единая истина дозволяет в будущем предвосхищать относи-тельно знания, является сексуированным. Иначе говоря, отдаленные от ис-тины, позиции возвращаются к знанию.

По первому пункту я позволю себе отослать читателя к тексту (послед-нему в этой книге), опирающемуся на творчество Самюэля Беккета, под на-званием «Письмо родового»[13]. Там я показываю, что, по Беккету (я возвра-щаюсь к тому, что в романной прозе функционирует как мысль о любви как мысли), становление любовной процедуры задействует:

— функцию блуждания, алеа, случайностного путешествия по ситуации, которое обеспечивает артикуляцию Двоицы вкупе с бесконечностью. Эта функция выставляет гипотезу о Двоице к бесконечной презентации мира;

—функцию неподвижности, которая хранит и удерживает первоначальное именование и гарантирует, что имя события-встречи не исчезнет вместе с са-мим событием;

— функцию императива: всегда продолжать, даже в разлуке. Поддержи-вать само отсутствие как способ продолжения;

— функцию нарратива, которая последовательно записывает в виде не-кого архива становление-истиной блуждания.

Итак, можно установить, что разъединение заново вписывает себя в таб-лицу функций. «Мужчина» тогда будет аксиоматически определен как лю-бовная позиция, соединяющая императив и неподвижность, тогда как «жен-щина» соединяет блуждание и нарратив. Не страшно, что эти аксиомы могут совпасть с поверхностными (или весьма ценными) общими местами: «муж-чина» — это тот (или та), кто ничего не делает, я имею в виду ничего явного для и во имя любви, поскольку он полагает, что то, что сработало один раз, вполне может работать и дальше без переаттестации. «Женщина» — это та (или тот), кто отправляет любовь в путешествие и желает, чтобы любовная речь повторялась и обновлялась. Или в лексике конфликта: «мужчина» нем и жесток; «женщина» болтлива и требовательна. Это эмпирическая материя для труда любовных запросов об истине.

Второй пункт самый сложный.

В первую очередь я отвергаю то, что в любви каждый пол может узнать что-либо о другом поле. Я в это нисколько не верю. Любовь — это запрашива-ние о мире с точки зрения Двоицы, она никоим образом не является запросом одного из термов Двоицы о другом. Есть реальное разъединения, заключаю-щееся в том, что как раз никакой субъект не может занимать в одно и то же время и в одном и том же отношении обе позиции. Это невозможное, которое лежит в основе самой любви. Оно управляет вопросом о любви как месте зна-ния: что, с точки зрения любви, может быть познано?

Необходимо тщательно различать знание и истину. Любовь производит истину ситуации, в которой разъединение является законом. Эту истину она конструирует до бесконечности. Значит, истина никогда полностью не пре- зентирована. Любым знанием, связанным с этой истиной, можно располагать как предвосхищением: если эта незавершимая истина будет иметь место, ка-кие суждения тогда будут пусть не истинными, но достоверными? Такова об-щая форма знания, обусловленного родовой процедурой или процедурой истины. Из технических соображений я назвал ее вынуждением[14]. Можно вы-нудить знание через гипотезу об имении-места истины, которая осуществ-ляется. В случае любви осуществление истины обращено на разъединение. Каждый может вынудить знание о сексуированном разъединении исходя из любви, при гипотезе о том, что она имела место.

Но вынуждение осуществляется внутри ситуации, где действует любовь. Если истина одна, тогда вынуждение, а значит, и знание подчинены разъеди-нению позиций. То, что исходя из любви знает «мужчина», и то, что знает «женщина», остается разъединенным. Иначе говоря: достоверные суждения о Двоице исходя из ее событийного открытия не могут совпадать. В част-ности, знания о поле сами остаются непоправимо сексуированными. Оба пола не то чтобы не знали о себе, но они достоверно знают о себе разъединен-ным образом.

Любовь является сценой, где осуществляется единая истина о сексуированных позициях, проходящая через непримиримый конфликт знаний.

Дело в том, что истина находится в точке не-знаемого. Знания являются достоверными и антиципирующими, но при этом разъединенными. Это разъ-единение формально представимо внутри инстанции Двоицы. Позиция «мужчины» утверждает расколотое в Двоице — то между-двумя, где нахо-дится пустота разъединения. Позиция «женщины» утверждает, что Двоица длится в блуждании. Я как-то предложил следующую формулу: знание муж-чины направляет свои суждения на ничто Двоицы. Знание женщины — ни на что, кроме самой Двоицы. Можно также сказать, что сексуация знаний в любви разъединяет:

1)   достоверное мужское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, но никоим образом не одним»;

2)   не менее достоверное женское высказывание: «Истинным будет то, что мы были двумя, и иначе нас не было».

Женское высказывание направлено на само бытие. Таково ее предназначе-ние — онтологическое — в любви. Мужское высказывание направлено на из-менение числа, мучительное взламывание Единого гипотезой о Двоице. Оно сущностно логично.

Конфликт знаний в любви демонстрирует, что Единое какой-либо ис-тины всегда предъявляется одновременно логически и онтологически. Это отсылает нас к Книге гамма «Метафизики» Аристотеля — и к прекрас-ному комментарию к этой книге, озаглавленному «Решение смысла», не-давно появившемуся в издательстве «Врэн». Загадкой в этом тексте Арис-тотеля является переход между онтологической позицией науки о бытии- как-бытии и решающей позицией принципа тождества — чисто логиче-ского принципа. Этот переход переходим не более, чем переход от позиции мужчины к позиции женщины. Авторы комментария показывают, что Ари-стотель «вынужденно» впадает в опосредующий стиль — в опровержение софистов. Между онтологической и логической позициями есть лишь по-средничество опровержения. Таким образом, каждая из позиций, вовле-ченных в любовь, может войти в контакт с другой лишь как с некой софисти-кой, которую необходимо опровергнуть. Кому не знакома утомительная жестокость этих опровержений, в конце концов сводящихся к прискорбной фразе «ты меня не понимаешь»? Можно было бы сказать, что это раздра-женная разновидность признания в любви. Кто действительно любит, тот плохо понимает.

Я не могу считать случайностью, что комментарий к Аристотелю, который я здесь использую для моих собственных целей, написан женщиной и муж-чиной, Барбарой Кассэн и Мишелем Нарси.

 

9. ЖЕНСКАЯ ПОЗИЦИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Здесь можно было бы закончить. Но я добавлю постскриптум, который вер-нет меня к тому, с чего я начал.

Существование любви ретроактивно проявляет то, что в разъединении по-зиция женщины является единственным носителем связи между любовью и человечеством, — человечеством, понимаемым, как это делаю я, в качестве функции Н(х), которая образует узел, вовлекающий истинностные про-цедуры, то есть науку, политику, искусство и любовь.

Скажут: еще одно общее место, гласящее, что «женщина» не может не ду-мать о любви, «женщина» — это бытие к любви.

Смело пересечем общее место.

Установим аксиоматически, что позиция женщины такова, что в случае изъятия из любви она оказывается затронутой бесчеловечностью. Иначе го-воря, функция Н(х) обладает значимостью, лишь поскольку существует ро-довая любовная процедура.

Эта аксиома означает, что для данной позиции предписание человечест-ва может иметь значение лишь тогда, когда удостоверено существование любви.

Мимоходом заметим, что такое удостоверение не обязательно принимает форму любовного опыта. Можно быть «захваченным» существованием ис-тинностной процедуры иным путем, нежели ее испытывание. Здесь опять- таки необходимо остерегаться любого психологизма: важно не сознание любви, но наличие для терма х доказательства ее существования.

Есть терм х — ноуменальная виртуальность человеческого, каким бы ни был ее эмпирический пол, — активирующий функцию человечества лишь при условии такого доказательства, и мы утверждаем, что этот терм — жен-щина. Таким образом, «женщина» — это та (или тот), для кого изъятие из любви обесценивает Н(х) в его других разновидностях — в науке, политике и любви. A contrario, существование любви виртуально развертывает Н(х) во всех его типах, и в первую очередь в наиболее связанных или пересекаю-щихся. Что, возможно, проясняет — если принять, что именно о «феминизи-рованном» терме х речь идет в письме романисток, — почему женщины до-стигли совершенства в романе.

Для позиции мужчины дело обстоит по-другому: каждый тип процедуры сам обеспечивает значимость функции Н(х), без учета других типов.

Таким образом, я пытаюсь последовательно дать определение словам «мужчина» и «женщина» исходя из точки, в которой любовь надрезает связку четырех типов истинностных процедур. Иначе говоря, будучи соотнесенным с функцией человечества, половое различие может быть помыслено лишь в осуществлении любви как различающего критерия.

Но разве может быть иначе, если любовь, одна любовь производит истину из разъединения? Желание не может обосновать мысль о Двоице, поскольку оно захвачено засвидетельствованием бытия-Одним, которое предписыва-ется объектом.

Можно также сказать, что желание, какой бы ни была сексуация, является гомосексуальным, тогда как любовь, даже между геями, является принципи-ально гетеросексуальной.

Проход любви через желание, о чьей проблематичной диалектике я гово-рил выше, может быть высказан так: заставить гетеросексуальное любви пройти через гомосексуальное желания.

В конечном счете, оставив за скобками пол тех, кого любовная встреча на-значает к истине, лишь внутри поля любви даны «женщина» и «мужчина».

Но вернемся к человечеству. Если принять, что Н является виртуальной композицией четырех типов истин, можно утверждать, что для женской позиции любовь связывает все четыре типа и что лишь при условии люб-ви человечество, Н, существует в качестве общей конфигурации. Тогда как для позиции мужчины каждый тип метафоризирует другие типы, и эта ме-тафора равняется утверждению имманентного присутствия в каждом типе человечества Н.

Тогда перед нами две следующие схемы[15].

Из этих схем ясно, что женская репрезентация человечества является од-новременно обусловленной и связанной, что обеспечивает более полное вос-приятие — и, в некоторых случаях, более короткий путь к бесчеловечности. В то же время мужская репрезентация является одновременно символиче-ской и разделяющей, что может привести к безразличию, но обеспечивает большую способность к заключениям.

Идет ли речь об ограничительной концепции женского? Не сводится ли это общее место, пускай и более утонченное, к схеме господства, гласящей в общем и целом, что доступ к символическому и универсальному более непо-средственен для мужчины? Что этот доступ менее зависим от встречи?

Можно возразить, что встреча есть всегда и везде: любая родовая про-цедура является постсобытийной.

Но не это является принципиальным. Принципиально то, что любовь, как я уже сказал, является гарантом универсального, поскольку только она вы-свечивает разъединение в качестве простого закона единой ситуации. То, что значение функции Н(х) для женской позиции зависит от существования любви, может быть высказано и так: женская позиция требует для Н(х) га-рантий универсальности. Лишь при таком условии она связывает составляю-щие Н. Позиция женщины в ее уникальном отношении к любви опирается на ясность формулы «для любого х, Н(х), какими бы ни были эффекты разъединения или разъединений (поскольку сексуальное разъединение, воз-можно, не является единственным)».

Здесь я совершаю дополнительный шаг по отношению к лакановским формулам сексуации. Очень схематично: Лакан исходит из фаллической функции Ф(х)[16]. Он назначает универсальный квантор для позиции муж-чины (для-всех-мужчин) и определяет позицию женщины через комбинацию экзистенциального квантора и отрицания, что приводит к утверждению, что женщина — это не-все и не-вся (pas—toute).

Во многих отношениях это классическая позиция. Когда Гегель говорил, что женщина — это ирония сообщества, он указывал именно на такой эффект экзистенциальной межи: женщина подрывает целое, которое мужчины от-чаянно пытаются упрочить.

Но это происходит строго внутри поля действия функции Ф(х). Наиболее очевидный вывод из того, что я здесь сказал, заключается в том, что функция человечества Н(х) не совпадает с функцией Ф(х).

В отношении функции Н(х) именно позиция женщины поддерживает универсальную всеобщность, а позиция мужчины метафорически диссеми- нирует виртуальности единой композиции Н.

Любовь является тем, что, отделяя Н(х) от Ф(х), возвращает женщинам — на всей протяженности истинностных процедур — универсальный квантор.

Пер. с франц. Сергея Ермакова

 

_________________________________

 

* Qu’est-ce que l’amour? — Глава из книги: Badiou A. Conditions. ї Editions du Seuil, 1992.

1) Этот текст представляет собой переработанную версию до-клада, прочитанного в рамках коллоквиума «Работа знания и половое различие» (1990). Коллоквиум проходил в Меж-дународном коллеже философии и был организован Женевьевой Фрэс, Моникой Давид-Менар и Мишелем Тором. Мой доклад был озаглавлен «Любовь — место сексуированного знания?», он был опубликован вместе с другими докла-дами коллоквиума в издательстве «L‘Harmattan» (1991).

2) Сексуация, по определению Ж. Лакана, в отличие от био-логической сексуальности, обозначает способ, каким субъ-ект вписан в сексуальное различие. — Примеч. ред.

3) Подробнее о бадьюанской концепции противостоянии со-фиста и философа см.: Бадью А. Манифест философии. СПб.: Machina, 2003. С. 63—65.

4) ETEQog — иной, другой (гр.). Здесь «гетерос» не имеет ни-какого отношения к гетеросексуальности, поскольку, со-гласно Бадью (см. ниже), именно любовь и может ее за-свидетельствовать. — Примеч. перев.

5) Подробнее об этом см. статью Л. Кьезы в этом номере «НЛО».

6) Бадью противопоставляет здесь глаголы suppleer и sup— plementer, компенсацию-восполнение (нехватки) и сверх-штатную надбавку. По Бадью, событие никогда не является ответом на ту или иную нехватку внутри ситуации, любая ситуация при взгляде на нее изнутри — полна и не нужда-ется в событии. И лишь после сверхштатного события, зад-ним числом, становится очевидной «центральная пустота», которая подшивает ситуацию к ее бытию. В общем и целом, это вполне хайдеггеровская мысль: ведь и бытие в повсе-дневности является чем-то излишним для Dasein, которое может довольствоваться одними сущими. — Примеч. перев.

7) Ситуация — это «какое-либо положение вещей, произ-вольно предъявленная множественность» (Бадью А. Ма-нифест философии. С. 17) или «любая предъявленная кон-систентная множественность, то есть: множество и режим счета-за-одно, структура». См.: Badiou A. L’etre et l’evene- ment. Paris: Seuil, 1988. Р. 557.

8) «Презентация — первичное слово метаонтологии (или фи-лософии). Презентация — это бытие-множественным в его действительном развертывании. «Презентация» полностью соответствует «неконсистентному множеству»». См.: Badiou A. L‘etre et l‘evenement. P. 555. Презентация должна тщательно отличаться от присутствия (Ibid. P. 35). Мы пе-редаем presentation как презентацию, а глагол presenter в большинстве случаев как презентировать. — Примеч. перев.

9) Верность (процедура верности) — базовая операция бадьюанского субъекта — имеет очень простую логическую структуру: это случайностная траектория запросов (enquetes) субъекта о том, что может быть присоединено из ситуации к имени события. Например, в случае научной ситуации, о том, какие уже существующие ресурсы могут быть задействованы для развития новой революционной теории или интуиции и т.д. Субъект состоит из всех эле-ментов ситуации, запрошенных позитивно, то есть из всех элементов, присоединенных им к имени события. Таким образом, верность — это одновременно и верность собы-тию, и верность себе как субъекту — если субъект прекра-щает запрашивать ситуацию, он исчезает. — Примеч. перев.

10) «Les deux sexes mourront chacun de leur cote» — строчка из поэмы Альфреда де Виньи «Гнев Самсона» («La colere de Samson»,1839). Ср. с переводом Д. Проткина «Два пола встретят смерть, хотя и будут рядом». — Примеч. перев.

11) Бадью, начиная с «Бытия и события», часто пользуется тем, что во французском языке слово etat означает как «со-стояние, статус», так и «государство». Etat у Бадью — это «счет счета», «метаструктура», то, что накладывается на исходную ситуацию-множество (например, в случае с по-литикой — на общество), пересчитывая ее таким образом, что из ситуации исключаются все неконсистентные эле-менты и гарантируется, что ситуация не встретится с собственной «блуждающей пустотой», которая, однако, и является собственным бытием ситуации. Если изначаль-ный счет-за-одно — это презентация ситуации, то etat — это репрезентация. См.: Badiou A. L‘etre et l‘evenement. P. 109— 117, 542. — Примеч. перев.

12) Подробнее об этом см. статью Л. Кьезы. — Примеч. ред.

13) Badiou A. Conditions. P. 329—366.

14) О вынуждении см., во-первых, предисловие к данной книге Франсуа Валя (Badiou A. Conditions. P. 7—54), наш текст «Истина: вынуждение и неименуемое» (Ibid. P. 196—212) и, разумеется, последние размышления в «Бытии и событии».

15) Схемы не приведены на сайте по техническим причинам.

16) Подробнее об этом см.: LacanJ. On Feminine Sexuality, The Limits of Love and Knowledge: Book XX. New York; London: Norton, 1998 (рус. пер. готовится к публикации).

 

Что такое любовь? | SCAPP

---

Слова: «Я тебя люблю», в зависимости от ситуации, места и обстоятельств, могут иметь разное значение, выражение и даже смысл. Но чаще всего (хочется верить) слова обозначают чувства, которые символизируют глубокую привязанность одного человека к другому.

SCAPP решил разобраться в природе этих чувств и попытаться ответить, что же такое любовь?

 

Любовь?

Что это?

 

Открываем энциклопедический словарь и выясняем, что любовь — «это влечение одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни». Есть более сложные и глубокие определения, но нам хватит одного, чтобы понять, что «влечение», «привязанность» и «склонность» — наиболее популярные синонимы-характеристики, которые используются для объяснения сложно определяемого чувства.

 

 

С точки зрения философии — это вечный вопрос без полноценного ответа. Если же говорить словами философов, то любовь — это сострадание или когда «любящий дает любимому новое измерение своей сущности — быть “для него”» (Николай Гартман).

 

 

Кроме всем известных пяти языков любви, психологи разделяют наш феномен на четыре сегмента: близость, уважение, страсть и обязательства. Близость — это чувство единения, уважение — признание любых качеств партнера, страсть — сексуальное влечение, обязательства — стремление решать любые рутинные дела сообща. Если все эти факторы в вашей паре работают, то психология говорит: «Поздравляем, у вас любовь».

 

 

Наука в данном вопросе тоже не совсем однозначна. Однако можно выделить несколько основополагающих моментов. Первое. Когда мы влюбляемся, организм усиленно выделяет половые гормоны: тестостерон и эстроген, которые изменяют наши потребности: вы больше думаете о своем возлюбленном, чем о еде и сне.

Второе. Начинают выделяться химические вещества: серотонин, норадреналин (чувство волнения) и, вырабатываемый в головном мозге, дофамин, который дарит нам чувство счастья. Совокупности этих гормонов и веществ — и есть любовь. С точки зрения науки, разумеется.

Что такое любовь, моя гипотеза истинной любви

Тема данной статьи гласит – «современные теории о любви», но рассказывать я буду Вам, что такое любовь и в конце приведу своё определение истинной любви.
К моему большому сожалению, современные психологи описывают любовь, как химические процессы, рисуют разные графики и схемы, предлагая различные виды любви. Читая очередную теорию о любви, ловлю себя на мысли, о любви ли идет речь? Психологи выстраивают типы любви где, почему то, каждый раз нахожу строки, глаголющие о «сексе» и «статусе».
Вы вполне можете задать вопросом:
– неужели Она знает, что такое любовь?
И я вам отвечу:
– не знаю, но то, что описывают современные психологи, не считаю любовью и не хочу, чтобы мой сын и люди на Земле под любовью подразумевали то, что они описывают.
Конечно, в современных теория есть моменты истины, но не без «ложки дёгтя», как правило, люди описывают какой-нибудь «вид» любви и представляют это теорией.
Я бы называла это, как максимум гипотезой и вообще все труды о любви назвала бы гипотезами, потому что теория, это то, что уже доказано!
Ниже представлю Вам несколько современных теорий, а после приведу резюме и выдвину свою гипотезу.
Теория Л. Каслера, более известная в мире, как – «пессимистическая модель любви».
Со слов Каслера, любовь – это совокупность эмоций, где основное место занимает страх потери партнера – источника удовлетворения своих потребностей. Причинами любви могут выступать: потребность в признании, удовлетворение сексуальных потребностей и «так принято».
Теория любви А. Маслоу, известна в мире, как – «оптимистическая модель любви».
Маслоу утверждает, что благодаря любви у человека исчезает тревожность, сменяющаяся на удовлетворительность, защищенность и психологический комфорт. С годами интерес супругов не ослабевает, а наоборот усиливается, они познают друг друга и принимают такими, как они есть.
Также о любви писал Эрих Фромм, анонс к его книге вы можете прочитать тут.
Уж простите, но теории с графиками и таблицами, где описывают «виды» любви приводить Вам не стану.
Резюме.
Все представленные теории описывают не любовь, как скажет мой сын, любовь это уравнение функции, но ученные почему-то заняты описанием не самой функции, а лишь отдельных её переменных и производных, которые влияют на результат.
Моя гипотеза – «что такое любовь».
Если Вы не знаете, я являюсь сторонником концепции Л. С. Выготского, который утверждал, что человек сам определяет себя.
Каждый человека определяет сам, какая у него будет любовь, любовь у всех индивидуальна, именно поэтому для всех людей на свете момент её появления становится откровением.
Но я считаю, что сама концепция истинной любви практически у всех одинакова.
Любовь – это когда меняется твой смысл жизни, когда эгоизм любящих смещается от приоритета «Я» в значение «Мы», это не «секс», хотя и без него никуда, не «статус», хотя с ним удобнее. Любовь это когда вы равны перед друг другом, когда у вас есть общие цели и вы стремитесь к ним, это когда вы делитесь между собой всем тем, чем с другими никогда не поделились бы. Ваша общая цель открыть себя полностью и при этом знать, что в ответ вы получите на 100% такую же отдачу. Нашел в сети интересный веб сайт goblinscave.ru с самыми выигрышными онлайн казино в интернете.

Что такое любовь?

Романтическая любовь — от песен и стихов до романов и фильмов — одна из самых устойчивых тем для произведений искусства на протяжении веков. Но как насчет науки?

Исторические, культурные и даже эволюционные свидетельства свидетельствуют о том, что любовь существовала в древние времена и во многих частях мира. Романтическая любовь существует в 147 из 166 культур, рассмотренных в одном исследовании.

Сложность любви во многом связана с тем, как люди по-разному ее воспринимают и как она может меняться с течением времени.

---

Читать далее: Пятничное эссе: в поисках места для любви

---

Нравится, любить или «любить»?

Психологические исследования, проведенные за последние 50 лет, изучали разницу между симпатией к кому-то, любовью к кому-то и «влюбленностью».

Понятие «лайк» — это позитивные мысли и чувства по отношению к кому-либо и признание компании этого человека полезным. Мы также часто испытываем тепло и близость к людям, которые нам нравятся.В некоторых случаях мы выбираем эмоциональную близость с этими людьми.

Когда мы любим кого-то, наш мозг ведет себя иначе, чем когда мы кого-то любим. Halfpoint / Shutterstock

Когда мы любим кого-то, мы испытываем те же положительные мысли и переживания, что и когда нам нравится человек. Но мы также испытываем глубокое чувство заботы и преданности этому человеку.

«Влюбленность» включает в себя все вышеперечисленное, но также включает в себя чувство сексуального возбуждения и влечения.Однако исследования собственных взглядов людей на любовь показывают, что не все виды любви одинаковы.

Страстная и товарищеская любовь

Романтическая любовь бывает двух видов: страстная и товарищеская. Большинство романтических отношений, будь то гетеросексуальные или однополые, включают обе эти части.

Страстная любовь — это то, что люди обычно считают «влюбленными». Он включает в себя чувство страсти и сильную тоску по кому-то до такой степени, что они могут навязчиво думать о желании оказаться в их руках.

Различные исследования сообщают, что примерно 20-40% пар испытывают снижение страстной любви в течение отношений. Rawpixel.com/ Shutterstock

Вторая часть известна как товарищеская любовь. Это не так сильно, но сложно и связывает чувство эмоциональной близости и приверженности с глубокой привязанностью к романтическому партнеру.

Как любовь меняется со временем?

Исследования, изучающие изменения в романтической любви с течением времени, обычно показывают, что, хотя страстная любовь начинается с высокого уровня, с течением отношений она снижается.

На это есть разные причины.

По мере того, как партнеры узнают больше друг о друге и становятся более уверенными в долгосрочном будущем отношений, рутины развиваются. Возможности испытать новизну и возбуждение также могут снизиться, как и частота сексуальной активности. Это может вызвать утихание страстной любви.

Именно сокращение товарищеской любви в большей степени, чем страстная любовь, может негативно повлиять на долговечность романтических отношений.Обезьяна: бизнес-изображения / Shutterstock

Хотя сокращение страстной любви наблюдается не во всех парах, различные исследования показывают, что примерно 20-40% пар переживают этот спад. Среди пар, состоящих в браке более десяти лет, самый резкий спад, скорее всего, произойдет во втором десятилетии.

Жизненные события и перемены также могут затруднить испытание страсти. У людей есть конкурирующие обязанности, которые влияют на их энергию и ограничивают возможности для развития страсти.Родительство — пример этого.

---

Читать далее: Любовь по замыслу: когда наука встречается с сексом, похотью, влечением и привязанностью

---

Напротив, товарищеская любовь обычно со временем усиливается.

Хотя исследования показывают, что большинство романтических отношений состоят как из страстной, так и из товарищеской любви, именно отсутствие или сокращение товарищеской любви в большей степени, чем страстная любовь, может негативно повлиять на долговечность романтических отношений.

Но в чем смысл любви?

Любовь — это эмоция, которая удерживает людей связанными и преданными друг другу. С точки зрения эволюционной психологии любовь эволюционировала, чтобы удерживать родителей детей вместе достаточно долго, чтобы они выжили и достигли половой зрелости.

---

Читать далее: Как это называется любовью?

---

Период детства у людей намного дольше, чем у других видов.Поскольку потомство в течение многих лет полагается на взрослых, чтобы выжить и развить навыки и способности, необходимые для успешной жизни, любовь особенно важна для людей.

Без любви трудно понять, как мог бы развиться человеческий вид.

Любовь эволюционировала, чтобы держать родителей детей вместе достаточно долго, чтобы они выжили и достигли половой зрелости. Nattakorn_Maneerat / Shutterstock

Биологическая основа тоже

Любовь имеет не только эволюционную основу, но и коренится в биологии.Нейрофизиологические исследования романтической любви показывают, что люди, находящиеся в агонии страстной любви, испытывают повышенную активацию областей мозга, связанных с вознаграждением и удовольствием.

---

Читать далее: Изоляция любви: пандемия оказала давление на многие отношения, но вот как узнать, выживут ли ваши

---

Фактически, активируемые области мозга такие же, как и области мозга, активируемые кокаином.

Эти области выделяют химические вещества, такие как окситоцин, вазопрессин и дофамин, которые вызывают чувство счастья и эйфории, которые также связаны с сексуальным возбуждением и возбуждением.

Интересно, что эти области мозга не активируются, когда мы думаем о неромантических отношениях, таких как друзья. Эти данные говорят нам, что любить кого-то — это не то же самое, что любить кого-то.

Какой у тебя стиль любви?

Исследование выявило три основных стиля любви. Стили любви, впервые придуманные психологом Джоном Ли, — это эрос, лудус и сторге. Эти стили включают убеждения и отношение людей к любви и служат руководством для построения романтических отношений.

Люди, увлеченные любовью, доверчивы, не нуждаются и не зависят от других. BLACKDAY / Shutterstock

Эрос

Этот стиль любви относится к эротической любви и направлен на физическое влечение и занятие сексом, быстрое развитие сильных и страстных чувств к другому и интенсивной близости.

Людус

Этот стиль предполагает эмоциональную отстраненность и часто предполагает «игру».Неудивительно, что люди, поддерживающие этот стиль любви, вряд ли примут на себя обязательства, чувствуют себя комфортно, прекращая отношения, и часто начинают новые отношения, прежде чем прекратить текущие.

Сторге

Сторге часто считается более зрелой формой любви. Приоритет отдается отношениям с человеком, имеющим схожие интересы, привязанность выражается открыто и меньше внимания уделяется физической привлекательности. Люди, одержимые любовью к сторге, доверяют другим и не нуждаются в них и не зависят от них.

Или вам больше нравится смесь?

Вы можете видеть себя в более чем одном из этих стилей.

Данные свидетельствуют о том, что некоторые люди обладают смесью трех основных стилей любви; Эти смеси были обозначены Ли как мания, прагма и агапе.

---

Читать далее: Дорогая, я люблю тебя … от всей души

---

Маниакальная любовь включает в себя сильные чувства к партнеру, а также беспокойство по поводу привязанности к отношениям.Прагматическая любовь включает в себя разумный выбор отношений в поисках партнера, который станет хорошим компаньоном и другом. Агапе — это самоотверженная любовь, движимая чувством долга и самоотверженности.

Развитие личности и прошлый опыт взаимоотношений людей влияет на любовный стиль человека. Густаво Фразао / Shutterstock

Почему вы любите то, что делаете?

Любовный стиль человека не имеет ничего общего с его генетикой.Скорее, это связано с развитием личности и прошлым опытом взаимоотношений человека.

Некоторые исследования показали, что люди с высоким уровнем темных черт, таких как нарциссизм, психопатия и макиавеллизм, больше поддерживают стиль любви лудус или прагма.

---

Читать далее: Есть шесть стилей любви. Какой из них лучше всего описывает вас?

---

Люди, которые имеют ненадежный стиль привязанности, предполагающий высокую потребность в признании и озабоченности партнерами по отношениям, одобряют большую манию любви, в то время как те, кому некомфортна интимность и близость, не одобряют любовь эроса.

Независимо от различий в способах переживания любви, одно остается общим для всех: мы, люди, являемся социальными животными, которым она очень нравится.

Что такое любовь, а что нет?

Источник: Shutterstock

Любовь — это сила природы. Как бы сильно мы ни хотели, мы не можем приказывать, требовать или отнимать любовь, точно так же, как мы не можем приказать луне, звездам, ветру и дождю приходить и уходить по нашим прихотям. У нас может быть некоторая ограниченная способность изменять погоду, но мы делаем это, рискуя нарушить экологический баланс, которого мы не полностью понимаем.Точно так же мы можем инсценировать соблазнение или ухаживать, но результатом, скорее всего, будет увлечение или две иллюзии, танцующие вместе, чем любовь.

Любовь больше, чем ты. Вы можете пригласить любовь, но вы не можете диктовать, как, когда и где любовь выражает себя. Вы можете выбрать, отдаться любви или нет, но в конце концов любовь поражает как молния: непредсказуемо и неопровержимо. Вы даже можете полюбить людей, которые вам совсем не нравятся. Любовь не имеет условий, оговорок, дополнений или кодексов.Подобно солнцу, любовь излучается независимо от наших страхов и желаний.

Любовь по своей природе свободна. Его нельзя купить, продать или обменять. Вы не можете ни заставить кого-то полюбить себя, ни предотвратить это — ни за какие деньги. Любовь не может быть заключена в тюрьму и не может быть узаконена. Любовь — это не субстанция, не товар и даже не рыночный источник энергии. У любви нет территории, нет границ, нет количественной оценки массы или энергии.

Можно купить сексуальных партнеров и даже партнеров по браку.Брак — это вопрос закона, правил, судов и прав собственности. В прошлом цена брака или приданое, а в настоящее время алименты и брачный договор ясно дают понять, что брак — это все о контрактах. Но, как все мы знаем, браки, устроенные или нет, могут иметь мало общего с любовью.

Сексуальное возбуждение и удовлетворение, будь то с помощью пальцев, рта, предметов, фантазийных игр, кнутов и цепей или просто полового акта, безусловно, можно покупать и продавать, не говоря уже о том, чтобы их можно было использовать для продажи других вещей.Стоит ли продавать секс — это совершенно другой вопрос, но сама любовь не может быть продана.

Можно купить верность, товарищество, внимание и, возможно, даже сострадание, но за любовь нельзя купить. Оргазм можно купить, а любовь — нет. Оно приходит или нет, по милости, по своей собственной воле и в свое время, без какого-либо человеческого планирования.

Любовь нельзя включить как награду. Его нельзя отключить в наказание. Только что-то другое, притворяющееся любовью, можно использовать в качестве приманки, в качестве крючка, для наживки и подмены, имитировать, намекать, но настоящая сделка никогда не может быть достигнута, если она не исходит из сердца.

Это не означает, что любовь позволяет не сдерживать деструктивное и оскорбительное поведение. Любовь выступает за справедливость и протестует, когда причиняется вред. Любовь указывает на последствия причинения вреда себе или другим. Любовь оставляет место для выражения и высвобождения гнева, горя или боли. Но любовь не грозит удержаться, если не получит того, чего хочет. Любовь не говорит прямо или косвенно: «Если ты плохой мальчик, мама тебя больше не любит». Любовь не говорит: «Папина маленькая девочка этого не делает.«Любовь не говорит:« Если ты хочешь быть любимым, ты должен быть хорошим », или« Делай, что я хочу », или« Никогда не люби никого », или« Обещай, что никогда не покинешь меня ».

Любовь заботится о том, что с вами станет, потому что любовь знает, что все мы взаимосвязаны. Любовь по своей природе сострадательна и сопереживала. Любовь знает, что «другой» — это тоже мы сами. Это истинная природа любви, а самой любовью нельзя манипулировать или сдерживать. Любовь уважает суверенитет каждой души. Любовь — это собственный закон.

_{Выдержка из Семь естественных законов любви Деборы Анапол, опубликованная с разрешения издателя.Этот материал защищен авторским правом. Все права защищены. Пожалуйста, свяжитесь с автором для получения разрешения на копирование, распространение или перепечатку.}

Что такое любовь? -Школа Жизни Статьи

]]>

— Уход

Один из способов понять, почему любовь так важна, почему ее можно считать близкой к смыслу жизни, — это взглянуть на проблемы одиночества. Слишком часто мы оставляем тему одиночества без упоминания: те, кому некого удержать, испытывают стыд; те, у кого есть некоторая (фоновая степень) вины.Но боли одиночества — это беспокоящая и универсальная возможность. Мы не должны — вдобавок ко всему — чувствовать себя одинокими из-за одиночества. Невольно одиночество дает нам наиболее красноречивое представление о том, почему любовь должна иметь такое большое значение. Мало кто знает о важности любви лучше, чем те, кто лишен любви. Трудно понять, из-за чего может быть весь этот шум вокруг любви, пока кто-нибудь не проведет где-то по пути горькие нежелательные переходы в своей собственной компании.

Когда мы одни, люди могут стремиться проявить к нам доброту; могут быть приглашения и трогательные жесты, но будет трудно уйти от фонового ощущения обусловленности предлагаемого интереса и заботы. Мы способны определить пределы доступности даже самых лучших компаньонов и ощутить ограничения требований, которые мы можем им предъявить. Часто звонить слишком поздно или рано. В мрачные моменты мы можем подозревать, что можем исчезнуть с земли, и никто не заметит этого и не позаботится.

В обычной компании мы не можем просто поделиться тем, что приходит в голову: слишком большая часть нашего внутреннего монолога слишком мелочна или интенсивна, случайна или наполнена тревогой, чтобы представлять интерес. У наших знакомых есть понятное ожидание, от которого было бы неразумно разубедить их, что их друг должен быть нормальным.

Мы тоже должны действовать вежливо. Никто не находит особенно очаровательными гнев или одержимость, своеобразие или горечь. Мы не можем шутить или разглагольствовать.Радикальное редактирование нашей истинной сущности — это цена, которую мы должны заплатить за веселье.

Мы должны слишком принять то, что многое из того, кем мы являемся, будет нелегко понять. Некоторые из наших самых глубоких проблем будут встречены пустым непониманием, скукой или страхом. Большинству людей наплевать. Наши более глубокие мысли будут малоинтересны. Придется существовать приятными, но радикально сокращенными абзацами в сознании почти каждого.

Любовь обещает исправить все эти тихие душевные аспекты одинокой жизни.В компании любовника не должно быть почти никаких ограничений в отношении глубины заботы, заботы, внимания и разрешений, которые нам предоставляются. Нас примут более или менее такими, какие мы есть; мы не будем вынуждены продолжать доказывать свой статус. Будет возможно раскрыть нашу крайнюю абсурдную уязвимость и принуждение и выжить. Это нормально — истерики, плохо петь и плакать. Нас будут терпеть, если мы какое-то время будем менее очаровательными или просто мерзкими. Мы сможем разбудить их в неурочные часы, чтобы разделить горе или волнения.Наши мельчайшие царапины будут интересны. Мы сможем поднимать внушающие трепет мелкие темы (такого не было с раннего детства, в последний раз добрые люди тратили серьезную энергию на обсуждение того, нужно ли застегнуть верхнюю пуговицу на кардигане или оставить открытой).

В присутствии любовника оценка уже не будет такой быстрой и циничной. Они потратят время. Когда мы намекаем на что-то предварительно, они будут нетерпеливы и взволнованы. Они скажут «продолжай», когда мы будем спотыкаться и колебаться.Они согласятся с тем, что требуется много внимания, чтобы постепенно разгадывать повествование о том, как мы стали такими, какие мы есть. Они не просто скажут «бедняга» и отвернутся. Они будут искать соответствующие детали; они составят точную картину, отражающую нашу внутреннюю жизнь. И вместо того, чтобы считать нас слегка причудливыми перед лицом наших признаний, они любезно скажут: «Я тоже». Хрупкие части нас самих будут в надежных руках. Мы почувствуем огромную благодарность этому человеку, который делает то, что мы, возможно, заподозрили, было бы невозможным: действительно хорошо нас знают и по-прежнему любят нас.Мы избежим этого доминирующего, сокрушающего чувства, что единственный способ заставить людей полюбить нас — это держать большую часть того, чем мы являемся.

Мы начнем чувствовать, что мы существуем. Наша личность будет в безопасности; мы не будем единственными хранителями нашей истории. Когда безразличие мира охлаждает и разъедает нас, мы сможем вернуться к любовнику, чтобы снова собраться вместе и отразиться в самих себе в выражениях, которые успокаивают и утешают нас. Окруженные со всех сторон большей или меньшей холодностью, мы, наконец, узнаем, что в объятиях одного необыкновенного, терпеливого и доброго человека, достойного бесконечной благодарности, мы действительно значим.

— Восхищение

В диалоге Платона « Симпозиум » драматург Аристофан предполагает, что истоки любви лежат в желании завершить себя, найдя давно потерянную «вторую половину». В начале времен, он решается в шутливой догадке, все люди были гермафродитами с двойной спиной и боками, четырьмя руками и четырьмя ногами и двумя лицами, повернутыми в противоположных направлениях на одной и той же голове. Эти гермафродиты были настолько могущественны, а их гордость была такой самонадеянной, что Зевсу пришлось разрезать их пополам, на мужскую и женскую половину — и с того дня каждый из нас ностальгически жаждал воссоединиться с той частью, от которой он или она были отделены. .

Нам не нужно поверить в буквальную историю, чтобы признать символическую правду: мы влюбляемся в людей, которые обещают, что они каким-то образом помогут нам спасти. В центре наших экстатических чувств в первые дни любви лежит благодарность за то, что мы нашли кого-то, кто, кажется, так идеально дополняет наши качества и склонности. У них (возможно) замечательное терпение к административным деталям или воодушевляющая привычка восстать против чиновничества. У них может быть способность сохранять пропорции и избегать истерии.А может быть, у них особенно меланхоличный и чувствительный характер, благодаря которому они поддерживают связь с более глубокими потоками мыслей и чувств.

Мы не все влюбляемся в одних и тех же людей, потому что не все упускаем из виду одно и то же. Аспекты, которые мы считаем желательными в наших партнерах, говорят о том, чем мы восхищаемся, но которыми мы не можем уверенно владеть. Нас может сильно привлечь компетентный человек, потому что мы знаем, как наша собственная жизнь сдерживается неуверенностью и склонностью впадать в панику из-за бюрократических осложнений.Или наша любовь может сосредоточиться на комедийных сторонах партнера, потому что мы слишком хорошо осознаем нашу склонность к бесплодному отчаянию и цинизму. Или нас тянет к атмосфере вдумчивой концентрации партнера, потому что мы воспринимаем это как облегчение нашего чрезмерно нервного, поверхностного ума. Этот механизм применим и к физическим атрибутам: мы можем восхищаться улыбкой как показателем столь необходимого принятия людей такими, какие они есть (чтобы противостоять нашему собственному вызывающе карательному или едкому отношению), или нахальная ироническая улыбка может привлечь нас, потому что она предполагает качество уравновешивания нашего собственного чрезмерно уступчивого взгляда на мир.Наши личные недостатки объясняют направление наших вкусов.

Мы любим, по крайней мере отчасти, в надежде на помощь и искупление наших возлюбленных. В основе лежит стремление к образованию и росту. Мы надеемся немного измениться в их присутствии, становясь — с их помощью — лучшими версиями самих себя. Любовь таит в себе надежду на личное искупление: решение определенных препятствий и затруднений. Не стоит ожидать, что мы доберемся туда в одиночку. В определенных областях мы можем быть учениками, а они — учителями.Обычно мы думаем об образовании как о чем-то жестоком, навязанном нам против нашей воли. Любовь обещает научить нас совсем по-другому. Через наших возлюбленных наше развитие может начаться гораздо более радушным и вдохновляющим образом: с глубокого волнения и желания.

Зная о своих любовных качествах, мы можем позволить себе некоторые моменты восторга и чистого энтузиазма. Возбуждение любви контрастирует с нашим обычным разочарованием и скептицизмом по отношению к другим; Выявление того, что с человеком не так, — знакомая, быстро завершаемая и до боли неблагодарная игра.Теперь любовь дает нам энергию, чтобы построить и сохранить самую лучшую историю о ком-то. Мы возвращаемся к первобытной благодарности. Мы в восторге от, казалось бы, незначительных деталей: то, что они позвонили нам, что они носят именно этот пуловер, что они определенным образом опираются головой на руку, что у них есть крошечный шрам над указательным пальцем левой руки или какая-то особая привычка слегка неверно произносит слово … Необычно проявлять такую ​​заботу о другом существе, замечать так много крошечных прикосновений, совершенных и острых вещей в другом.Это то, что могли бы сделать родители, артисты или Бог. Мы не можем продолжать в том же духе вечно, восхищение не обязательно всегда совершенно разумно, но это одно из наших благороднейших и самых искупительных развлечений — и своеобразное искусство — отдаться должной оценке за время реальной сложности, красоты и достоинства другого человека.

— Желание

Один из наиболее удивительных и, с одной стороны, сбивающих с толку аспектов любви — это то, что мы не просто хотим восхищаться нашими партнерами; нас также сильно тянет желание обладать ими физически.Рождение любви обычно сигнализируется тем, что на самом деле является чрезвычайно странным поступком; два органа, которые обычно используются для еды и речи, натираются и прижимаются друг к другу с возрастающей силой, что сопровождается выделением слюны. Язык, которым обычно точно манипулируют, чтобы произносить гласные звуки или толкать картофельное пюре или брокколи к задней части неба, теперь движется вперед, чтобы встретить своего двойника, кончиком которого он мог бы касаться повторяющимися отрывистыми движениями.

Мы можем начать понимать роль сексуальности в любви, только если мы сможем признать, что это не обязательно — с чисто физической точки зрения — однозначно приятное переживание само по себе, это не всегда заметно более приятное тактильное ощущение. чем сделать массаж кожи головы или съесть устрицу.Тем не менее, секс с нашим любовником может быть одним из самых приятных дел, которые мы когда-либо делаем.

Причина в том, что секс доставляет огромное психологическое удовольствие. Удовольствие, которое мы испытываем, берет свое начало в идее: позволять делать что-то очень личное с другим человеком. Тело другого человека — это строго защищенная и приватная зона. Было бы глубоко оскорбительно подойти к незнакомцу и потрогать его щеки или коснуться его между ног. Взаимное разрешение, связанное с сексом, драматично и широко.Через наше раздевание мы косвенно говорим другому человеку, что он был помещен в крошечную, строго контролируемую категорию людей: что мы предоставили им исключительную привилегию.

Сексуальное возбуждение носит психологический характер. Нас возбуждает не столько то, что делают наши тела. Это то, что происходит в нашем мозгу: принятие находится в центре тех переживаний, которые мы все вместе называем « возбуждением ». Это ощущается физически — кровь перекачивается быстрее, метаболизм переключается, кожа становится горячей — но за всем этим стоит в этом кроется совершенно иная перемена: ощущение конца нашей изоляции.

В целом цивилизация требует, чтобы мы представляли другим строго отредактированные версии самих себя. Он просит нас быть чище, чище и вежливее того, кем мы могли бы быть в противном случае. Спрос обусловлен довольно высокими внутренними затратами. Важные стороны нашего персонажа отодвинуты в тень.

Человечество давно очаровано — и безмерно обеспокоено — конфликтом между нашими благородными идеалами и самыми насущными и волнующими требованиями нашей сексуальной природы. В начале третьего века христианский ученый и святой Ориген кастрировал себя — потому что его так ужасала пропасть между человеком, которым он хотел быть (контролируемым, нежным и терпеливым), и тем человеком, которым, как он чувствовал, его сексуальность заставила его (непристойный, похотливый и безудержный).Он представляет собой гротескную крайность того, что на самом деле является очень нормальным и широко распространенным бедствием. Мы можем встретить людей, которые невольно усиливают это разделение.

Человек, который любит нас сексуально, делает нечто искупительное: он перестает делать различие между разными сторонами того, кем мы являемся. Они могут видеть, что мы все время одни и те же люди; что наша мягкость или достоинство в некоторых ситуациях не являются фальшивыми из-за того, как мы находимся в постели, и наоборот. Через сексуальную любовь у нас есть шанс решить одну из самых глубоких и одиноких проблем человеческой природы: как быть принятыми такими, какие мы есть на самом деле.

]]>

[серия 25] Что такое любовь? // Путь скептика к просветлению

Любовь сложна в нашей культуре, она связана с поиском единственного человека, который удовлетворит наш огромный список потребностей и мечтаний, которому мы затем дарим эксклюзивный дар нашей любви. Но любовь с буддийской точки зрения проще, она свободна от привязанностей. Любовь или любящая доброта — это желание других быть счастливыми.

Что такое любовь? Я ваш ведущий, Скотт Сниббе, и это вопрос, который мы сегодня обсуждаем с A Skeptic ’ s Path to Enlightenment .

Любовь сложна в нашей культуре, она связана с поиском идеального партнера, единственного человека, который удовлетворит наш огромный список потребностей, мечтаний и желаний, которому мы затем дарим эксклюзивный подарок нашей любви, привязанности, внимания и времени.

Наш реальный партнер обычно не соответствует этому идеализированному партнеру, и мы часто осознаем это только после многих лет совместной жизни; после женитьбы и рождения детей и выяснения того, что у него или нее столько же недостатков, страхов и раздражающих привычек, сколько у меня.

Сегодня мы исследуем другой тип любви: чистую, беспристрастную форму любви, которая является частью пути буддизма Махаяны. Это форма любви, которую можно практиковать в одиночку или с другими, которая приводит ваш разум в радостное состояние счастья, которое затем вы можете разделить наравне со всеми, включая вашего партнера, но также с семьей, друзьями, незнакомцами и даже врагами.

Определение романтической любви почти невозможно описать словами. Когда вы смотрите на него, слова, как и многие другие определения, указывают друг на друга.Любовь описывается как сильная романтическая привязанность; а романтика описывается как глубокое чувство любви.

Буддийское определение любви проще. Maitri на санскрите или metta на пали, эти слова просто означают желание других быть счастливыми.

Романтическая любовь и предвзятая любовь, которую мы испытываем к друзьям и семье, обычно сопровождаются определенными условиями. Из моих собственных отношений я знаю, что в любви может быть транзакционный аспект, когда я ожидаю чего-то — на самом деле многих вещей — взамен на свою любовь.

Когда я показываю своему партнеру привязанность, я жду любви в ответ. Когда я отдаю свое время и энергию своим друзьям, я ожидаю от них того же. Когда мы не получаем любви, внимания и привязанности от тех, кому мы предлагаем нашу любовь, мы часто перестаем ее отдавать и ищем партнеров, семью и друзей, которые отвечают взаимностью.

Нет причин стыдиться этого. Но полезно осознавать наши внутренние ожидания в отношении обусловленной любви, которую мы даем. А затем, если у вас есть интерес, исследовать не только транзакционную любовь, но и чистую форму любви.

Мы сказали, что к этой форме любви привязаны нити. И это слово, привязанность, является ключевым. В буддизме привязанность — одна из трех первопричин наших душевных страданий; не здоровая психологическая привязанность ребенка к матери или любящих партнеров друг к другу, а привязанность, которая воплощает наше чувство счастья в других людях и других объектах.

Привязанность — это мысль, что мы не можем быть счастливы, если другие люди не проявляют любви, привязанности и внимания, которых мы ожидаем от них.

Привязанность в буддизме рассматривается как заблуждение. Это понимается как ошибочное убеждение, что другой человек может быть причиной нашего внутреннего счастья. Привязанность преувеличивает положительные качества другого человека и считает, что, если бы этот человек был в нашей жизни, его присутствие, внимание и привязанность разрешили бы наше собственное чувство незавершенности, наполнили бы нашу печаль, сделали бы нас счастливыми.

Если вы хотите использовать буддийскую психологическую модель работы ума, то вы принимаете гипотезу о том, что привязанность — это заблуждение, одна из причин наших постоянных, ненужных психических страданий.И вы с открытостью и любопытством смотрите на эту более чистую форму любви.

Истинная любовь — или maitri, metta — эта более чистая форма любви приходит без каких-либо условий. Любовь в этом простом буддийском определении — это бескорыстное желание других быть счастливыми; радоваться их присутствию; предлагать нашу любовь, улыбки, объятия и свободно помогать, не желая ничего взамен.

Кто-то однажды спросил ламу Сопу Ринпоче о разнице между любовью и привязанностью.Ринпоче сказал: «Любовь хочет, чтобы кто-то был счастлив. Привязанность — это желание, чтобы их счастливыми были я ».

«Любовь хочет, чтобы кто-то был счастлив. Привязанность — это желание, чтобы их счастливыми были я ».

— Лама Сопа Ринпоче

Эта чистая форма любви или любящей доброты — это желание счастья для другого человека, независимо от того, откуда это счастье исходит. Эта форма беззаветной любви может быть частью любви между партнерами. Я чувствую это к своему партнеру в те редкие моменты, когда я свободен от привязанностей.Это проявляется, когда я делаю для нее то, чего на самом деле не хочу ни для себя, ни для своей семьи — что я могу даже думать, что это пустая трата времени, усилий или денег, — но я делаю это, потому что знаю, что это сделает ее счастливой.

Я видел эту глубокую форму любви в своей свекрови, когда она умирала от рака. В своих последних словах к мужу она выразила искреннее желание, чтобы он нашел другого любящего партнера, чтобы счастливо прожить оставшуюся жизнь. Она продемонстрировала самоотверженность, желая своему партнеру быть счастливым, даже если это не она делает его счастливым.

Бескорыстная любовь, конечно, возможна в романтических отношениях. Но обычно наша любовь глубоко переплетается с привязанностью, которая питает наши чувства и заставляет нас чувствовать гнев, печаль, негодование и страх, когда наш партнер не соответствует нашим фантазиям, когда он не дает нам того, что, по нашему мнению, нам нужно.

Размышления о воображаемом будущем на смертном одре, как моя свекровь, могут помочь смягчить эти эгоистичные чувства. Но есть еще более систематический способ развивать это состояние с помощью медитации.

Прелесть беспристрастной любви как культивированного состояния в том, что ее можно систематически вызывать посредством медитации и размышлений. И мы можем это делать, даже когда мы одни. Существуют тысячелетние техники культивирования любви, которые работают с помощью простых, рутинных повседневных практик, которые раскрывают бесконечный источник счастья, которое поддерживает нас и которое мы затем можем свободно предлагать всем, кто нас окружает.

С этой формой любви вы счастливы, когда вы одни, вы счастливы, когда вы с другими.Вы счастливы, когда получаете то, что хотите от своего партнера, семьи и друзей. И вы счастливы, когда они не дают вам того, что вы хотите.

Любящая доброта, эта бескорыстная любовь — это естественное качество, которое у всех нас скрыто внутри. Мы можем развивать любящую доброту — и даже совершенствовать ее — как основу счастливой и осмысленной жизни.

Любовь бросает вызов нашему предубеждению

Вы когда-нибудь шли по улице и замечали, когда появляется новый незнакомец, что вы испытываете сильную эмоциональную реакцию на него.Я часто наблюдал за своим собственным разумом таким образом, когда шел по улице. Я нахожу это загадочным, удивительным и раздражающим в равной мере.

Пройдет один человек, и я подумаю: «Этот парень выглядит таким добрым, я бы с удовольствием познакомился с ним». Затем я замечаю другого человека и только по его лицу, или выражению лица, или чему-то еще в том, как они двигаются, я чувствую себя раздраженным. «Что за придурок», — могу я даже подумать, хотя они не говорили и не делали ничего, чтобы этого заслужить. Мне сразу не нравится этот незнакомец.

Проходит еще один человек, и я чувствую к нему сильное влечение.Я хочу сблизиться с этим человеком, почувствовать его привязанность, отдать ему свою. А потом меня пугает следующий человек. Я хочу как можно быстрее от них уйти, перейти на другую сторону улицы. Меня беспокоит, что они могут сделать со мной, если заметят меня или если мы сблизимся.

Сейчас особенно полезное время, чтобы исследовать и бросить вызов нашему предвзятому состоянию ума, подобному этому. Существуют научные и социологические способы объяснения некоторых из этих реакций, особенно когда они связаны с расой или полом людей, с которыми мы сталкиваемся, когда влияние культуры, средств массовой информации и историй, рассказываемых из поколения в поколение, искажает наше отношение к людям, которые выглядят иначе. мы сами.

Но я не считаю, что эти объяснения полностью объясняют феномен. Я считаю эту мгновенную реакцию на людей одной из самых глубоких загадок жизни. Я сильно помню это чувство, когда впервые увидел свою жену. Я увидел женщину, которую совсем не знал, и подумал: «Это тот человек, с которым я хочу провести остаток своей жизни». Откуда это пришло?

Или были времена, когда я начинал новую работу или новый проект и видел кого-то из большой группы новых людей, с которыми собирался работать, заметил мужчину через комнату и подумал: «Мне действительно не нравится этот парень.И это стало началом многолетнего конфликта с этим человеком.

Традиционное буддийское объяснение этих спонтанных реакций на людей состоит в том, что они являются признаком нашей прошлой кармы с этим человеком из прошлой жизни; что мы бессознательно вспоминаем наши прошлые глубокие отношения с незнакомцами — незнакомцами, которые раньше были нашим ребенком, любовником или врагом, — которые вызывают такие сильные эмоциональные реакции.

У ученых есть другие объяснения. Культурный психолог говорит, что такие предубеждения полностью укоренились в более широких моделях нашей культуры.Что мы узнаем их все, в основном бессознательно, наблюдая за поведением окружающих.

Эволюционные психологи указывают на эволюцию нашего племени, которая склоняет нас к доверию людям, которые выглядят так же, как мы. Если вы обратите внимание, вы можете заметить, что люди, которые вас сразу привлекают, часто очень похожи на вас.

Моя жена и я являемся тому примером, когда люди часто принимают нас за брата и сестру.

Нет ничего плохого в том, чтобы выбрать партнера, который выглядел бы так же, как вы, из той же культурной, расовой и социально-экономической среды.И глубокая, близкая привязанность между партнерами приносит большую радость, даже если она пристрастна и пристрастна.

Внимательно исследуем нашу предвзятость

Но это честно и смело, а также просто интересно открыто исследовать предвзятость в нашей любви. Сначала мы можем осознать нашу предвзятость через внимательность, просто замечая, как мы реагируем на людей, с которыми мы разделяем нашу привязанность, от кого мы отказываемся от нее, кого мы сразу не любим, кого игнорируем.

Позже, когда этот подкаст закончится, и вы окажетесь в повседневной жизни или смотрите видео с людьми в Интернете или по телевизору, вы можете попытаться узнать об этих спонтанных реакциях.Вы даже можете выключить звук новостей, фильма или документального фильма и наблюдать, как ваш разум реагирует на движущиеся тела и лица на экране.

Сама по себе медитация интересная. Вы можете наблюдать, как ваш разум переживает эти удивительно сильные реакции на незнакомцев, о которых вы ничего не знаете. Может быть полезно не просто наблюдать, но и обозначать эти реакции тремя основными реакциями: привязанностью, отвращением или безразличием к каждому незнакомцу.

И затем, с помощью внимательности, мы также можем наблюдать за своим умом, когда мы взаимодействуем с самыми близкими нам людьми.Мне может быть больно это делать, но я стараюсь внимательно следить за тем, чего мой разум хочет и не хочет — его привязанностью и отвращением, — когда я в течение дня общаюсь с женой и дочерью, друзьями, коллегами и соседями.

Я вижу, что многое из того, что я чувствую, основано на мне: что этот человек делает или не делает для меня, чего я от него хочу, что они делают, что меня раздражает, что я хочу, чтобы они перестали делать. То, что я часто испытываю, — это транзакционная, предвзятая, а не бескорыстная форма любви.

Когда я внимательно смотрю на эти чувства предвзятой любви — любви с привязанными к ним ниточками — я замечаю, что мой разум взволнован. Они заставляют меня чувствовать себя неловко и неудовлетворенно, как будто я не могу быть счастливым, пока этот человек не сделает то, что я хочу, или перестанет делать то, чего я не хочу.

Мы не можем контролировать мир, и мы не можем контролировать других людей. Тем не менее, мы можем контролировать свой разум. И это мотивация для развития этой бескорыстной формы любви. Бескорыстная любовь, любящая доброта — это желание, чтобы кто-то был счастлив, ничего не взамен.

Большая любовь

Мой учитель, достопочтенный Рене Феузи, недавно дал прекрасное учение об этом любящем состоянии ума. Я получил от него красивую цитату, которой я хотел бы поделиться с описанием этой любящей доброты:

«В сознании непривязанности может быть любовь, которая является желанием других людей быть счастливыми. Любовь — это счастливое состояние души. Внутреннее состояние блаженства, наполненное радостью и теплотой любви. Но вы не зависите от других людей. Вы не зависите от объекта или человека, которого любите.Любовь дает даром. Вы излучаете любовь ».

Когда любовь дается бесплатно каждому, с кем вы встречаетесь — даже всем, кого вы можете себе представить, — это становится еще большим и более благотворным психическим состоянием, называемым Великой Любовью, на санскрите mahamaitri .

Лама Еше называл это Большой Любовью. Как сказал Достопочтенный Робина в нашем интервью в предыдущем эпизоде, Лама Еше был очень изобретателен в словах, и его способ сказать Большая Любовь имеет домашнее, гостеприимное, приземленное чувство, которое я считаю менее пугающим и более привлекательным, чем Великая любовь. Звучит любовь.

Где любовь — это желание нескольких других обрести счастье, Большая Любовь — это желание всех без исключения существ иметь счастье и причины счастья. Это превосходит романтическую любовь и даже бескорыстную любовь, которую мы иногда испытываем предвзято по отношению к тем, кто нам близок.

Большая Любовь направлена ​​на бескрайние просторы всех существ повсюду, распространяясь даже за пределы людей, включая собак, кошек, коров, цыплят и даже рыб, мух и муравьев.

Одно из основных определений жизни — это способность двигаться к тому, что доставляет удовольствие, и избегать того, что причиняет боль.С большой любовью, большой любовью мы желаем, чтобы даже эти животные имели простое счастье, которое они могут. И для меня быть причиной этого счастья.

Далай-лама недавно выступил с онлайн-докладом, в котором объяснил, как, просыпаясь утром, первое, что он делает, — это удваивает свою приверженность своему идеалу всеобщей любви красивой молитвой буддийского святого Шантидевы:

Пока остается пространство,
Пока остаются живые существа,
Я тоже останусь,
Чтобы рассеять страдания мира.

Каждое утро Далай-лама возобновляет свое обязательство бесконечно приносить пользу всем живым существам.

Вы можете понять, как утреннее желание Его Святейшества окутано глубокой верой и приверженностью будущим жизням. И независимо от того, верите ли вы, что это возможно, представьте себе возможность взять на себя это обязательство: посвятить не только эту жизнь, но и миллионы и миллиарды жизней, посвященных только тому, чтобы помогать другим стать счастливыми; чтобы я сам был причиной их счастья.

Такого рода ежедневные размышления о любви в конечном итоге становятся глубокой и надежной причиной счастья.Вы можете увидеть это в самом Далай-ламе. Многие мировые лидеры сердиты, нервничают, сварливы и нетерпеливы. Но не Его Святейшество. И я твердо уверен, что это потому, что он основывает каждую свою мысль и действие на этой всеобщей заботе о других: Большой Любви, Великой Любви, Универсальной Любви.

«Пусть все существа обретут счастье и его причины» — это более простой способ сказать это, первая строка общей буддийской молитвы. Вы говорите это в конце занятия йогой, когда читаете индуистскую мантру «Лока самастах сукхино бхаванту», что также означает «Пусть все существа повсюду будут счастливы и свободны.”

«Лока самастах сукхино бхаванту»
Пусть все существа повсюду будут счастливы и свободны

— Хорошо известная индуистская молитва неизвестного происхождения

Преимущества Big Love

Есть медитация для развития этой Большой Любви, Универсальной Любви, Великой Любви, которую мы проведем на следующей неделе. И таких медитаций существует множество. Думаю, вы найдете то, что мы сделаем на следующей неделе, простым и эффективным.

Но подобная медитация — это то, что действительно трансформирует наш ум только тогда, когда мы делаем это часто; когда мы выполняем эту простую практику в той или иной форме каждый день.

Сейчас есть даже научные исследования, которые показывают, как области мозга, связанные с сочувствием и чувством благополучия, улучшаются у давних практикующих буддизм. Теперь у нас есть эмпирическое подтверждение способности медитации трансформировать наш разум.

Такая трансформация включает в себя длинный список улучшенных умственных факторов у тех, кто медитирует на любящую доброту, включая усиление сочувствия, усиление чувства социальной связи и уменьшение предвзятости. Ссылка на статью об этих результатах на веб-странице этого выпуска на сайте skepticspath.орг.

Как только ежедневная практика укоренится, мы сможем выйти за рамки культивирования любви на подушке и ввести этот открытый способ восприятия других в нашу повседневную жизнь: к нашей семье, друзьям и незнакомцам, а затем даже к нашим врагам. в мире, это самая сложная часть.

Дост. Сангье Хадро (Кэтлин Макдональд), буддийская монахиня и автор книги How to Meditate , говорит, что существует два типа медитации: медитация на объекте и медитация для преобразования ума в объект.Медитация на любовь — это последний тип медитации: тренировка ума или медитация, преобразующая сознание.

Медитация о любви, как правило, доставляет удовольствие, но есть проблемы, когда вы пытаетесь передать свою любовь незнакомцам и врагам.

Чтобы побудить себя заниматься медитацией, полезно напоминать себе о преимуществах медитации на любви. Теперь мы знаем это не только из тысячелетнего опыта буддийских практикующих, но и из науки.

Вчера я слышал чудесную беседу с достопочтенной Тубтен Чодрон, в которой она говорила об этих преимуществах медитации на любящей доброте. Она говорила о том, как медитация на любовь в конечном итоге превращает ваш мгновенный способ общения с людьми в образ мышления любящей доброты, так что, когда мы общаемся с любым человеком, другом, незнакомцем или даже врагом, мы инстинктивно начинаем с искреннего отношения к любви. желаю им счастья.

Преимущества медитации на любви

1. Медитируя на любви, вы видите все существа в их самом позитивном, прекрасном аспекте и относитесь к их доброте.
2. Медитируя на любви, вы естественным образом становитесь объектом любви и привязанности других. Это клише, но правда в том, что, как говорится: «Если хочешь, чтобы тебя любили, сделай себя милым». Все мы знаем таких людей, которые заходят в комнату и сразу радуют всех присутствующих. Мы все хотим проводить больше времени с такими добросердечными любящими людьми. А еще лучше стать самим собой!
3. Медитация о любви приносит в ваш ум естественное счастье и удовлетворение, которое остается неизменным, независимо от того, находитесь ли вы в одиночестве или с другими.
4. Счастливое душевное состояние любви — это то состояние, которое способствует реальному физическому здоровью и долгой жизни за счет снижения стресса и усиления положительных эмоций.
5. Уравновешенная положительная энергия любви помогает вам в достижении ваших мирских и духовных целей в жизни, поскольку она является основой всех коммуникативных навыков. Посмотрите на самых эффективных коммуникаторов в мире. Многие из них обладают этой искренней любящей добротой, которая исходит от каждого их слова и действия.

Любовь не трудна

Размышлять о любви не должно быть сложно.Хотя некоторые медитации, такие как медитация на страдание, смерть или отречение, внешне не кажутся привлекательными; но мы делаем их, потому что, как и упражнения, делаем их ради долгосрочной пользы; медитация на любовь сразу приносит удовольствие. Это приятно и приятно, легко и даже логично.

Итак, надеюсь, теперь вы действительно рады попробовать медитацию в серии на следующей неделе!

Спасибо Стивену Батлеру за продюсирование этого эпизода и его постоянное сотрудничество при написании и идеях этого подкаста.И спасибо вам всем за внимание.

Мы видим, что количество наших слушателей неуклонно растет каждую неделю, но мы не получаем много отзывов о том, почему слушатели приходят к нам или почему вы остаетесь с шоу.

Мы хотели бы услышать отзывы о том, что полезно в нашем шоу, а что не работает. Если у вас есть положительный отзыв, обзор нас в Apple Podcast поможет другим людям узнать о шоу, поэтому, если вам нравится, сделайте это в нижней части приложения Podcast. Обратная связь также приветствуется на нашей странице в Facebook, в учетной записи Twitter или на нашем сайте скептиков.орг.

Кредиты

Организатор: Скотт Сниббе
Производство: Стивен Батлер
Музыкальное сопровождение: Брэдли Парсонс из Train Sound Studio

Что Библия говорит о любви? Что такое любовь? 1 Коринфянам 13

Что такое любовь?

Что Библия говорит о любви?

«Тот, кто не любит, не знает Бога, потому что Бог есть любовь». 1 Иоанна 4: 8.

Когда мы думаем о любви, легко думать о хороших чувствах.Но настоящая любовь не зависит от чувств. Это гораздо больше, чем то, что я чувствую к кому-то. Будь то романтическая любовь, член моей семьи, друг, сослуживец, так часто любовь дается и принимается в зависимости от того, что я получаю от нее. Но что мне делать, когда мне чего-то стоит любить кого-то? Как Библия говорит нам любить?

«Любовь долготерпела и добра. Она не завидует; не выставляет напоказ, не надувается; не ведет себя грубо, не ищет своего; не раздражается, не думает зла; не радуется беззаконию. , но радуется истине: все терпит, всему верит, всего надеется, все переносит.Любовь никогда не перестает ». 1 Коринфянам 13: 4-8.

Итак, что же такое любовь? Когда я могу делать все это вопреки своим чувствам, независимо от чьих-либо действий, это и есть любовь. Я не чувствую любви, когда я испытываю искушение разгневаться, нетерпеливо искать свое, верить в худшее, отказываться от кого-то. Но когда я отрицаю эти чувства и радуюсь, долготерпелив, смиряю себя, терплю кого-то, все терплю — это настоящая любовь. Любовь отдает свою жизнь, те естественные реакции и требования, которые являются частью человеческой природы, и ничего не ожидает взамен.

«Нет человека большей любви, чем этот, чем отдать жизнь за своих друзей». Иоанна 15:13.

Что Библия говорит о любви? Первая любовь

«В том любовь не то, что мы возлюбили Бога, но то, что Он возлюбил нас и послал Своего Сына». 1 Иоанна 4:10. Здорово, если меня кто-то любит, а я люблю их в ответ. Это просто. Но это не доказательство любви. Бог любил нас до того, как мы полюбили Его, и мы, конечно же, не сделали ничего, чтобы заслужить эту любовь. Что, если кто-то плохо со мной обращался? Где тогда моя любовь? Любовь дает, и не только тем, кто к нам хорошо относится.Он любит своих врагов; он любит в первую очередь. И она не исчезнет, ​​если на эту любовь никогда не ответят взаимностью. Он все переносит.

«Но я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, делайте добро тем, кто вас ненавидит, и молитесь за тех, кто злобно использует вас и преследует вас, чтобы вы были сыновьями вашего Отца Небесного. ” Матфея 5: 44-45.

Что Библия говорит о любви? Божественная любовь

«Если кто-то говорит:« Я люблю Бога »и ненавидит своего брата, он лжец; ибо тот, кто не любит своего брата, которого он видел, как может он любить Бога, которого он не видел? И эта заповедь у нас от Него: любящий Бога должен любить своего брата.»1 Иоанна 4: 20-21.

Наша любовь к Богу не больше нашей любви к ближнему. Божественная любовь не меняется в зависимости от обстоятельств. Он укоренен и обоснован.

Тенденция состоит в том, чтобы другие изменились. Мы чувствуем, что трудно любить кого-то таким, какой он есть, и предпочли бы, чтобы он был другим. Но это не то, что Библия говорит о любви! Это доказательство того, что мы больше озабочены собственным счастьем и комфортом, чем любовью к другим; мы ищем свое.

Но что такое любовь? Истина в том, что вместо того, чтобы надеяться на то, что другие изменятся, нам нужно найти грех в себе и очистить его. Эгоизм, всезнайка, тщеславие, упрямство и т. Д. — грех, который я нахожу, когда общаюсь с другими в течение жизни. Если мы очистимся от всего этого, тогда мы сможем вынести, верить, надеяться и терпеть все от других. Мы любим их такими, какие они есть, и можем молиться за них из искренней Божьей любви и заботы о них.

Люблю без исключений

И нет исключений. Нет «Ну, этот человек этого не заслуживает». Иисус отдал Свою жизнь за нас, окончательный знак того, как сильно Он любил нас. И никто никогда не был менее заслуживающим этого, чем мы. Любить — не значит соглашаться с чьим-то грехом, говорить, что все, что они делают, — нормально. Скорее, нужно терпеть их, молиться за них, верить в них, желать им самого лучшего. Это действие, несмотря на то, что я чувствую. Тогда я могу перейти от естественной неприязни к кому-то к искренней любви к нему.Чтобы помочь кому-то и отвратить их от вещей, которые могут им навредить, я могу увещевать, советовать или исправлять их, но только если я делаю это из искренней заботы и заботы о них.

Каждый, кого я встречаю, должен чувствовать влечение ко Христу через меня. Любовь — это то, что привлекает людей. Доброта, доброта, кротость сердца, терпение, понимание. Как может кто-то чувствовать себя втянутым, если ко мне переживал нетерпение, высокомерие, грубость, ненависть и т. Д.?

Итак, если я чувствую, что мне не хватает истинной Божественной любви, тогда я могу молиться Богу, чтобы Он показал мне, как я обретаю ее больше.Мне нужно быть готовым отказаться от своей воли и думать о других раньше себя.

«И ныне пребывайте вере, надежде, любви, сии трое; но самое большое из них — любовь ». 1 Коринфянам 13:13.

Что такое любовь? У науки есть ответ

Любовь — это эмоция, побуждение, химия мозга или что-то совершенно иное? Это единственный вопрос, который доминировал в нашей культуре и отношениях на протяжении миллионов лет.Но что такое любовь? Он достаточно силен, чтобы побуждать нас создавать новую жизнь или разрушать ее, но хотя бесчисленные книги, стихи, фильмы, пьесы и карьеры были сделаны из попыток расшифровать ее или, по крайней мере, представить ее, можем ли мы определить, что это такое? на самом деле?

WIRED просит невролога Габию Толейките и биологического антрополога Хелен Фишер поделиться своим мнением.

Что такое любовь?

Оба ученых согласились, что любовь — это не то, что можно контролировать, курировать, включать или выключать.Вместо этого он возникает из глубины нашего подсознания. «Наше подсознание содержит примерно в десять раз больше информации, чем наш рациональный мозг», — сказал Толейките WIRED. «Поэтому, когда мы на самом деле влюбляемся в человека, это может показаться кратковременным опытом, однако мозг очень усердно работает, чтобы вычислить и вызвать это чувство». Это то, что Фишер называет романтической любовью, что она несколько неромантично описывает как «основное стремление, которое развилось миллионы лет назад, чтобы позволить нам сосредоточить наше внимание только на одном партнере и начать процесс спаривания.«Итак, это сложная серия вычислений подсознательного мозга, которая дает нам эмоциональный опыт, который мы не можем контролировать.

Как мы можем определить, является ли то, что мы чувствуем, определенно

любовью?

«Все, что касается возлюбленных, приобретает особое значение», — сказал Фишер. «Автомобиль, который они водят, отличается от любой машины на стоянке. Улица, на которой они живут, дом, в котором они живут, книги, которые им нравятся, все в этом человеке становится особенным ». Хотя вы можете перечислить, что вам в них не нравится, у вас есть возможность отбросить это в сторону и сосредоточиться на положительном.Кроме того, есть сильные перепады энергии и настроения, вызванные любовью — восторг, когда дела идут хорошо, до ужасного отчаяния, когда они не пишут, не пишут и не приглашают вас куда-нибудь.

Физически любовь вызывает сухость во рту, ощущение бабочек в животе, слабость в коленях, тревогу разлуки и тягу к сексу, а также к эмоциональному союзу. «Вы хотите, чтобы они звонили, писали, и у них есть сильная мотивация завоевать этого человека — удивительно то, что люди будут делать, когда они влюблены», — сказал Фишер.

«Любовь эволюционировала, чтобы позволить нам начать процесс спаривания с определенным человеком, чтобы отправить нашу ДНК в завтрашний день» Габиджа Толейките, нейробиолог

В одном исследовании, проведенном Фишером, у 17 новых любовников (десять женщин и семь мужчин), которые были счастливы в любви около семи с половиной месяцев, сканировали мозг. Сканирование показало активность вентральной тегментальной области, области мозга, которая вырабатывает дофамин и посылает стимулятор в другие области.«Эта фабрика является частью системы вознаграждения мозга, сети мозга, которая порождает желание, поиск, тягу, энергию, сосредоточенность и мотивацию», — пишет Фишер. Это, как она обнаружила, означает, что любовники «кайфуют» от естественной скорости.

Подробнее: Другие статьи из этой серии: Почему мы зеваем?

Чтобы увидеть это встраивание, вы должны дать согласие на использование файлов cookie социальных сетей. Откройте мои настройки cookie.

Любовь длится вечно?

От периода медового месяца до семилетнего зуда существует множество теорий, которые предполагают, что любовь не предназначена, или даже может длиться .Но Толейките предполагает, что это зависит от того, как мы на это смотрим. По ее словам, любовь как эмоция имеет последующие эффекты: глубокая связь между людьми приводит к приверженности и определенным привычкам, а также устанавливает границы, в которых люди идентифицируют себя как часть отношений. «Так что любовь, как большой опыт, может длиться долго. Но если какие-либо шаги были скомпрометированы, например, кто-то узнает, что человек полностью отличается от того, кого мы знали, это может изменить опыт ». Она сказала, что на эмоциональном уровне любовь по-прежнему является функцией химии мозга, которая постоянно меняется.«Иногда мы не способны испытывать такие эмоции, как любовь, иногда мы переживаем моменты, когда мы ничего не чувствуем».

Фишер сказала, что проведенное ею исследование доказало, что это может длиться вечно (или, по крайней мере, через пару десятилетий брака). В одном исследовании 15 человек в возрасте от 50 до 60 лет, которые сказали Фишеру, что они влюблены, в среднем после 21 года брака, были помещены в сканер мозга. Она обнаружила, что некоторые из мозговых цепей, основных мозговых путей для интенсивной романтической любви, все еще были активны.«Эти давние партнеры все еще испытывают некоторые из первых сильных чувств романтической любви, так что да, это возможно», — сказала она, хотя и с одной оговоркой — «вы должны выбрать правильного человека».

Подписаться на WIRED

Существует ли любовь с первого взгляда?

Толейките и Фишер уверены, что да, любовь с первого взгляда действительно существует, и более того, это легко доказать.

Толейките — живой пример. Она и ее муж сразу же полюбили друг друга, поженившись через год знакомства.«Я думаю, что оба наших мозга подсчитали, что этот человек каким-то образом попал в сладкие места друг друга в наших центрах любви, и с того самого момента мы были полностью преданы друг другу», — сказала она. Но это не то, что вы можете или должны искать, — сказала она. Неважно, так или иначе — иногда так бывает.

Фишер сравнивает любовь с системой страха мозга. «В любой момент можно активировать страх, гнев, радость, печаль и это базовое чувство романтической любви.«Мало того, что это происходит, но, по словам Фишера, это, вероятно, быстро эволюционировало по определенной причине: наши предки жили вместе небольшими группами и не очень часто встречались с таким количеством людей. «Так что, если есть молодая девушка, она подъехала к водопою вместе со своей семьей и увидела симпатичного мальчика по другую сторону водопоя, мгновенно почувствовать влечение к нему можно адаптивно, потому что они не постоянно общались с другими людьми. ”

Есть разные виды любви?

Толейките не думает.С неврологической точки зрения, любовь от человека к человеку не так уж и отличается, хотя путь к этому почти наверняка есть. «Иногда людям требуется очень много времени, чтобы быть вместе и развивать любовь друг к другу, а иногда это происходит сразу же, иногда бывает жарко и холодно, поэтому мы даем разные названия этим переживаниям».

Фишер считает, что существуют три разные системы мозга, все ориентированные на совокупление и размножение — половое влечение, чувство сильной романтической любви и чувство глубокой привязанности, — которые, по ее словам, часто ошибочно принимаются за фазы, но на самом деле могут быть активированы в любом образце и существуют. одновременно.«То, что все начинается с сексуального влечения, затем переходит в романтическую любовь, а затем превращается в привязанность, это неправда», — сказала она. «Вы можете начать с глубокой привязанности к кому-то в колледже, на работе или в своем кругу общения, а затем времена меняются, что-то случается, и вы внезапно влюбляетесь в этого человека».

Какой цели служит любовь?

Все дело в выживании, — сказал Толейките. «Вы не можете выжить в одиночку в африканской саванне, вы не можете выжить в джунглях в одиночку.Так что, возможно, любовь или любая другая эмоциональная привязанность помогает нам быть добрыми друг к другу, иногда быть самоотверженными и действительно учитывать потребности других людей ».

Фишер соглашается, что любовь пришла миллионы лет назад, чтобы продвинуть этот вид. «Он развился, чтобы начать процесс спаривания. 97 процентов млекопитающих не спариваются, чтобы вырастить своих детенышей, в отличие от людей », — сказала она. «Человеческие пары образовались около четырех миллионов лет назад, и вместе с этим развивалась система романтической любви, позволяющая нам начать процесс спаривания с определенным человеком, чтобы отправить нашу ДНК в завтрашний день.”

Что такое любовь? Любовь — это безусловное бескорыстие | Книга ответов

Стр. 33 версии PDF Что такое любовь?

Написано австралийским биологом Джереми Гриффитом, 2011

«Любовь, соединяющая их всех в совершенном единстве» (Кол. 3:14)

Ответ заключается в том, что любовь — это «безусловное самоотверженность», НО это истина, которую мы не могли с уверенностью признать, пока не смогли объяснить ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ — объяснить, ПОЧЕМУ наше человеческое поведение часто было таким состязательным, эгоистичным и агрессивным, таким, казалось бы, нелюбящим.Отсюда следует, что реальная проблема, стоящая за вопросом «что такое любовь», заключалась в условиях человеческого существования.

НАИБОЛЕЕ Чудесно, однако, теперь биология, наконец, способна предоставить мечта о примирении, искуплении и, таким образом, психологически реабилитирующем, трансформирующем человеческую расу объяснение нашего, казалось бы, нелюбящего человеческого состояния, что позволяет нам с уверенностью признать, что любовь — это безусловная самоотверженность. . (И следует упомянуть, что это объяснение глубоко психологически неблагополучного состояния нашего вида не является уклоняющимся от психоза, банальным и нечестным описанием человеческого состояния, которое биолог Э.О. Уилсон выдвинул в своей теории евсоциальности, но реальное объяснение психоза — адресация и разрешение.)

Перед тем, как представить чрезвычайно важное, психологически реабилитирующее, трансформирующее человеческую расу, реальное объяснение условий жизни человека, следующий научный ответ на вопрос «что такое любовь» очень проясняет, почему до сих пор не было возможно — признать, что любовь — это на самом деле безусловное самоотверженность.

Величайшие физики мира, Стивен Хокинг и Альберт Эйнштейн, соответственно, сказали, что «подавляющее впечатление — это порядок… [во] Вселенной» («Время его жизни», Грегори Бенфорд, Sydney Morning Herald, 28 апр. .2002), и что «за всем стоит порядок» (Einstein Revealed, PBS, 1997). Да, этот «порядок» ЯВЛЯЕТСЯ везде. В течение эонов хаотическая вселенная организовывалась в звезды, планеты и галактики. Здесь, на Земле, атомы упорядочены или объединены, чтобы сформировать молекулы → которые, в свою очередь, объединяются, чтобы сформировать соединения → вирусоподобные организмы → одноклеточные организмы → многоклеточные организмы → а затем сообщества многоклеточных организмов. В целом на Земле происходит то, что материя упорядочивается в более крупные целостности.Итак, тема, цель или смысл жизни — это упорядочение, интеграция или усложнение материи, процесс, который управляется физическим законом отрицательной энтропии. «Холизм», который словарь определяет как «склонность природы к формированию целостности» (Краткий Оксфордский словарь, 5-е изд., 1964 г.), и «телеология», которая определяется на стр. 34 версии PDF как «вера в то, что цель и замысел являются частью природы »(Macquarie Dictionary, 3-е изд., 1998), оба термина признают эту интегративную« тенденцию ».

Жизненно важной частью этого интегративного упорядочения материи является бескорыстие, потому что для того, чтобы большее целое сформировало и удерживало вместе части этого целого, необходимо рассматривать благополучие целого выше своего собственного благополучия — проще говоря, эгоизм разделяет или дезинтегрирует, в то время как бескорыстие интегративный. Так что считайте других выше себя, альтруистическое, БЕЗОПАСНОЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ — это основная тема существования. Это клей, скрепляющий мир, и именно это мы подразумеваем под термином «любовь».В самом деле, если мы рассмотрим религиозную терминологию, старое христианское слово для обозначения любви было «caritas», что означает милосердие, дарение или самоотверженность; см. Кол. 3:14, 1 Кор. 13: 1–13, 10:24 и Иоанна 15:13. Из этих библейских ссылок в Колоссянам 3:14 прекрасно резюмируется интегративное значение любви: «И над всеми этими добродетелями облекись в любовь, которая связывает их всех в совершенном единстве». В Иоанна 15:13 мы также видим, что Христос безоговорочно подчеркивал самоотверженное значение слова «любовь», когда он сказал: «У большей любви нет никого, кроме того, кто отдал свою жизнь за своих друзей.’

Однако большая проблема с признанием и принятием этого ответа на вопрос «что такое любовь?» Заключается в том, что он заставляет людей чувствовать себя невыносимо осужденными как плохие, злые или недостойные за то, что они сеют раздор, состязаются, эгоистичны и агрессивны — фактически, за такие безжалостные действия. соревновательный, эгоистичный и жестокий, что человеческая жизнь стала почти невыносимой, и мы почти уничтожили нашу собственную планету! Мы были далеки от того, чтобы быть любящими и любимыми, мы казались нелюбимыми и нелюбимыми, поэтому нам пришлось объяснить, ПОЧЕМУ люди вели себя неидеально, — не меньше объяснять человеческое состояние, что, к счастью, теперь мы можем — прежде, чем это станет психологически безопасным. противостоять, признать и принять, что ответ на вопрос «в чем смысл любви» состоит в том, что она должна быть интегративной и безусловно бескорыстной.Фактически, концепция «Бога» на самом деле является нашим олицетворением истины интегративного, бескорыстного, любящего смысла жизни, и если мы включим больше того, что сказали Хокинг и Эйнштейн, мы увидим, что они оба согласны. Хокинг: «Подавляющее впечатление нормальное. Чем больше мы узнаем о Вселенной, тем больше мы обнаруживаем, что она управляется рациональными законами. При желании можно было сказать, что этот порядок был делом рук Бога. Эйнштейн так думал … Мы могли бы назвать порядок именем Бога »(« Время его жизни », Грегори Бенфорд, Sydney Morning Herald, 28 апр.2002); и «Я бы использовал термин Бог как воплощение законов физики» (Master of the Universe, BBC, 1989). Эйнштейн: «Со временем я пришел к пониманию, что за всем стоит порядок, который мы замечаем лишь косвенно [потому что он невыносимо противостоит / осуждает!]. Это религиозность. В этом смысле я религиозный человек »(Einstein Revealed, PBS, 1997). Итак, на более глубоком уровне, как сказано в Библии, «Бог есть любовь» (1 Иоанна 4: 8, 16).

Опять же, проблема заключалась в том, что до тех пор, пока мы не смогли объяснить условия человеческого существования, мы не могли позволить себе демистифицировать «Бога» как интегрирующее значение и признать, что любовь — это безусловное самоотверженность.Поэтому неудивительно, что мы, люди, были, как мы говорим, «богобоязненными» — фактически, поклоняясь Богу до такой степени, что мы поклоняемся Богу, а не противостоим Богу! Неудивительно, что механистической науке также пришлось соблюдать это избегание вопроса о том, «что такое любовь», настолько, что она не смогла предложить интерпретацию «любви», несмотря на то, что она была одним из наиболее используемых и ценимых человечеством. и многозначительные слова! Лингвист Робин Аллотт дал это краткое изложение оправданий, которые традиционно использовались научным истеблишментом, чтобы избежать вопроса «что такое любовь»: «Любовь была описана как запретная тема, несерьезная, не подходящая для разговора. PDF-версия научного исследования »(« Эволюционные аспекты любви и сочувствия », Журнал социальных и эволюционных систем, 1992, т.15, No 4, стр. 353-370). Действительно, уклонение было такого масштаба, что «было опубликовано более 100000 научных исследований депрессии и шизофрении (негативных аспектов человеческой натуры), но не более десятка хороших исследований было опубликовано о бескорыстной любви» (Science & Theology News, февраль 2004 г.).

Да, концепция «бескорыстной любви» привела нас слишком близко к истине о том, что любовь — это интегрирующая, безусловно бескорыстная, «божественная» тема или смысл существования! Нам нужно было сначала объяснить наше неидеальное человеческое состояние, прежде чем мы сможем противостоять ему.Итак, хотя, безусловно, было много разговоров о необходимости любить друг друга и любить окружающую среду, НАСТОЯЩАЯ потребность и причина на Земле заключались в том, чтобы найти средства любить темную сторону самих себя, чтобы принести понимание этого аспекта нашей жизни. макияж, мириться. Знаменитый психоаналитик Карл Юнг всегда говорил, что «целостность для людей зависит от способности владеть своей собственной тенью», потому что он признавал, что только понимание нашей темной, нелюбящей стороны может положить конец нашей глубинной неуверенности в нашей фундаментальной добродетели и ценности как людей и , тем самым сделайте нас «целыми».Выдающийся философ сэр Лоуренс ван дер Пост подчеркивал то же самое, когда сказал: «Истинная любовь — это любовь к трудным и нелюбимым» (Путешествие в Россию, 1964, с.145) и что «Только понимая, как мы были все являясь частью одной и той же современной модели [войн, жестокости, жадности и безразличия], мы могли бы победить эти темные силы с истинным пониманием их природы и происхождения »(Юнг и история нашего времени, 1976, стр. 24).

Истинное сострадание было в конечном итоге единственным средством, с помощью которого на нашу планету могли прийти мир и любовь, но этого можно было достичь только через понимание.Снова опираясь на работы ван дер Поста: «Сострадание оставляет неизгладимый отпечаток признания того, что жизнь так остро нуждается в отношениях между одним человеком и другим; одна нация и другая; одна культура и другая. Это также справедливо и для дороги, которую наш дух должен прокладывать сейчас, для пересечения исторической пропасти, которая все еще отделяет нас от подлинно современного видения жизни, и увеличения жизни и смысла, которые ждут нас в будущем » (там же, стр. 29). Да, только «истинное понимание природы и происхождения» нашего вида «добро-и-злое» пораженное, даже «падшее» или испорченное состояние могло позволить нам пересечь «историческую бездну», которая «разделяет нас. ‘из’ сострадания [съел] ‘, примирения, улучшения,’ значимого [полного] ‘взгляда на самих себя.Однажды, цитируя The Rolling Stones, должно было появиться «сочувствие дьяволу» — однажды мы должны были найти «истинное понимание» «природы и происхождения» «темных сил» в человеческой природе. Действительно, великая надежда, вера, доверие и, по сути, вера человечества заключалась в том, что однажды будет найдено искупительное, реабилитирующее и, таким образом, преобразующее объяснение человеческого состояния — что, к большому облегчению, теперь наконец-то было найдено! Да, «будущее», которого с нетерпением ждали Юнг и ван дер Пост, когда они нашли понимание нашего человеческого состояния, наконец-то наступило! (Опять же, необходимо подчеркнуть, что это объяснение нашего глубоко психологически неблагополучного состояния не является уклонением от психоза, банальным и нечестным объяснением того, что Э.О. Уилсон выдвинул в своей теории евсоциальности, но психоз — адресное и разрешающее, правдивое, реальное объяснение этого.)

Романтическая любовь: Что касается других аспектов вопроса «что такое любовь», особенно романтической любви, мечта о жизни в безоговорочно любящем, полностью интегрированном состоянии с другим человеком (как мы говорим, мы «влюбляемся», мы предаем себя мечте о свободных от человеческих условиях, идеальных отношениях), прочтите объяснение, представленное в свободно доступной онлайн-книге СВОБОДА.

Стр. 36 версии PDF Итак, что такое чудесное, прорывное, примирение, искупление и, таким образом, психологически исцеляющее, правдивое объяснение нашего, казалось бы, нелюбящего, страдающего человеческими условиями поведения, которое, наконец, позволяет с уверенностью признать, что любовь — это безусловное самоотверженность ?

Безусловно, мы изобрели отговорки, чтобы оправдать, казалось бы, нелюбящее, соревновательное, эгоистичное и агрессивное поведение нашего вида, главным из которых является то, что у нас есть дикие животные инстинкты, которые заставляют нас бороться и соревноваться за еду, убежище, территорию и партнера.Конечно, это «объяснение», которое было выдвинуто в биологических теориях социального дарвинизма, социобиологии, эволюционной психологии, многоуровневого отбора и Э. Eusociality Уилсона и в основном утверждает, что «гены конкурентоспособны и эгоистичны, и именно поэтому мы», не может быть реальным объяснением нашего соревновательного, эгоистичного и агрессивного поведения. Во-первых, он не учитывает тот факт, что наше человеческое поведение включает в себя наш уникальный полностью сознательный мыслительный ум. Такие описания, как эгоцентричный, высокомерный, обманутый, искусственный, ненавистный, подлый, аморальный, отчужденный и т. Д., Подразумевают психологическое измерение нашего поведения, основанное на сознании.Настоящая проблема — психологическая проблема нашего мыслящего разума, от которой мы страдали, — это дилемма нашего человеческого состояния, проблема нашего вида, страдающего «добром и злом», не идеального, даже «падшего». ‘или испорченный, состояние. Мы, люди, страдаем от обусловленного сознанием психологического ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ, а не от животного состояния, контролируемого инстинктами — наше состояние уникально для нас, полностью сознательных людей. (Краткое описание теорий социального дарвинизма, социобиологии, эволюционной психологии, многоуровневого отбора и эусоциальности, которые обвиняют в нашем раскольническом поведении дикие инстинкты, а не психоз, вызванный сознанием, представлено в статье Что такое наука? В этой книге настоящих ответов на все !, и полный отчет представлен в свободно доступной онлайн-книге «Свобода: расширенная книга 1».

Вторая причина, по которой оправдание «дикие инстинкты в нас» не может быть реальным объяснением нашего разделяющего, эгоистичного и агрессивного поведения, заключается в том, что оно не учитывает тот факт, что у нас, людей, есть альтруистические, кооперативные, любящие нравственные инстинкты — то, что мы признаем как наша «совесть» — и эти моральные инстинкты в нас не проистекают из взаимности, из ситуаций, когда вы делаете что-то для других только в обмен на их выгоду, как хотели бы нас поверить эволюционные психологи.И они не являются результатом войны с другими группами людей, как хотели бы нас убедить сторонники теории евсоциальности. Нет, у нас безоговорочно самоотверженная, полностью альтруистическая, поистине любящая, универсально внимательная к другим, не конкурирующая с другими группами, подлинно моральная совесть. Наше изначальное инстинктивное состояние было противоположностью состязательности, эгоизма и агрессии: оно было полностью совместным, бескорыстным и любящим. (Как мы, люди, приобрели безоговорочно самоотверженные моральные инстинкты, когда казалось бы, что безусловно бескорыстная, полностью альтруистическая черта самоустранится и, таким образом, никогда не сможет закрепиться у вида, кратко объясняется в вышеупомянутом разделе Что такое наука. ? и более подробно объясняется в главе 5 СВОБОДЫ — однако здесь подчеркивается, что оправдание «дикие инстинкты в нас» полностью несовместимо с тем фактом, что у нас есть настоящие и полностью моральные инстинкты, а НЕ дикие инстинкты.Чарльз Дарвин признал разницу в нашей моральной природе, когда сказал, что «моральное чувство дает лучшее и высшее различие между человеком и низшими животными» (Происхождение человека, 1871, с. 495).

Итак, что является правдивым, направленным на человеческие условия, а не на избегание человеческих условий, биологическое объяснение нынешнего, казалось бы, весьма несовершенного, конкурентного, эгоистичного и агрессивного поведения нашего вида? Ответ начинается с анализа сознания.

Стр. 37 версии PDF Если коротко, нервы изначально были разработаны для координации движений у животных, но, когда они развились, их способность сохранять впечатления — то, что мы называем «памятью» — дала толчок к развитию понимание причины и следствия.Если вы можете вспомнить прошлые события, вы можете сравнить их с текущими событиями и определить регулярно происходящие события. Это знание или понимание того, что обычно происходило в прошлом, позволяет вам предсказать, что может произойти в будущем, и соответствующим образом скорректировать свое поведение. Как только понимание природы изменений реализовано, самоизменяющееся поведение начинает давать обратную связь, уточняя полученные данные. Прогнозы сравниваются с результатами и так далее. Нервы, получившие широкое развитие и усовершенствованные в человеческом мозге, могут в достаточной степени связывать информацию, чтобы рассуждать о том, как связаны переживания, научиться понимать и осознавать, осознавать или осознавать взаимосвязь между событиями, происходящими во времени.Таким образом, сознание означает достаточную осведомленность о том, как связаны переживания, чтобы пытаться управлять изменениями на основе понимания.

Что так важно в этом процессе, так это то, что как только наша система обучения на основе нервов стала достаточно развитой для того, чтобы мы стали сознательными и могли эффективно управлять событиями, наш сознательный интеллект был в состоянии вырвать контроль у нашей системы обучения на основе генов. инстинкты, которые до этого контролировали нашу жизнь.По сути, как только появился наш саморегулирующийся интеллект, он стал способен управлять нашей жизнью, руководствуясь инстинктивными установками, которые мы приобрели в результате естественного отбора генетических признаков, которые адаптировали нас к нашей среде.

ОДНАКО, именно в этот момент, когда наш сознательный интеллект бросил вызов нашим инстинктам контроля, между нашими инстинктами и интеллектом разразилась ужасная битва, результатом которой стало чрезвычайно соревновательное, эгоистичное и агрессивное состояние, которое мы называем человеческим состоянием. .

Если уточнить, когда появился наш сознательный интеллект, он не был ни подходящим, ни устойчивым для того, чтобы ориентироваться на инстинкты — он должен был найти понимание, чтобы действовать эффективно и реализовать свой огромный потенциал для управления жизнью. Однако, когда наш интеллект начал проявлять себя и экспериментировать в управлении жизнью на основе понимания, фактически бросая вызов роли уже установленного инстинктивного «я», неизбежно вспыхнула битва между инстинктивным «я» и новым сознательным «я».

Наш интеллект начал экспериментировать в понимании как единственном средстве открытия правильного и неправильного понимания для управления существованием, но инстинкты, фактически «не осознающие» или «не знающие» потребности интеллекта в проведении этих экспериментов, «сопротивлялись» любые вызванные пониманием отклонения от установленных инстинктивных ориентаций: они «критиковали» и «пытались остановить» необходимый сознательный разум поиск знания. Чтобы проиллюстрировать ситуацию, представьте, что произойдет, если мы поместим полностью сознательный разум на голову перелетной птицы.Птица следует инстинктивной траектории полета, выработанной за тысячи поколений естественного отбора, но теперь у нее есть сознательный разум, которому нужно понимать, как себя вести, и единственный способ, которым она может обрести это понимание, — это экспериментировать в понимании — например, думая: «Я лечу на этот остров и отдохну». Но такое отклонение от траектории миграционного полета, естественно, приведет к тому, что инстинкты будут сопротивляться отклонению, и сознательный интеллект окажется перед серьезной дилеммой: если он подчиняется своим инстинктам он не будет чувствовать себя «критикуемым» своими инстинктами, но и не найдет знания.Очевидно, что интеллект не мог позволить себе уступить инстинктам, и, будучи не в состоянии понять и, таким образом, объяснить, почему его эксперименты по самонастройке были необходимы, сознательный интеллект не имел возможности опровергнуть неявную критику со стороны инстинктов. хотя он знал, что это несправедливо. Пока сознательный разум не нашел искупительное понимание того, почему ему пришлось бросить вызов инстинктам (а именно, научное понимание разницы в способах обработки информации генами и нервами, одна из которых является ориентирующей обучающей системой, а другая — проницательной обучающей системой), интеллект вынужден был выживать в психологически подавленном, расстроенном состоянии, и у него не было другого выбора, кроме как противостоять этому сопротивлению инстинктов.Единственные формы неповиновения, доступные сознательному интеллекту, заключались в том, чтобы напасть на несправедливую критику инстинктов, попытаться отрицать или заблокировать его разум несправедливую критику инстинктов и попытаться доказать, несправедливая критика инстинктов ошибочна. Короче говоря — и возвращаясь к нашей человеческой ситуации, потому что мы были видом, который приобрел полностью сознательный разум — возникло психологически расстроенное злое , отчужденное и эгоцентрическое состояние, пораженное человеческими условиями.Наше «сознательно мыслящее я», которое является словарным определением «эго», стало «центрированным» или сфокусированным на необходимости оправдать себя. Мы стали эгоцентричными, эгоистичными или эгоистичными, озабоченными агрессивной борьбой за возможности доказать, что мы хорошие, а не плохие — мы неизбежно стали эгоистичными , агрессивными и конкурентоспособными .

Что так оправдывает, реабилитирует и исцеляет в этом объяснении человеческого состояния, так это то, что мы наконец можем понять, что у нашего гневного, отчужденного и эгоцентрического поведения была очень веская причина — фактически, теперь мы можем понять, почему мы не просто был эгоцентричным, но разъяренным эго, даже сошедшим с ума от убийственного гнева из-за того, что ему приходилось жить с таким количеством несправедливой критики.Теперь мы можем видеть, что наш сознательный разум НЕ был злым злодеем, которым его так долго изображали — например, в Библии, где Адам и Ева демонизированы и «изгнаны… из Эдемского сада» (Быт. 3:23). наше изначальное невинное, вселюбящее, нравственное состояние для принятия «плода… с древа познания» (там же 3: 3, 2:17). Нет, наука наконец-то позволила нам снять так называемое «бремя вины» с человечества; на самом деле, чтобы понять, что мы думающие, «познающие», сознательные люди на самом деле не что иное, как герои истории о жизни на Земле! Это потому, что наш полностью сознательный разум, несомненно, является величайшим изобретением природы, и то, что нам пришлось так долго терпеть пытки несправедливого осуждения как зла (антропологические данные показывают, что мы, люди, были полностью сознательными в течение примерно двух миллионов лет), должно сделать нас абсолютные герои рассказа о жизни на Земле.Наконец, Бог и человек, религия и наука, наш инстинкт и интеллект, интегрирующий смысл жизни и несоответствие нашего поведения этому значению, наши любящие и, казалось бы, нелюбящие состояния — все примирилось.

И ЛУЧШЕЕ ИЗ ВСЕХ, поскольку это объяснение человеческого состояния искупает и, таким образом, реабилитирует, все наше расстроенное гневное, эгоцентрическое и отчужденное поведение теперь утихает, вызывая полную ТРАНСФОРМАЦИЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РАСЫ — и, что важно, понимание человеческого состояния не оставляет желать лучшего. Не потворствуйте «плохому» поведению, оно лечит и тем самым прекращает его.Из состязательных, эгоистичных и агрессивных люди возвращаются к сотрудничеству, самоотверженности и любви. Наш раунд отъезда закончился. Поэт Т.С. Элиот чудесно сформулировал путешествие нашего вида от изначального невинного, но невежественного состояния к психологически расстроенному, « падшему », испорченному состоянию и обратно к не испорченному, но на этот раз просветленному состоянию, когда он написал: « Мы не перестанем исследование и конец всех наших исследований будет состоять в том, чтобы прибыть туда, откуда мы начали и впервые познать это место »(Little Gidding, 1942).

Да, обретение оправдывающего, искупительного понимания нашего темного, кажущегося нелюбимым, психологически расстроенного, страдающего человеческими условиями существования, наконец, позволяет человечеству исцелиться и, таким образом, ПРЕОБРАЗОВАТЬСЯ — оно снова делает нас «целостными», как сказал Юнг.